Принцип неопределенности - Николай Дежнев

Жаркий день закончился теплым вечером. В тихом воздухе плавали запахи готовящегося отойти ко сну города, одно за другим гасли окна домов. Наступившая ночь не принесла отдохновения, от навалившейся на Москву духоты было трудно дышать.

— Слушай, а почему бы нам не уехать куда-нибудь на море, скажем, на юг Испании? — предложил Мокей, когда они оказались в своей маленькой квартирке. — Деньги есть, купим тур — и прощай Москва! Представляешь: ночные купания, хорошее вино, коррида…

— Ну допустим, корриды тебе и здесь предостаточно, — покачала головой Крыся, — единственное неудобство: выступать приходится в роли быка! А уехать?.. Уехать можно, уехать всегда можно, от себя убежать нельзя! Даже в романтическую Испанию. Нет, Мокей, нам с тобой надо выстоять, тем более теперь, когда нет нужды считать каждую копейку. Исключительным везением судьба дает знать, что ты ее избранник, а тебе охота пуститься в бега! — Крыся подошла, обвила его шею руками, заглянула в глаза. — У меня такое чувство, что ставка в этой новой игре превзойдет все наши ожидания. Слушай меня, великую пророчицу, ты будешь богат и знаменит! — Засмеялась. — Ну, может быть, не столь уж великую, но я очень хочу, чтобы так все и случилось…

Мокей ее шутливой веселости не поддался:

— А тебе это надо?..

— Мне — нет, это надо тебе! — Сразу посерьезнев, Крыся отошла к окну. Обернулась, как если бы хотела рассмотреть его из этого далека. — Мужчина должен чувствовать себя в жизни состоявшимся и успешным — это аксиома.

Серпухин долго молчал.

— Что ж, возможно, ты права! Впрочем, ничего другого мне, по существу, и не остается. Как говорится, покорного судьба ведет, а непокорного тащит… — устало провел по лицу рукой. — Как думаешь, может, послать этого Шепетуху куда подальше?..

Крыся несогласно покачала головой:

— А монета, с которой началось твое везение? Сам сказал — это знак судьбы, намек на твою избранность! Теперь, милый, хочешь ты того или нет, а придется идти предначертанным тебе путем. Но что бы ни случилось, знай, я всегда буду с тобой…

После треволнений суетного дня Серпухин уснул раньше, чем его щека коснулась подушки. Во сне стонал, а когда за окном забрезжил рассвет, ему снова привиделся маленький, похожий на птицу человечек. Он рассматривал Мокея через лорнет, поправлял ногтем тоненький ус и, так ничего и не сказав, исчез.

22

«Философ Эрик Фром утверждает, будто человеческий разум способен различать, что есть добро, что зло. — Апостол заложил кисти рук за заменявшую ему пояс веревку и прошелся по дорожке сада. — Однако врет! — Наклонился, понюхал вечноцветущую розу. — Ум человеческий витиеват и изворотлив, готов в угоду хозяину истолковать в его пользу любую мерзость, ему в таком важном деле доверять не стоит. — Тончайший аромат нес райское блаженство. — Только душа может подсказать человеку, имеет он дело с добром или перед ним зло в шкуре ягненка. Научиться не слышать ее негромкий голос не так уж трудно, но вот обмануть не получится. Так уж устроен этот мир, что человек всегда знает, в какой из двух команд он играет и на чью мельницу льет воду…»

Услышав где-то рядом шорох, апостол обернулся. Перед ним, потупив, как всегда, сияющие очи, стоял Транквиил. За делами и размышлениями старик позабыл, что сам же его и позвал, так что, увидев ангела, удивился. Тот же, неслышно приблизившись, склонил кудрявую голову:

— Приветствую тебя, святой отец!

— Здравствуй, Транквиил, рад видеть! — улыбнулся апостол, и его суровое лицо наполнилось тихим светом. — Что привело тебя ко мне? Ах да! — спохватился он, — прости, запамятовал!.. Так что там у нас нового с затеей Нергаля и компании? Перешли они к активным действиям или все еще заигрывают с прошлым?

— Похоже, что перешли, святой отец. — Ангел подступил ближе и понизил красивый голос, как если бы опасался, что их могут подслушать. — Охота, а лучше сказать травля, началась. Серпину… извини, святой отец, я хотел сказать Серпухина, обложили, как волка, и, что представляется особенно опасным, подослали к нему женщину, которая… — Ангел смущенно замялся, но обтекаемые слова все же подобрал. — Она, святой отец, в предыдущих жизнях не отличалась особой набожностью и непорочным поведением…

— Ты хочешь сказать, — хитро прищурился апостол, — что в предшествующих нынешнему приходах на Землю она не была монашкой?..

— Мягко говоря, да, — потупился ангел, — но это если говорить очень мягко… Мадемуазель Брыська была маркитанткой в войсках одного испанского короля, а еще раньше…

— Ладно, достаточно! — прервал его старик. — Я вижу, тебе неприятно говорить о таких вещах, хотя это всего лишь обычные проявления того, что люди с юмором называют жизнью… — Апостол повернулся и зашагал по тенистой, утопавшей в цветах аллее, Транквиил сопровождал его, почтительно отстав на полшага. — А знаешь, — продолжал святой отец, выходя из задумчивости, — пожалуй, это даже неплохо! У таких, как Крыся, хлебнувших лиха женщин бывает обостренное чувство справедливости. Думаю, понять это гаденький мальчонка Нергаль не в состоянии. Он настолько уверовал в свои схемы, что ведет себя, как плохой, не имеющий воображения игрок. Никто не будет спорить — женщину к ангельским созданиям отнести трудно, но и записывать ее в исчадия ада тоже спешить не стоит. Бывают, знаешь ли, исключения… — глаза старика заблестели, но он сразу же этот блеск унял. — Доведись тебе, друг мой, жить на земле мужчиной, ты бы не был так категоричен!.. Но я о другом! Женщина, если так можно выразиться, оружие обоюдоострое, так что еще предстоит посмотреть, в какую сторону оно повернется. Предсказывать, что взбредет ей в голову, дело неблагодарное… — старик замолчал и нахмурил высокий лоб. — Как бы это тебе объяснить?.. Короче, женщина, Транквиил, она и есть женщина, и к этому ничего нельзя ни добавить, ни отнять!

По скромному виду ангела было трудно судить, насколько глубоко он проникся преподанной апостолом мудростью.

— Прости, святой отец, что отвлекаю тебя от великих мыслей, — решился задать вопрос Транквиил, — но не знаешь ли ты такого Васку Мерцалова?

— Васку Мерцалова? — переспросил апостол, как бы пробуя услышанное имя на вкус. — Знаю, конечно, знаю! Очень достойный человек, хотя и фантазер, каких мало. Мне вообще по душе люди с идеями, пытающиеся заглянуть за пределы тюрьмы человеческого и понять, как устроен мир. Путаники они, как правило, превеликие, но ребята симпатичные… А почему ты спрашиваешь?

Транквиил к вопросу был готов.

— Знакомясь в деталях с жизнью Серпухина, я набрел на его старинного друга и, любопытства ради, посмотрел, как идут на Земле его дела…

— Ну и как же они идут? — поднял кустистые брови старик.

— Трудно, святой отец, очень трудно! Страдает Васка от одиночества и непонимания…

Апостол поднял голову и посмотрел куда-то в даль, как если бы его что-то там заинтересовало.

— Но ведь Васку никто не принуждал, он сам выбрал свой путь! А что трудно, так разве кто-то говорит, что совершать восхождение легко? Что ж до одиночества… — он улыбнулся, но улыбка у него получилась грустной. — Одиночество, друг мой, — это естественное состояние мыслящего человека! Как написано в одной умной книжке: «На Голгофу толпами не ходят…»

Святой отец повернулся к своему спутнику. Транквиил смотрел на него с обожанием, как если бы жаждал услышать от учителя еще не одну мудрость, но апостол молчал. Он прекрасно знал, что и почему происходит с Ваской, но говорить об этом ангелу считал излишним. Кирпичи, как известно, просто так на голову не падают, но и жар с лихорадкой выбирают своих жертв отнюдь не случайно.

Старик поднял седые, нависавшие козырьком брови:

— Что-нибудь еще?

Транквиил колебался.

— Видишь ли, святой отец, я тут помыслил: не следует ли этому достойному человеку как-то пособить?..

На этот раз ответ апостола был краток и категоричен:

— Не следует! — и, как бы смягчая резкость слов, пояснил: — Сам подумай, что мы можем ему дать, чего бы у него не было? Господь даровал людям так много, что к этому просто нечего добавить, а главное, свою любовь! А еще тонкость чувств и способность любить, что отнюдь немаловажно… Страдает Васка, болеет тяжко — это правда, только болит-то у него не сердце и не нога — у него болит душа, а это совсем другое дело. Здесь человек сам себе доктор, и лекарство от болезни лишь одно — вера… — Старик помедлил. — Вижу, Транквиил, тебя еще что-то мучает?..

И действительно, одного взгляда на ангела было достаточно, чтобы заметить на его лице отзвуки внутренней борьбы.

— Святой отец! — начал было он, но тут же осекся. Сказал иначе: — Грешен я, святой отец, хочу тебе открыться!

— Ну, попробуй, — улыбнулся апостол, — дело богоугодное.

— Не сдержался я, помог рабу Божьему Мокею сбежать из шестнадцатого века! Стрельцы за ним гнались, вот я и… — развел руками Транквиил. — И потом, когда его вздернули на дыбе, тоже хотел…