Мышеловка - Сайра Шах

Я сдержанно киваю. Фрейя мощно отрыгивает: громко, удовлетворенно, с облегчением.

— Послушайте, — говорит он. — Я понимаю, почему вы иногда закрываете глаза на вещи, связанные с уходом за ней и с ее будущим. Я знаю, что вам больно думать обо всем этом. Но вы все равно должны попытаться, Анна. Меня здесь не будет, чтобы вас подстраховать.

Я не знаю, что ему сказать, — сказать мне нечего. Я чувствую себя непригодной к роли матери. Это самое низкое чувство на свете: кажется, будто я уничтожена, сведена на нет. Я киваю и что-то мямлю насчет обеда, после чего, оставив ее у него на руках, ищу убежища у себя на кухне.

Я режу лук для оправдания своим слезам, когда дверь распахивает Жульен. Он даже не удосуживается поздороваться. Очевидно, он не замечает, что у меня красные глаза и течет из носа. Как только он видит меня, тут же начинает говорить:

— Знаете, что она устроила? Она выдвинула мне ультиматум: если я люблю ее, то должен на ней жениться. Как положено. В церкви. И заняться тем, что она называет настоящей работой. Но, скажите на милость, как можно ожидать от меня, что я буду жить в современной вилле в городе и работать на ее отца? Да я лучше загнусь в своей могиле!

— Жульен, — говорю я, — а почему бы вам действительно на ней не жениться? Свидетельство о браке — это всего лишь клочок бумаги. И тогда, может быть, Ивонн отцепилась бы от вас в каких-то других вопросах.

Но Жульен, который всегда готов дать совет относительно того, что будет лучше для меня, в решении собственных проблем кажется слепым.

— Это никогда не сработает, — пыхтит он. — Я сказал ей об этом, и мы окончательно порвали. Я уже больше не являюсь ее приложением. Я выбрал, что не буду ее рабом.

Он шагает по кухне туда-сюда.

— В итоге выясняется, что свобода мне более необходима, чем любовь. Именно это для меня самое главное.

***

Наступает конец месяца, и моя мама вместе с Керимом укладывают в «Астру» свои вещи. К моему удивлению, Тобиаса нигде не видно; кстати, Лизи тоже.

— Все в порядке, Анна. Они уже попрощались с нами, — говорит Керим тоном, который заставляет меня усомниться, что он их оправдывает. — Можете себе представить, они даже собирались отправиться на прогулку лишь после того, как мы уедем. К счастью, мне удалось убедить их не совершать такую глупость.

— Я немного удивлена, что они не пришли проводить вас.

— Места в машине все равно не хватило бы, — говорит Керим. — Нет-нет, Амелия, позвольте мне сесть сзади.

Он прав — насчет места в машине, по крайней мере. Он кое-как втискивается между детским автомобильным сиденьем Фрейи и маминым громадным чемоданом, и мы едем на станцию.

На платформе наступает обычное неловкое ожидание.

— Ладно, до свидания, дорогие мои, — говорит моя мама.

Смотрит она на Фрейю, но обращается ко мне. Или, возможно, к нам обеим. Она осторожно наклоняется и целует ребенка, потом еще раз.

— Значит, доктор определенно говорит, что развиваться она не будет?

— Боюсь, что так.

— И она никогда не будет говорить или ходить?

— Нет.

— Она навсегда останется младенцем?

— Да.

— Она никогда не покинет дом и не уедет куда-нибудь?

— Никогда.

— И всю оставшуюся жизнь она будет нуждаться в тебе и зависеть от тебя?

— Да.

Моя мама выглядит очень серьезной, как будто обдумывает что-то важное.

— Все равно я хотела бы, чтобы это было у нее. Я уже пыталась отдать ей раньше, но момент был неподходящий, а потом это как-то вылетело у меня из головы.

К перрону подъезжает поезд.

— Ну ладно, я должна идти.

Она сует что-то мне в руку. Она даже не пытается поцеловать меня: присутствие поезда вызывает у нее панику. Она торопится, уходя по платформе.

Керим коротко обнимает меня и шепчет мне на ухо:

— Все будет хорошо, вот увидите. Помните, что я вам сказал.

Затем он бросается помогать моей маме садиться в поезд.

Я остаюсь стоять на платформе со своим плюшевым мишкой. Я кручу его в руках. Мишка Берни. Закадычный друг моего детства. Он потерял один глаз, голова его свисает на шее так же безвольно, как и у Фрейи, мех вытерся от любви.

Моя мама ожесточенно машет мне рукой и посылает из дверей вагона воздушные поцелуи. Она на мгновение исчезает, но тут же появляется, продолжая махать мне уже из окна своего купе. Я поднимаю Берни над головой и машу им ей в ответ. И еще долго продолжаю махать, хотя поезд уже отошел от станции и превратился в маленькую точку вдалеке и они уже давно не видят меня. Часто я очень хотела отделаться от своей матери, но теперь, когда она уехала, я чувствую, как меня переполняет чувство, что я осталась одна.

***

Когда я возвращаюсь в дом, Тобиаса и Лизи там еще нет. На кухне для дичи я застаю Ивонн.

— Вы видели Тобиаса? — спрашиваю я и добавляю уже помягче: — Или Лизи?

— Вы с ними разминулись: они приходили, но потом сразу же ушли опять. Они направились на le col des treize vents[71], — говорит она.

— Пойду поищу их, — говорю я. — Мне нужно с ним поговорить.

Она бросает на меня понимающий взгляд.

— Хотите, чтобы я присмотрела за Фрейей? Я буду тут всю вторую половину дня. Может быть, вы могли бы побыть вместе с Тобиасом…

— О, Ивонн, — говорю я, — это было бы так мило с вашей стороны! В холодильнике стоит пара бутылочек приготовленной для нее смеси.

— Можете не торопиться. Я знаю, как ухаживать за этой petite puce[72]. Я уверена, что, если вы пойдете прямо сейчас, вы легко найдете Тобиаса.

Когда я выхожу на склон холма, то понимаю, что вовсе не ищу Тобиаса. Я думаю только об Эросе и Танатосе и о том, что хочу чувствовать себя живой, чего бы это ни стоило.

Я быстро иду, почти бегу по хребту дракона, мимо заводи с невидимым краем, на опушку, к дому Жульена на дереве.

Я быстро взбираюсь по спиральной лестнице, едва замечая, что цветы глицинии опали, что ее листья потеряли свое неземное очарование и стали плотными и жесткими.

Я стучу в его дверь так громко, что он в тревоге распахивает ее передо мной.

Когда я целую его, губы у него тонкие и твердые, с привкусом дыма костра. Взгляд его ускользает от меня. На мгновение мне кажется: он этого не сделает. Мысль о том, что он сейчас отстранится от меня, подобна смерти. Я крепко обвиваю его шею руками, словно плющ.

Я чувствую, как он в нерешительности колеблется. Но затем увлекает меня внутрь, в самое сердце дерева. Когда мы двигаемся, я слышу его тихое поскрипывание и таинственный шепот его листьев.

Внутри нет ничего, кроме звуков природы: ветки, ветерок, крик совы, дерево. Ничего, кроме прикосновения живой древесины и подвесной кровати, которая раскачивает нас в своих объятиях.

Август

Погода стоит убийственно знойная. Один идеально солнечный, без единого облачка день следует за другим. Как и предсказывал Жульен, это похоже на вторую зиму. Все, что мы не поливаем, умирает.

Жульен больше не заходит к нам по дороге вниз, в деревню. Думаю, что он избегает меня. Я и сама понятия не имею, почему сделала то, что сделала, и что к нему испытываю. Если бы я могла хотя бы хорошенько поплакать над ним или, по меньшей мере, испытать те эмоции, которые ожидаются в такой ситуации, вместо этого странного ощущения отчужденности от всего, которое время от времени выплескивается у меня в виде беспричинной злости и смятения.

Мое сознание — это черный ящик, и я стала весьма искушенной в том, чтобы совать туда все, что может причинить мне вред. Там находится и тот единственный эпизод с Жульеном — засунут среди нежелательных мыслей о будущем Фрейи.

Я скучаю по своей маме и по Кериму. И не только потому, что исчезли мои два самых надежных источника помощи по уходу за ребенком. Кажется, что они оба оказывали свое благотворное влияние, присматривая за нами — незаметно и не ожидая благодарности — в течение стольких месяцев.

Сейчас, когда погода стоит такая замечательная, создается впечатление, что все, кого мы только знаем в Англии, случайно собираются проезжать мимо и интересуются, нельзя ли остановиться у нас на несколько дней. Тобиас в восторге от перспективы провести лето в качестве бесплатного туристического гида. Он забирает группы наших друзей в аэропорту и организует для них пикники у реки, на берегу озера, возле любой открытой воды.

Последние две недели я провела за тем, что постоянно собирала корзины для пикников. Я делаю салаты из дикого портулака и щавеля, смешивая их с нежными листочками нашего латука, или же из бобов и артишоков с нашего огорода, заправленных местным густым оливковым маслом с добавлением чеснока и лимонного сока. Я заливаю в термосы гаспаччо из наших собственных помидоров или velouté de concombre[73], пакую корзины из ивовых прутьев с кусками сочной ветчины от Ивонн и ее pâté[74] с каштанами, местными пирожками tielles sétoises с начинкой из осьминога, а также свежими устрицами со льда, которые нужно открывать перочинным ножом и выпивать с соусом табаско и капелькой лимона; и еще пирогами с абрикосами, крамблами из черной смородины и яблок, пирогами киш с начинкой из нашего порея и форели из реки; сюда же идет рататуй из овощей, которые я собрала час назад, и моим домашним confiture d’oignons doux[75], который нужно ложкой намазывать на хрустящий французский хлеб. И все это мы сдабриваем немалым количеством охлажденного местного белого вина Picpoul de Pinet.