Будущее в тебе. Комбриг - Олег Кожевников

— Заранее спасибо, пан полковник! А оружию мы найдём применение. Эти тевтоны ещё поплачут, что напали на Польшу, "пся крев"!

Договорившись, я залез в салон автобуса, а Ежи занял водительское место. Когда тронулись, я подумал, что всё- таки не зря мы оставили часть оружия в автобусе. Это я сделал намеренно. Ещё перед въездом в расположение авиадивизии я решил часть оружия передать Ежи, чтобы он сделал закладку где-нибудь в лесу. Мало ли, как могли повернуться события, а небольшой арсенал в надёжном месте всегда мог пригодиться. Поляку я теперь доверял и знал, что этот парень не подведёт. А теперь, после этого разговора, у меня возникла мысль, что может быть это начало организации движения сопротивления, о котором я помнил по прошлой реальности.

Двигались мы так же, как и раньше, не очень быстро. Теперь Шерхан стоял на подножке и наблюдал за воздухом. Немецких самолётов видно не было. Наверное, у лётчиков был послеобеденный отдых. Намаялись убивать мирных людей, бедолаги. Якут, сидя на мягком сидении, пользуясь затишьем, дремал. Посмотрев на него, я тоже решил немного соснуть, уж очень трудными были эта памятная ночь и наступивший за ней день. Отрубился мгновенно, и спать мне не мешали, ни жуткая качка на плохой дороге, ни громкие скрипы автобусных механизмов.

Глава 17

Проснулся от тишины — мы стояли, и всё было вроде бы спокойно. Механически посмотрел на часы, было 16–27. Значит, я проспал почти полтора часа. В салон вошёл уже знакомый мне сержант Госбезопасности. Оказывается, мы уже прибыли к базовому месту дислокации Белостокского Гушесдора. Именно здесь располагался основной лагерь польских интернированных лиц. Документы показывать сержанту не потребовалось, он и так меня узнал. Вместе с ним мы направились к начальнику лагеря лейтенанту госбезопастности Бедину. По пути сержант рассказал, что связь нарушена, и никаких указаний, как поступать с интернированными поляками, они не получали. Их лагерь немецкие самолёты не бомбили. Но связные и прибывающие со строительных объектов команды, рассказывают об ужасах, творящихся на дорогах.

Войдя в кабинет Бедина, я удивился. В отличие от своего подчиненного сержанта, спокойного как удав, лейтенант был весь издёрганный, какой-то нервный и суетливый. Он очень обрадовался моему появлению, и практически сразу стал требовать оказания помощи в эвакуации. Но потом опомнился и попросил у меня документы. Узнав, что я не из штаба 10-й армии, несколько сник и стал жаловаться на ужасное положение, в котором они оказались. На тридцать семь человек личного состава у него под надзором находилось триста девяносто интернированных. Имелось два броневика и шесть полуторок.

Уяснив положение, в котором оказались люди Гушесдора, я ему посочувствовал, а потом заявил:

— Слушай, лейтенант, положение сложилось очень тяжёлое и вряд ли тебе кто-нибудь сможет помочь. Распускай интернированных и быстрей увози своих людей в Барановичи.

— Но как же, товарищ подполковник, у меня нет приказа!

— Да никто до тебя сейчас никакой приказ не сможет довести. Если промедлишь ещё хотя бы сутки, то точно нарвёшься на немецкие танки. Я сейчас возвращаюсь из штаба 9-й сад, там, по данным последних аэрофотосёмок, я узнал, что немцы уже просочились мимо Осовецкого (66-го) и Замбрувского (64-го) УРов. А Брестский (62-й) УР они прорвали в районе Жабинки, даже Брестская крепость их не остановила. Представляешь, какая силища прёт! Хотя Брестская крепость ещё держится, но эти гады просто её обошли. УРы тоже держатся, но нам от этого не легче, "панцеры" уже за линией наших долговременных огневых точек. И получается, что дорога им к трассе Белосток — Волковыск — Барановичи, открыта. Развёрнутых частей, прикрывающих это направление, кроме моей бригады нет. Но, сам понимаешь, протяжённость фронта огромна, и мы сможем держать только узловые точки. Поэтому, наверняка немцы где-нибудь, да прорвутся. В этом случае, у меня надежда только на 6-й мехкорпус. Но в любом случае, никто в такой ситуации не будет думать о каких-то интернированных. Если прямо сказать, я заехал к вам в Гушесдор только по дружбе с вашим главным инженером. Жалко, что его сейчас нет! Ладно, лейтенант, я довёл до тебя последнее положение на фронте, а дальше — тебе решать, что делать.

Я начал демонстративно складывать карту, которую до этого показывал лейтенанту. Как бы намекая, всё, дело своё я сделал, теперь собираюсь и уезжаю. Видя это, лейтенант в отчаянии воскликнул:

— Товарищ подполковник, но что же делать? Мне остаётся только расстрелять интернированных, а потом начать эвакуацию!

— А вот об этом ты даже и не думай! Ты охраняешь интернированных, а не врагов. Эти люди сами бежали от немцев к нам, в надежде найти защиту. Если, не дай Бог, ты расстреляешь без суда хоть одного интернированного, то я сам арестую тебя и расстреляю как врага народа. Понял? И твоё командование сделает то же самое.

— Но как же мне быть? Приказа — распустить интернированных — у меня нет, а без него я не имею права это сделать. Транспорта, чтобы их эвакуировать, у меня тоже нет, а если пойдём колонной, немецкие самолёты рассеют её на первом же десятке километров.

— Ладно, лейтенант, благодари судьбу, что я дружу с вашим главным инженером, ради этого возьму, пожалуй, на себя ответственность за этих поляков. Сейчас мы составим акт, что ты передаёшь интернированных в 7-й ПТАБР для возведения противотанковых укреплений. Я его подписываю и распускаю поляков. Пускай теперь сами думают, как им избежать немецкого плена и добраться домой. А уж я как-нибудь оправдаюсь перед командованием. Если мы сдержим немцев, то этих поляков ещё и поощрят как-нибудь, а если нет, то, как говорится — мёртвые сраму не имут! Решай, лейтенант, и быстрее. Ждать я уже особо не могу, нужно же и с немцами немного повоевать, а не только Гушосдору помощь оказывать.

— А как же, товарищ подполковник, у вас же и печати бригады нет?

— Вот вы и поедете со мной ставить печать, если не верите моей подписи. Можете, кстати, всей вашей командой присоединится к моей бригаде. Работы, я думаю, будет полно, и мои особисты очень обрадуются пополнению. Отступающих, разрозненных групп красноармейцев будет много, и их нужно будет организовать, чтобы поставить снова в строй. А перед этим нужно будет их проверить, чтобы не пропустить в наши ряды шпионов и провокаторов, вот этим вы и займётесь. К тому же, думаю, и пленные у нас появятся, и их должен будет кто-нибудь охранять. Кстати, для вашего сведения, я получил приказ Генштаба, переподчинять себе любые подразделения вне зависимости от их принадлежности. Конечно в том случае, если они потеряли связь со своим командованием. Так что цените, лейтенант, что я даю вам право самому определиться — присоединяться ли к моей бригаде, или бежать в глубокий тыл. Пока это вы сделать сможете, правда, гарантировать, что вас по пути не разбомбят под чистую, я не могу. Кстати, одним из плюсов вашего присоединения к бригаде будет служить и то, что впредь вас никто не сможет упрекнуть, а тем более обвинить в ненадлежайшем исполнении своих обязанностей. Оставаясь в бригаде, вы будете действовать согласно распоряжению высшего командования.

Давая возможность лейтенанту госбезопасности обдумать мои предложения, я достал из пачки, презентованной мне Черных, папиросу и закурил. Бедин думал недолго, моя папироса была ещё не докурена, когда он сказал:

— Товарищ подполковник, вы, наверное, правы, нам нужно присоединяться к вашей бригаде. Но я не могу гарантировать, что когда установится связь, нас не отзовут обратно в распоряжение НКВД.

— Да когда всё нормализуется, я первый отправлю вашу команду в тыл. Что ты думаешь, я не понимаю важность вашей службы? Но сейчас такая ситуация, что нужно любой ценой остановить фашистов.

Затушив закончившуюся к тому времени папироску, я встал и уже как командир, начал распоряжаться:

— Так, лейтенант, решение принято, теперь нужно действовать. Построй всех интернированных, я скажу им пару слов. Твои ребята пускай готовят машины и поджигают ваше административное здание. Время дорого, поэтому собирать и вывозить документацию не будем. Да, и пускай подготовят каждому интернированному бумажку, что он направлен на работу в 7-й ПТАБР. Мало ли что, вдруг наш военный патруль его остановит, и это будет хоть каким-то основанием, что интернированный не сбежал с места содержания. Бумажки пускай пишут от руки, на надпись поставишь штамп, и всё. Времени заниматься серьёзной канцелярщиной, у нас уже нет. Акт о направлении интернированных в 7-й ПТАБР тоже составь. Я его подпишу, а печати поставим уже в бригаде. Всё, лейтенант, действуй! Я пока пойду к своим ребятам, но предупреждаю, долго ждать я не могу, поэтому, поторопись.

Повернувшись, я вышел из помещения, но не успел ещё дойти до выхода из здания, как в кабинет Бедина начали сбегаться НКВДешники.