Александр III и его время - Евгений Толмачев

В начале мая 1880 г. встал вопрос о переезде императрицы Марии Александровны в Царское Село, однако доктора наотрез воспротивились этому. Силы её стремительно таяли. Ей не давали покоя кашель и удушье.

Жизнь её тихо угасла после длительной болезни лёгких. Ранним утром 22 мая (3 июня) она скончалась в Зимнем дворце на 56-м году жизни. «Никто не был при ней в самый момент смерти», — отметил Д. А. Милютин, — неотлучная её камерфрау Макушина, войдя в спальню в девятом часу утра, нашла уже бездыханный труп. Можно полагать, что больная кончила жизнь спокойно, без агонии, как бы заснула». Узнав о кончине императрицы, Александр II экстренным поездом прибыл в Петербург из Царского Села. После её смерти, кроме завещания, как явствует фрейлина А. Толстая, по которому она передавала в наследство свою недвижимость, бриллианты и другие предметы, нашли лишь единственное письмо к Александру II, написанное когда-то давно. Императрица трогательно благодарила его за счастливо прожитую жизнь рядом с ним. Помимо этого, в её столе остались разрозненные листки с выражением последней воли: «1. Я желаю быть похоронена в простом белом платье, прошу не возлагать мне на голову царскую корону. Желаю также, если это возможно, не производить вскрытия. 2. Прошу моих милых детей поминать меня сорок дней после смерти и по возможности присутствовать на обедне, молиться за меня, особенно в момент освящения Святых Даров. Это самое большое моё желание» (314, с. 43). Четыре дня спустя останки усопшей были торжественно перенесены в Петропавловский собор в пасмурный день, при сильнейшей буре на Неве, а 28 мая совершено отпевание и погребение (78, с. 98—99).

Большинство из тех, кто видел царя в это время, были поражены его болезненным видом: он стал совершенно седым, на лице появилось выражение постоянной усталости, в глазах отражалась беспредельная грусть и безнадёжность. Астма его значительно усилилась и причиняла ему большие страдания. Единственным утешением ему были княгиня Екатерина Михайловна Долгорукая и трое их детей.

В день окончания Петровского поста, 6(18) июля в 3 часа дня в Большом Царскосельском дворце состоялась церемония венчания Александра II с княжной Долгорукой, с которой он был близок в течение 14 лет. Император в голубом гусарском мундире и княжна в скромном светлом выходном платье длинными коридорами прошли в маленькую залу с окнами на пустынный двор, где всё было приготовлено для ритуала бракосочетания. Кроме протоиерея Никольского, протодьякона и дьячка на обряде венчания присутствовали министр двора граф Адлерберг, генерал-адъютанты Баранов и Рылеев, а также доверенная княжны госпожа Шебеко. По окончании службы царь с молодой супругой и двумя старшими детьми — Георгием и Ольгой совершили прогулку в коляске по тенистой дороге, соединяющей Царскосельский парк с Павловском. В тот же вечер император подписал следующий указ:

«Указ Правительствующему сенату

Вторично вступив в законный брак с княжной Екатериной Михайловной Долгорукой, мы приказываем присвоить ей имя княгини Юрьевской с титулом светлейшей. Мы приказываем присвоить то же имя с тем же титулом нашим детям: сыну нашему Георгию, дочерям Ольге и Екатерине, а также тем, которые могут родиться впоследствии, мы жалуем их всеми правами, принадлежащими законным детям сообразно ст. 14 Основных законов империи и ст. 147 Учреждения императорской фамилии.

Александр

Царское Село, 6 июля 1880 года».

Данным указом Александр II признавал своё отцовство и создавал своим детям от Екатерины Михайловны законное положение. Возможно, как отмечает Вс. Николаев, более всего удручало императора отношение к Долгорукой его братьев и сыновей, а ещё более — их жён. Те были возмущены, что Александр Николаевич даже не счёл необходимым соблюсти год траура по своей первой жене, императрице Марии Александровне, о которой по всей России служили традиционные панихиды, об упокоении её души молилась вся православная Русь.

Довольно правдиво описывает отношения между императором, его тридцатичетырёхлетней морганатической женой и родственниками царя родной племянник самодержца, сын его брата великий князь Александр Михайлович, крёстный царя, которому тогда шёл пятнадцатый год. На первом ужине после заключения морганатического брака Александр II захотел представить супругу своей семье. «Когда государь, — вспоминает Александр Михайлович, — вошёл в столовую, где уже собралась вся семья, ведя под руку свою молодую супругу, все встали, а великие княжны присели в традиционном реверансе, но отведя глаза в сторону… Княгиня Юрьевская элегантно ответила реверансом и села на место императрицы Марии Александровны! По любопытству я внимательно наблюдал за ней и ни на минуту не отвёл глаз. Мне нравилось грустное выражение её прекрасного лица, и я любовался великолепным блеском её роскошных светло-золотистых волос. Она была явно очень взволнована. Часто она поворачивалась к императору и слегка пожимала его руку. Она, возможно, привлекла бы мужчин, если бы за ними пристально не наблюдали их жёны. Её усилия присоединиться к общему разговору встретили лишь вежливое молчание. Мне было жалко её, и я просто не мог понять, почему её подвергали остракизму за то, что любила она красивого, доброго и приветливого человека, который случайно был императором России…»

«К концу ужина, — продолжает Александр Михайлович, — трое его детей были приведены их гувернанткой в столовую. Старшему мальчику Георгию было восемь лет. Он вскарабкался на колени к императору и начал играть с его бакенбардами. «Скажи мне, Гого, как твои имя и фамилия?» — спросил Александр. «Я князь Георгий Александрович Юрьевский», — ответил мальчик. «Хорошо, мы все очень рады с вами познакомиться, князь Юрьевский. Скажите, князь, хотели ли бы вы стать великим князем?» — «Пожалуйста, Саша, не надо…» — нервно перебила княгиня…

Когда мы возвращались домой, — заканчивает Александр Михайлович свой рассказ, — моя мать сказала отцу: «Что бы ты ни говорил, я никогда не признаю эту авантюристку. Я её ненавижу! Она достойна презрения. Как смеет она в присутствии всей императорской семьи называть Сашей твоего брата» (50, с. 45).

Неприязнь членов династии Романовых к княгине Юрьевской подтверждается также письмом великой княгини Марии Павловны, жены младшего сына императора великого князя Владимира Александровича Гессенскому принцу Александру, брату покойной императрицы. «… Эта женщина, которая уже четырнадцать лет занимает столь завидное положение, — пишет Мария Павловна, — была представлена нам как член семьи с её тремя детьми, и это так грустно, что я просто не могу найти слова, чтобы выразить моё огорчение. Она является на все семейные ужины, официальные или частные, а также присутствует на церковных службах в придворной церкви со всем двором. Мы должны принимать её, а также делать ей визиты… И так как её влияние растёт с каждым днём, просто невозможно предсказать, куда это всё приведёт. И так как княгиня весьма невоспитанна и нет у неё ни такта, ни ума, вы можете легко себе представить, как всякое наше чувство, всякая священная для нас память просто топчется ногами, не щадится ничего» (196, с. 575).

Процитированные здесь свидетельства ближайших родственников императора не оставляют сомнений в драматизме личной жизни Александра II, вина которого была в том, что он любил женщину, всецело разделившую его судьбу, женился на ней церковным браком и узаконил своих детей от неё. Сам Александр считал «вступление в этот брак долгом совести и чести» (187, т. 3, с. 27).

Большинство великих князей также имели любовниц и вторые семьи, кроме официальных, но они лицемерно умалчивали об этих своих связях ради общественного мнения, боясь повредить своему престижу и положению. Александр же, узаконив свою любовь с княжной Долгорукой, нанёс весьма серьёзный удар по своей репутации в семейном кругу. Несомненно, он глубоко переживал всю эту конфликтную ситуацию.

Эти обстоятельства, не меньше чем внутриполитические неурядицы России, тяжко угнетали этого гуманного и честного человека. Несмотря на своё мужество и присущий ему фатализм, «всемогущий» император постоянно сознавал, что его жизнь подвергается ежедневной опасности. Под влиянием этих предчувствий он ещё в 1876 г. (8 сентября) в Ливадии составил подробное духовное завещание, в котором не забыл никого из своего многочисленного семейства и своих приближённых (23, оп. 1, ед. хр. 948, л. 2-14). В 1880 г. (11 сентября) снова в Ливадии он возвращается к завещанию, где определяет материальное обеспечение своей молодой супруги Е. М. Долгорукой и их детей в сумме более 3 млн рублей. К завещательному распоряжению он присоединил письмо на имя наследника, датированное 9 ноября 1880 г. (205, с. 82—83).

5. «КОНСТИТУЦИЯ» ЛОРИС-МЕЛИКОВА