Назад в юность - Александр Сапаров

От этого тона Борис Васильевич сразу встрепенулся и заявил:

– Да не обращайте внимания, я тут по пьяни вам всякого наговорю, все путем.

Я решил исправить положение и, сев за стол, потихоньку начал петь:

Дымилась, падая, ракета, как догоревшая звезда…[1]

Тут подключился и бас Бориса Васильевича. К нашему дуэту присоединился отец. По его щекам текли редкие слезы, но он, не вытирая их, продолжал петь.

И мы дружно допели песню, а затем уже спокойно проводили моего расчувствовавшегося тестя.

Летом тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года я после сдачи экзаменов продолжал работать в больнице, проходил практику и по-прежнему уделял много времени учебе; кардиология и психология снились мне уже во сне. Я даже пропустил новость о вторжении наших войск в Чехословакию совместно со странами – членами Варшавского договора, потому что практически не читал газет и не смотрел телевизор. Привлек меня к этой теме отец, когда я вечером зашел к ним. Он только что оторвался от телевизора и с возмущением стал рассказывать о предателях-чехах, которые не оценили то, что мы сделали для них. Я, разумеется, не стал говорить отцу, что во время войны чехи благополучно клепали оружие для вермахта и ничем особо не выказывали своего недовольства. И что сейчас не только американские агенты и бывшие капиталисты недовольны существующим строем, но и народ. А только сказал, что наши войска вместе с болгарами и поляками быстро наведут в Чехословакии порядок. И с тоской подумал: «А ведь мне еще два года учиться. И пока мое воздействие на окружающее ограничивается, похоже, только изменениями в судьбе близких мне людей».

Весной мой брат очень хорошо окончил школу и поступил на экономический факультет университета. В прошлой жизни он, еле сдав на тройки выпускные экзамены, поступил в торгово-кулинарное училище. Хотя трудно сказать, будет ли новый выбор для него лучше.

Моя мама повторно прошла ВТЭК и уже не работала в больнице, а начала работать в горкоме партии на должности инструктора. Давалось ей это без особого труда, все-таки она почти двенадцать лет являлась парторгом крупной больницы, хотя, конечно, были слезы и сомнения в том, что она сможет там работать. Мы с отцом ободряли ее и говорили, что она за эти годы уже многое узнала и вполне справится на новом месте.

В глубине души я все же переживал, зная мамин принципиальный характер, что она может испортить отношения с руководством горкома. Но сейчас она входила в работу и собиралась на партийную учебу. Моя Аня тоже успешно перешла на третий курс и активно работала проводником, заявляясь домой только отоспаться. Мы уже обговорили наши планы на переезд в Москву.

Я надеялся, что мне предоставят комнату в общежитии, а Аня приедет ко мне после окончания пятого курса и тоже будет устраиваться на работу в столице. Конечно, слишком рано это обсуждать, все-таки впереди еще два года учебы – многое могло произойти.

Практика этим летом была намного интереснее, чем после третьего курса, даже мне было достаточно интересно, потому что в прошлой жизни из-за специфики работы я почти не сталкивался с такими пациентами. Мне в первый раз доверили самостоятельно удалить аппендикс. Правда, хирург за мной проверяла каждый стежок, что изрядно раздражало, но все равно было здорово.

Уже не так здорово после цикла хирургии было перейти в женскую консультацию. Гинеколог, убедившись в моей компетенции в плане измерения таза и определения сроков беременности, вместе с акушеркой уселась за перегородкой обсуждать последние новости, проблему пошивки платьев и прочего. А я принимал и принимал. Да, беременных в шестьдесят восьмом году было гораздо больше, чем в двухтысячных, это я понял на своем опыте, а вот резиновых перчаток почти не было, а те, которые имелись, были заботливо от меня спрятаны.

– А ты, Сережа, дезинфицируй руки после осмотра, – ласково посоветовала пожилая акушерка. – Вон видишь, рядом с раковиной грелочка висит. В ней хлорный раствор. Так что посмотрел больную – полей руки хлорочкой, а потом помой с мылом.

Я, уже привыкший в восьмидесятых и девяностых годах при всех осмотрах пользоваться перчатками, с дрожью смотрел на эту страшноту. А в моем воображении на кончиках моих пальцев уже расцветали сифилитические шанкры. Но делать нечего – я поливал руки хлоркой. Уже после десятой посетительницы руки у меня были шершавые, а к концу приема покрылись трещинами. Я шел домой после трудового дня, приняв пятьдесят женщин, и в голове все вертелся известный анекдот о гинекологе: его судили за убийство девочки, которая попросила у него десять рублей за то, что она покажет ему свои гениталии. На следующий день я пришел в консультацию с перчатками, взятыми в больнице, и призрак шанкра на пальце меня уже не беспокоил.

Начало дня было таким же: мой доктор с удовольствием уселась пить чай с акушеркой, а я работал за двоих. Все было как и вчера, когда вдруг распахнулась дверь и зашла Светка Ильина. Она посмотрела на меня, поздоровалась, и легкая краска смущения появилась на ее щеках. Я уже хотел позвать из-за перегородки гинеколога, чтобы та посмотрела мою бывшую одноклассницу, но Света без слов сняла трусики и полезла на гинекологическое кресло. И пока я выбирал зеркала, она, лежа с раздвинутыми ногами на кресле, с удовольствием болтала со мной, расспрашивая, как мы с Аней живем, передавала ей приветы и жаловалась на задержку. Я посмотрел ее и, ничего не обнаружив, посоветовал прийти через пару недель, чтобы ее снова посмотрели. Света оделась и, несколько минут поговорив со мной, ушла. Я же думал про себя, что можно прожить еще три жизни, но мужчина никогда до конца не сможет понять такое загадочное существо, как женщина.

Этим вечером мне нужно было на дежурство в больницу. Пришел я злой и уставший. По дороге размышлял о том, что недаром гинеколог сразу переложила на меня всю работу. Если она так работает каждый день, то это просто ужас. Ведь когда я уходил из консультации, весь коридор был полон женщин, пришедших к врачам, работающим во вторую смену. Конечно, ведь к деторождению приступило мое поколение родившихся после войны, и этот бум только начинается. И самое интересное – никто никаких материнских капиталов нам не обещает. Но зато детская коляска стоит двенадцать рублей, распашонка – пятьдесят копеек, а детское питание пусть и в меньшем количестве, зато натуральное и дешевое. И в детском саду, если предложить деньги за прием ребенка, заведующая, наверное, в обморок упадет.

Придя на работу, я сразу завалился на диван в гардеробной, благо меня никто пока никуда не вызывал. Полежав часа полтора, я все же отправился в приемный покой, где сегодня вновь хозяйничал Ругоев. Тот опять начал баять истории о своих победах. Рассказал о визите в ИТАР. Там он попытался пообщаться за чаем с медсестрами. После этого спустился вниз в приемный покой, куда через несколько минут пришел Петр Анатольевич и в ласковых выражениях объяснил нашему Казанове, что девочки в ИТАРе – для него табу, что эти девочки – только для сотрудников отделения, и то не для всех. Мы поржали над такой ревностью, обозвав Петра Анатольевича собакой на сене.

«Скорая» привезла молодого пьяного парня с травмой лица. Мы отмыли грязь и кровь и выяснили, что там только ушибы и ссадины, но, учитывая, что он спал, на всякий случай оставили в коридоре. Вдруг это начинающаяся кома после травмы, которую мы не видим. Травматолог еще не приехал, и мы пошли опять поболтать. Неожиданно из коридора послышался шум. Выйдя, мы увидели, что парень сидит на кушетке и ощупывает свою челюсть. Он не понимал ничего, что мы ему говорим. Кое-как его уложили, но он скоро стал агрессивным и пытался с нами драться. Как мне хотелось его треснуть, просто кулаки чесались! Пока мы с ним боролись, к нам зашел травматолог Александр Сергеевич. Ростом он был, пожалуй, с меня, а вот в ширину – в два раза больше. Опытным глазом он оглядел больного.

– Здоров! – сделал Александр Сергеевич заключение, вывел парня на крыльцо и отвесил ему такого пенделя, что тот рыбкой улетел на землю.

Полежав несколько минут, парень отправился искать на свою задницу следующих приключений.

Зайдя вовнутрь, Александр Сергеевич с раздражением спросил:

– Что, сразу не мокли его отсюда наладит? Меня ждали?

На что Ругоев с гаденькой улыбкой сказал:

– Та, Алексантр Сергеевич, мы так-кое дело без вашеко разрежения никак не мокли зделать.

Александр Сергеевич взвился:

– Перестань меня передразнивать, я так-к не говорю!

И мы все вместе дружно засмеялись.

Но на этом эпопея не закончилась.

В одном из корпусов больницы на первом этаже было расположено кожно-венерологическое отделение, но, как обычно, кожные больные в нем не лежали, а лежали в основном больные сифилисом. Так вот, когда больной узнает, что у него сифилис, то часто это сопровождается определенными психическими расстройствами, депрессиями, подавленным настроением. Но когда он попадает в стационар, где вокруг него десятки таких же людей, да еще выясняется, что сифилис довольно хорошо лечится, у больного наступает откат, у некоторых доходящий до эйфории. Они начинают радоваться жизни, а это значит, что надо сбегать в магазин за бутылочкой. А потом ночью в отделении уже нет женских и мужских палат, а есть общие, где пьют, веселятся, ну и все остальное. А бедная медсестра и санитарка, закрывшись на замок, тихонько сидят в сестринской. И, как часто бывает, это веселье заканчивается дракой.