По Уссурийскому краю (Дерсу Узала) - В Арсеньев

Глава 20

Искатель женьшеня

Енотовидная собака. - Охота на кабанов. - Лес в истоках реки Дананцы. - Привидения. - Перевал Забытый. - Гора Ту-динза. - Птицы. - Река Вангоу. - Страшный выстрел. - Дер-су ранен. - Солонцы. - Брошенная лудева. - Встреча с Гранатманом и Мерзляковым. - Река Динзахе. - Птицы. - Искатель женьшеня

К вечеру в этот день нам удалось дойти до реки Ното. Истоки ее находятся приблизительно там, где пересекаются 45-я параллель и 135-й меридиан (от Гринвича). Отсюда берут начало река Ваку и все верхние левые притоки Имана. Река Ното (по-удэгейски Ньшту) длиной около 120 километров. В верхней половине она состоит из двух рек одинаковой величины: Дабэицы и Дананцы. Названия эти китайские и указывают направление их течений. Первая течет с севера, вторая - с юга. Место слияния их определяет границу, где кончаются леса и начинаются открытые места и земледельческие фанзы. Если идти вверх по реке Дабэйце, то можно выйти в верховья Ваку и далее к охотничьему поселку Сидатун на Имане. Верховья Ното по справедливости считаются самыми глухими местами Уссурийского края. Китайские фанзы, разбросанные по тайге, нельзя назвать ни охотничьими, ни земледельческими. Сюда стекается весь беспокойный манзовский элемент, падкий до легкой наживы, способный на грабежи и убийства. Долина нижнего Ното является как бы продолжением долины Дананцы. Она принимает в себя справа реку Себучар и, согласуясь с ее направлением, поворачивает к юту. Недалеко от впадения своего в Улахе она снова склоняется на юго-запад. Таким образом, бассейн реки Ното со своими притоками составляет систему тектонических долин, сходящихся почти под прямыми углами с денудационными долинами прорыва. Первые представляют собой прямые долины, узкие в вершинах и постепенно расширяющиеся книзу, вторые - изломанные и состоящие из целого ряда котловин, замыкаемых горами, так что вперед сказать, куда повернет река, - невозможно. Котловины между собой соединены узкими проходами. Обыкновенно в этих местах река делает поворот. Вследствие этого очень часто притоки легко принять за главную долину; ошибка разъясняется только тогда, когда подходишь к ним вплотную. Река Ното порожистая, и плавание по ней считается опасным. В нижнем течении она около 60 метров ширины, 1 метра глубины и имеет быстроту течения до 8 километров в час в малую воду. В дождливый период года вода, сбегающая с гор, переполняет реку и производит внизу большие опустошения. Тут мы нашли брошенные инородческие юрты и старые развалившиеся летники. Дерсу мне сообщил, что раньше на реке Ното жили удэгейцы (четверо мужчин и две женщины с тремя детьми), но китайцы вытеснили их на реку Ваку. В настоящее время по всей долине Ното охотничают и соболюют одни манзы. На другой день мы пошли вверх по реке Дананце. Она длиной около 50 километров. Здесь в лесах растет много тиса (Taxus cuspidata S. et Z.). Некоторые деревья достигают 10 метров высоты и метра в обхвате на грудной высоте. Не доходя километров десяти до перевала, тропа делится на две. Одна идет на восток, другая поворачивает к югу. Если идти по первой, то можно выйти на реку Динзахе, вторая приведет на Вангоу (притоки Тадушу). Мы выбрали последнюю. Тропа эта пешеходная, много кружит и часто переходит с одного берега на другой. В походе Дерсу всегда внимательно смотрел себе под ноги; он ничего не искал, но делал это просто так, по привычке. Один раз он нагнулся и поднял с земли палочку. На ней были следы удэгейского ножа. Место среза давно уже почернело. Разрушенные юрты, порубки на деревьях, пни, на которых раньше стояли амбары, и эта строганая палочка свидетельствовали о том, что удэгейцы были здесь год тому назад. В сумерки мы встали биваком на гальке в надежде, что около воды нас не так будут допекать комары. Козулятина приходила к концу, надо было достать еще мяса. Мы сговорились с Дерсу и пошли на охоту. Было решено, что от рассошины я пойду вверх по реке, а он по ручейку в горы. Уссурийская тайга оживает два раза в сутки: утром, перед восходом солнца, и вечером, во время заката. Когда мы вышли с бивака, солнце стояло уже низко над горизонтом. Золотистые лучи его пробивались между стволами деревьев в самые затаенные уголки тайги. Лес был удивительно красив в эту минуту. Величественные кедры своей темной хвоей как будто хотели прикрыть молодняк. Огромные тополи, насчитывающие около трехсот лет, казалось, спорили в силе и мощности с вековыми дубами. Рядом с ними в сообществе росли гигантские липы и высокоствольные ильмы. Позади них виднелся коренастый ствол осокоря, потом черная береза, за ней - ель и пихта, граб, пробковое дерево, желтый клен и т. д. Дальше за ними уже ничего не было видно. Там все скрывалось в зарослях крушины, бузины и черемушника. Время шло. Трудовой день кончился; в лесу сделалось сумрачно. Солнечные лучи освещали теперь только вершины гор и облака на небе. Свет, отраженный от них, еще некоторое время освещал землю, но мало-помалу и он стал блекнуть. Жизнь пернатых начала замирать, зато стала просыпаться другая жизнь - жизнь крупных четвероногих. До слуха моего донесся шорох. Скоро я увидел и виновника шума - это была енотовидная собака (Nyctereutes procyonoides Grau) - животное, занимающее среднее место между собаками, куницами и енотами. Тело ее, длиною около 80 сантиметров, поддерживается короткими ногами, голова заостренная, хвост длинный, общая окраска серая с темными и белесоватыми просветами, шерсть длинная, отчего животное кажется больше, чем есть на самом деле. Енотовидная собака обитает почти по всему Уссурийскому краю, преимущественно же в западной и южной его частях, и держится главным образом по долинам около рек Животное это трусливое, ведущее большей частью ночной образ жизни, и весьма прожорливое Его можно назвать всеядным, оно не отказывается от растительной пищи, но любимое лакомство его составляют рыбы и мыши. Если летом корма было достаточно, то зимой енотовидная собака погружается в спячку. Проводив ее глазами, я постоял с минуту и пошел дальше. Через полчаса свет на небе еще более отодвинулся на запад Из белого он стал зеленым, потом желтым, оранжевым и наконец темно-красным. Медленно земля совершала свой поворот и, казалось, уходила от солнца навстречу ночи. В это время я услышал треск сучьев и вслед за тем какое-то сопение Я замер на месте Из чащи, окутанной мраком, показались две темные массы. Я узнал кабанов Они направлялись к реке. Судя по неторопливому шагу животных, я понял, что они меня не видали Один кабан был большой, а другой поменьше. Я выбрал меньшего и стал в него целиться. Вдруг большой кабан издал резкий крик, и одновременно я спустил курок Эхо подхватило звук выстрела и далеко разнесло его по лесу Большой кабан шарахнулся в сторону. Я думал, что промахнулся, и хотел уже было двинуться вперед, но в это время увидел раненого зверя, подымающегося с земли. Я выстрелил второй раз, животное ткнулось мордой в траву и опять стало подыматься Тогда я выстрелил в третий раз Кабан упал и остался недвижим. Я подошел к нему. Это была свинья средней величины, вероятно, не более 130 килограммов весом. Чтобы мясо не испортилось, я выпотрошил кабана и хотел было уже идти на бивак за людьми, но опять услышал шорох в лесу. Это оказался Дерсу Он пришел на мои выстрелы. Я очень удивился, когда он спросил меня, кого я убил Я мог и промахнуться. - Нет, - засмеялся он, - моя хорошо понимай, тебе убей есть. Я просил объяснить мне, на чем он основывает свои предположения Гольд сказал мне, что обо всем происшедшем он узнал не по выстрелам, а по промежуткам между ними. Одним выстрелом редко удается убить зверя Обыкновенно приходится делать два-три выстрела. Если бы он слышал только один выстрел, то это значило бы, что я промахнулся Три выстрела, часто следующих один за другим, говорят за то, что животное убегает и выстрелы пускаются вдогонку Но выстрелы с неравными промежутками между ними показывают, что зверь ранен и охотник его добивает. Решено было, что до рассвета кабан останется на месте, а с собой мы возьмем только печень, сердце и почки животного. Затем мы разложили около него огонь и пошли назад. Было уже совсем темно, когда мы подходили к биваку. Свет от костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные на земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же была обращена в ужин, после которого мы налились чаю и улеглись спать. Остался только один караульный для охраны коней, пущенных на волю. Одиннадцатого числа мы продолжали свой путь по реке Дананце. Здесь в изобилии растет кедр. По мере приближения к Сихотэ-Алиню строевой лес исчезает все больше и больше и на смену ему выступают леса поделочного характера, и наконец в самых истоках растет исключительно замшистая и жидкая ель (Picea ajanensis Fisch.), лиственница (Larix sibtrica Lbd.) и пихта (Abies nephrolepis Maxim.). Корни деревьев не углубляются в землю, а стелются на поверхности. Сверху они чуть-чуть только прикрыты мхами. От этого деревья недолговечны и стоят непрочно. Молодняк двадцатилетнего возраста свободно опрокидывается на землю усилиями одного человека. Отмирание деревьев происходит от вершин. Иногда умершее дерево продолжает еще долго стоять на корню, но стоит до него слегка дотронуться, как оно тотчас же обваливается и рассыпается в прах. При подъеме на крутые горы, в особенности с ношей за плечами, следует быть всегда осторожным. Надо внимательно осматривать деревья, за которые приходится хвататься. Уже не говоря о том, что при падении такого рухляка сразу теряешь равновесие, но, кроме того, обломки сухостоя могут еще разбить голову. У берез древесина разрушается всегда скорее, чем кора. Труха из них высыпается, и на земле остаются лежать одни берестяные футляры. Такие леса всегда пустынны. Не видно нигде звериных следов, нет птиц, не слышно жужжания насекомых. Стволы деревьев в массе имеют однотонную буро-серую окраску. Тут нет подлеска, нет даже папоротников и осок. Куда ни глянешь, всюду кругом мох: и внизу под ногами, и на камнях, и на ветвях деревьев. Тоскливое чувство навевает такая тайга. В ней всегда стоит мертвая тишина, нарушаемая только однообразным свистом ветра по вершинам сухостоев. В этом шуме есть что-то злобное, предостерегающее. Такие места удэгейцы считают обиталищами злых духов. К вечеру мы немного не дошли до перевала и остановились у предгорий Сихотэ-Алиня. На этот день на разведки я послал казаков, а сам с Дерсу остался на биваке. Мы скоро поставили односкатную палатку, повесили над огнем чайник и стали ждать возвращения людей. Дерсу молча курил трубку, а я делал записи в свой дневник. В переходе от дня к ночи всегда есть что-то таинственное. В лесу в это время становится сумрачно и тоскливо. Кругом воцаряется жуткое безмолвие. Затем появляются какие-то едва уловимые ухом звуки. Как будто слышатся глубокие вздохи. Откуда они исходят? Кажется, что вздыхает сама тайга. Я оставил работу и весь отдался влиянию окружающей меня обстановки. Голос Дерсу вывел меня из задумчивости. - Худо здесь наша спи, - сказал он как бы про себя. - Почему? - спросил я его. Он указал рукой на клочья тумана, которые появились в горах и, точно привидения, бродили по лесу. - Тебе, капитан, понимай нету, - продолжал он. - Его тоже все равно люди. Дальше из его слов я понял, что раньше это были люди, но они заблудились в горах, погибли от голода, и вот теперь души их бродят по тайге в таких местах, куда редко заходят живые. Вдруг Дерсу насторожился. - Слушай, капитан, - сказал он тихо. Я прислушался. Со стороны, противоположной той, куда ушли казаки, издали доносились странные звуки. Точно кто-нибудь рубил там дерево. Потом все стихло. Прошло минут десять, и опять новый звук пронесся в воздухе. Точно кто-то лязгал железом, но только очень далеко. Вдруг сильный шум прокатился по всему лесу. Должно быть, упало дерево. - Это его, его, - забормотал испуганно Дерсу, и я понял, что он говорит про души заблудившихся и умерших. Затем он вскочил на ноги и что-то по-своему стал сердито кричать в ташу. Я спросил его, что это значит. - Моя мало-мало ругается, - отвечал он. - Моя ему сказал, что наша одну только ночь здесь спи и завтра ходи дальше. В это время с разведок вернулись казаки и принесли с собой оживление. Ночных звуков больше не было слышно, и ночь прошла спокойно. На следующий день я проснулся раньше солнца и тотчас же принялся будить разоспавшихся казаков. Солнечный восход застал нас уже в дороге. Подъем со стороны реки Дананцы был длинный, пологий, спуск в сторону моря крутой. Самый перевал представляет собой довольно глубокую седловину, покрытую хвойным лесом, высотой в 870 метров. Я назвал его Забытым. В горах Сихотэ-Алиня почти всегда около глубоких седловин располагаются высокие горы. Так было и здесь. Слева от нас высилась большая гора с плоской вершиной, которую называют Тудинза. Оставив казаков ожидать нас в седловине, мы вместе с Дерсу поднялись на гору. По гипсометрическим измерениям высота ее равна 1160 метрам. Подъем, сначала пологий, по мере приближения к вершине становился все круче и круче. Бесспорно, что гора Тудинза является самой высокой в этой местности. Вершина ее представляет собой небольшую площадку, покрытую травой и обставленную по краям низкорослой ольхой и березой. Сверху, с горы, открывался великолепный вид во все стороны. Перед нами развернулась красивая панорама. Земля внизу казалась морем, а горы громадными окаменевшими волнами. Ближайшие вершины имели причудливые очертания, за ними толпились другие, но контуры их были задернуты дымкой синеватого тумана, а дальше уже нельзя было разобрать, горы это или кучевые облака на горизонте. В этом месте хребет Сихотэ-Алинь делает небольшой излом к морю, а затем опять поворачивает на северо-восток. Гора Тудинза находилась как раз в углу излома. Сверху я легко мог разобраться в расположении горных складок и в направлениях течений рек. К западу текли Ли-Фудзин и Ното, к северо-востоку - Тютихе, к востоку - Динзахе и на юго-восток - Вангоу. Покончив с кипячением воды, мы стали спускаться обратно к седловине. Я не знаю, что труднее - подъем или спуск. Правда, при подъеме в работе участвует дыхание, зато положение тела устойчивее. При спуске приходится все время бороться с тяжестью собственного тела. Каждый знает, как легко подыматься по осыпям вверх и как трудно по ним спускаться книзу. Надо все время упираться ногой в камни, в бурелом, в основание куста, в кочку, обросшую травой, и т. д. При подъеме на гору это не опасно, но при спуске всегда надо быть осторожным. В таких случаях легко сорваться с кручи и полететь вниз головой. Восхождение на гору Тудинзу отняло у нас целый день. Когда мы спустились в седловину, было уже поздно. На самом перевале находилась кумирня. Казаки нашли в ней леденцы. Они сидели за чаем и благодушествовали. И здесь, как и на реке Вай-Фудзине, при переходе через Сихотэ-Алинь, наблюдателя поражает разница в растительности. За водоразделом мы сразу попали в лиственный лес; хвоя и мох остались позади. В истоках Вангоу стояла китайская зверовая фанза Цоцогоуза; в ней мы заночевали. Перед сумерками я взял ружье и отправился на разведки. Я шел медленно, часто останавливался и прислушивался. Вдруг до слуха моего донеслись какие-то странные звуки, похожие на певучее карканье. Я притаился и вскоре увидел ворона. Птица эта гораздо крупнее обыкновенной вороны. Крики, издаваемые вороном, довольно разнообразны и даже приятны для слуха. Он сидел на дереве и как будто разговаривал сам с собой. В голосе его я насчитал девять колен. Заметив меня, птица испугалась. Она легко снялась с места и полетела назад. В одном месте в расщелине между корой и древесиной я заметил гнездо пищухи, а затем и ее самое. Эта серенькая живая и веселая птичка лазала по дереву и своим длинным и тонким клювом ощупывала кору. Иногда она двигалась так, что приходилась спиной книзу и лапками держалась за ветки. Рядом с ней суетились два амурских поползня. Они тихонько пищали и проворно осматривали каждую складку на дереве и действовали своими коническими клювами, как долотом, нанося удары не прямо, а сбоку, то с одной, то с другой стороны. На возвратном пути я убил трех рябчиков, которые и доставили нам хороший ужин. На рассвете (это было 12 августа) меня разбудил Дерсу. Казаки еще спали. Захватив с собой гимпсометры, мы снова поднялись на Сихотэ-Алинь. Мне хотелось смерить высоту с другой стороны седловины. Насколько я мог уяснить, Сихотэ-Алинь тянется здесь в направлении к юго-западу и имеет пологие склоны, обращенные к Дананце, и крутые к Тадушу. С одной стороны были только мох и хвоя, с другой - смешанные лиственные леса, полные жизни. Когда мы вернулись в фанзу, отряд наш был уже готов к выступлению. Стрелки и казаки позавтракали, согрели чай и ожидали нашего возвращения. Закусив немного, я велел им седлать коней, а сам вместе с Дерсу пошел вперед по тропинке. Река Вангоу имеет вид горной таежной речки, длиной около 20 километров, протекающей по продольной межскладчатой долине, покрытой отличным строевым лесом. На этом протяжении она принимает в себя пять небольших притоков: три с левой стороны - Тунца, Сяоца и Сиявангул, и два с правой - Та-Сица и Сяо-Сица. К несчастью, река Вангоу сплавной быть не может, потому что русло ее засорено галькой и завалено буреломом. Около устья первой речки мы остановились, чтобы подождать вьючный обоз. Дерсу сел на берегу речки и стал переобуваться, а я пошел дальше. Тропинка описывает здесь дугу градусов в сто двадцать. Отойдя немного, я оглянулся назад и увидел его, сидящего на берегу речки. Он махнул мне рукой, чтобы я его не дожидался. Едва я вступил на опушку леса, как сразу наткнулся на кабанов, но выстрелить не успел. Заметив, куда побежали животные, я бросился им наперерез. Действительно, через несколько минут я опять догнал их. Сквозь чащу я видел, как что-то мелькнуло. Выбрав момент, когда темное пятно остановилось, я приложился и выстрелил. В то же мгновение я услышал человеческий крик и затем болезненный стон. Безумный страх овладел мной. Я понял, что стрелял в человека, и кинулся через заросли к роковому месту. То, что я увидел, поразило меня как обухом по голове. На земле лежал Дерсу. - Дерсу! Дерсу! - закричал я не своим голосом и бросился к нему. Он уперся левой рукой в землю и, приподнявшись немного на локте, правой рукой закрыл глаза. Я тормошил его и торопливо, испуганно спрашивал, куда попала пуля. - Спина больно, - отвечал он. Я спешно стал снимать с него верхнюю одежду. Его куртка и нижняя рубашка были разорваны. Наконец я его раздел. Вздох облегчения вырвался из моей груди. Пулевой раны нигде не было. Вокруг контуженного места был кровоподтек немногим более пятикопеечной монеты. Тут только я заметил, что я дрожу, как в лихорадке. Я сообщил Дерсу характер его ранения. Он тоже успокоился. Заметив волнение, он стал меня успокаивать: - Ничего, капитан! Тебе виноват нету. Моя назади был. Как тебе понимай, что моя впереди ходи. Я поднял его, посадил и стал расспрашивать, как могло случиться, что он оказался между мной и кабанами. Оказалось, что кабанов он заметил со мной одновременно. Прирожденная охотничья страсть тотчас в нем заговорила. Он вскочил и бросился за животными. А так как я двигался по круговой тропе, а дикие свиньи шли прямо, то, следуя за ними, Дерсу скоро обогнал меня. Куртка его по цвету удивительно подходила к цвету шерсти кабана. Дерсу в это время пробирался по чаще согнувшись. Я принял его за зверя и выстрелил. Пуля разорвала куртку и контузила спину, вследствие чего у него отнялись ноги. Минут через десять подошли вьюки. Первое, что я сделал, - это смазал ушиб раствором йода, затем освободил одну лошадь, а груз разложил по другим коням. На освободившееся седло мы посадили Дерсу и пошли дальше от этого проклятого места. После полудня там, где река Вангоу принимает в себя сразу три притока, мы нашли еще одну зверовую фанзу. Дальше идти было нельзя: у Дерсу болела голова и ломило спину. Я решил остановиться на ночлег. Раненого мы перенесли на руках в фанзу и положили на кан. Я старался окружить его самым заботливым уходом. Первым долгом я положил ему согревающий компресс на спину, для чего разорвал на полосы один комарник. К вечеру Дерсу немного успокоился. Зато я не мог найти себе места. Мысль, что я стрелял в человека, которому обязан жизнью, не давала мне покоя. Я проклинал сегодняшний день, проклинал кабанов и охоту. Ведь если бы на сантиметр я взял левее, если бы моя рука немного дрогнула, Дерсу был бы убит! Всю ночь я не мог уснуть. Мне все мерещился лес, кабаны, мой выстрел, крик Дерсу и куст, под которым он лежал. В испуге я вскакивал с кана и несколько раз выходил на воздух; я старался успокоить себя тем, что Дерсу жив и находится со мной, но ничто не помогало. Тогда я развел огонь и попробовал было читать. Скоро я заметил, что представляю себе не то, что написано в книге, а другую картину... Наконец стало светать. На мое счастье, проснулся очередной артельщик. Он принялся готовить утренний завтрак, а я стал ему помогать. Утром Дерсу почувствовал себя легче. Боль в спине утихла совсем. Он начал ходить, но все еще жаловался на головную боль и слабость. Я опять приказал одного коня предоставить больному. В девять часов утра мы выступили с бивака. В нижнем течении Вангоу немного болотистая. Здесь есть кое-где небольшие полянки с землей плодородной, заросшей орешником, леспедецей, тростником и полынью. Километрах в пяти от устья, слева, в Вангоу впадает маленький ключик, называемый китайцами Та-лаза-гоу - Долина большой скалы. Действительно, такая скала здесь есть. Порода, из которой она состоит, разрушаясь под действием солнца, дождя и ветра, дает беловатую рыхлую массу, похожую на глину. По словам тазов, летом во время пантовки здесь всегда держится много изюбров. Они с какой-то особенной жадностью грызут эту землю. При ближайшем обследовании скалы на ней действительно были найдены многочисленные следы, оставленные зубами оленей. С одной стороны ими было съедено так много породы, что образовалась выемка около аршина глубиной. Неподалеку от скалы находилась лудева, то есть забор, преграждавший животным доступ к водопою. Он был сделан частью из буреломного леса, частью из живых деревьев. При помощи кольев валежник закрепляется так, чтобы животные не могли разбросать его ногами. Кое-где оставляются проходы, в которых копаются глубокие ямы, сверху искусно замаскированные травой и сухой листвой. Ночью олени идут к воде, натыкаются на забор и, пытаясь обойти его, попадают в ямы. Такие лудевы тянутся иногда на 50 километров с лишним и имеют около двухсот действующих ям. Лудева на реке Вангоу была заброшена. Видно было, что китайцы не навещали ее уже давно. В одной из ям мы нашли матку изюбра. Бедное животное попало туда, видно, суток трое тому назад. Мы остановились и стали рассуждать о том, как его спасти. Один из стрелков хотел было спуститься в яму, но Дерсу посоветовал не делать этого. Олень мог убиться сам и переломать охотнику ноги. Тогда мы решили вынуть его арканами. Так и сделали. В две петли, брошенные на землю, изюбр попал ногами, третью набросили ему на голову и быстро вытащили наверх. Казалось, что он задохся. Но едва петли были сняты, он тотчас начал ворочать глазами. Отдышавшись немного, олень поднялся на ноги и, шатаясь, пошел в сторону, но, не доходя до леса, увидел ручей и, не обращая на нас более внимания, стал жадно пить воду. Дерсу ужасно ругал китайцев за то, что они, бросив лудеву, не позаботились завалить ямы землей. Через час мы подошли к знакомой нам Лудевой фанзе. Дерсу совсем оправился и хотел было сам идти разрушить лудеву, но я посоветовал ему остаться и отдохнуть до завтра. После обеда я предложил всем китайцам стать на работу и приказал казакам следить за тем, чтобы все ямы были уничтожены. После пяти часов полудня погода стала портиться: с моря потянул туман; откуда-то на небе появились тучи. В сумерках возвратились казаки и доложили, что в трех ямах они еще нашли двух мертвых оленей и одну живую козулю. Весь следующий день мы простояли на месте. Погода была переменная, но больше дождливая и пасмурная. Люди стирали белье, починяли одежду и занимались чисткой оружия. Дерсу оправился окончательно, чему я несказанно радовался. После полудня мы услышали выстрелы. Это Г. И. Гранатман и А. И. Мерзляков давали знать о своем возвращении. Встреча наша была радостной. Начались расспросы и рассказы друг другу о том, кто где был и кто что видел. Разговоры эти затянулись до самой ночи. Четырнадцатого августа мы были готовы к продолжению путешествия. Теперь я полагал подняться по реке Динзахе и спуститься в бассейн Тютихе, а Г. И. Гранатман с А. И. Мерзляковым взялись обследовать другой путь по реке Вандагоу, впадающей в Тютихе с правой стороны, недалеко от устья. Пятнадцатого августа, в девять часов утра, оба наши отряда разделились и пошли каждый своей дорогой. Густой туман, лежавший до сих пор в долинах, вдруг начал подыматься. Сначала оголились подошвы гор, потом стали видны склоны их и седловины. Дойдя до вершин, он растянулся в виде скатерти и остался неподвижен. Казалось, вот-вот хлынет дождь, но благоприятные для нас стихии взяли верх: день был облачный, но не дождливый. Река Динзахе длиной около 50 километров. Общее направление ее течения с севера на юг. Немного не доходя до Тадушу, она круто поворачивает на запад и течет некоторое время параллельно ей. Высокий отрог горного хребта, вклинившийся между этими двумя реками, состоит из трахитового туфа, фельзитов с плитняковой отдельностью и зеленого оруденелого кварцита. Лесонасаждение в горах редкое. Здесь растут белая и черная береза, клен, дуб и липа. Китайцы, которым нужно попасть на Динзахе, идут прямо через этот отрог, чем значительно сокращают расстояние и выигрывают во времени. Последние три километра река снова склоняется на юг и под прямым углом впадает в Тадушу. Сначала на протяжении 10 километров по долине реки Динзахе тянутся поляны, отделенные друг от друга небольшими перелесками, а затем начинаются сплошные леса, такие асе роскошные, как и на Ли-Фудзине. Тут я впервые заметил японскую березу (Betula japonica Н. Wiake) с треугольными листьями, - говорят, она часто встречается к югу от Тадушу, затем бересклет малоцветковый (Euonymus pauciflora Maxim.), украшенный бахромчатыми ветвями и с бледными листьями, абрикосовое дерево (Prunus manshurica Koehne) с мелкими плодами и черешню Максимовича (Prunus Maximoviczii Rupr.), растущую всегда одиноко и дающую черные безвкусные плоды. В другом месте я заметил приземистый тальник (Salix vagans Anders.) со слабоопушенными листьями и пепельную иву (Salix cenerea L.), растущую то кустом, то деревом. Кое-где одиночно встречались кусты смородины Максимовича (Ribes Maximoviczianum Kom.), которую всегда можно узнать по красивой листве и мелким ягодам, и изредка княжик охотский (Atragene ochotensis Pall.) с тонкими заостренными долями листьев. Некоторые деревья поражали своей величиной. Измеренные стволы их в обхвате на грудной высоте дали следующие цифры: кедр - 2,9, пихта - 1,4, ель - 2,8, береза белая - 2,3, тополь - 3,5 и пробковое дерево - 1,4 метра. Река Динзахе сильно извивается по долине. Местами она очень мелка, течет по гальке и имеет много перекатов, но местами образует глубокие ямы. Вода в массе вследствие посторонних примесей имеет красивый опаловый оттенок. С каждым днем гнуса становилось все меньше и меньше. Это очень облегчило работу. Комары стали какие-то желтые, холодные и злые. Первым большим притоком Динзахе с правой стороны будет Канхеза. По ней можно выйти на реку Вангоу. В этот день мы прошли сравнительно немного и на ночь остановились в густом лесу около брошенной зверовой фанзы. Когда стемнело, с моря ветром опять нанесло туман. Конденсация пара была так велика, что влага непосредственно из воздуха оседала на землю мелкой изморосью. Туман был так густ, что в нескольких шагах нельзя было рассмотреть человека. В такой сырости не хочется долго сидеть у огня. После ужина все, словно сговорившись, залезли в комарники и легли спать. С восходом солнца туман рассеялся. По обыкновению, мы с Дерсу не стали дожидаться, когда казаки заседлают лошадей, и пошли вперед. Чем дальше, тем лес становился глуше. В этой девственной тайге было что-то такое, что манило в глубину ее и в то же время пугало своей неизвестностью. В спокойном проявлении сил природы здесь произрастали представители всех лиственных и хвойных пород маньчжурской флоры. Эти молчаливые великаны могли бы многое рассказать из того, чему они были свидетелями за двести и триста с лишним лет своей жизни на земле. Проникнуть в самую глубь тайги удается немногим. Она слишком велика. Путнику все время приходится иметь дело с растительной стихией. Много тайн хранит в себе тайга и ревниво оберегает их от человека. Она кажется угрюмой и молчаливой... Таково первое впечатление. Но кому случалось поближе с ней познакомиться, тот скоро привыкает к ней и тоскует, если долго не видит леса. Мертвой тайга кажется только снаружи, на самом деле она полна жизни. Мы с Дерсу шли не торопясь и наблюдали птиц. В чаще подлесья в одиночку кое-где мелькали бойкие ремезы-овсянки (Emperiza rustica Pal.). Там и сям на деревьях можно было видеть уссурийских малых дятлов. Из них особенно интересен зеленый дятел с золотистой головкой. Он усердно долбил деревья и нимало не боялся приближения людей. В другом месте порхало несколько темных дроздов. Рядом по веткам шоркали две уссурийские сойки-пересмешницы. Один раз мы вспугнули сокола-дербнюка. Он низко полетел над землей и скрылся вскоре за деревьями. Над водой резвились стрекозы. За одной из них гналась азиатская трясогузка; она старалась поймать стрекозу да лету, но последняя ловко от нее увертывалась. Вдруг где-то в стороне тревожно закричала кедровка. Дерсу сделал мне знак остановиться. - Погоди, капитан, - сказал он. - Его сюда ходи. Действительно, крики приближались. Не было сомнения, что это тревожная птица кого-то провожала по лесу. Минут через пять из зарослей вышел человек. Увидев нас, он остановился как вкопанный. На лице его изобразилась тревога. Я сразу узнал в нем искателя женьшеня. Одет он был в рубашку и штаны из синей дабы, кожаные унты, а на голове красовалась берестяная шляпа. Спереди на нем был надет промасленный передник для защиты одежды от росы, а сзади к поясу привязана шкура барсука, позволявшая садиться на мокрый валежник без опасения замочить одежду. У его пояса висел нож, костяная палочка для выкалывания женьшеня и мешочек, в котором хранились кремень и огниво. В руках китаец держал длинную палку для разгребания травы и листвы под ногами. Дерсу сказал ему, чтобы он не боялся и подошел поближе. Это был человек лет пятидесяти пяти, уже поседевший. Лицо и руки у него так загорели, что приняли цвет оливково-красный. Никакого оружия у него не было. Когда китаец убедился, что мы не хотим ему сделать зла, он сел на колодник, достал из-за пазухи тряпицу и стал вытирать ею потное лицо. Вся фигура старика выражала крайнее утомление. Так вот он, искатель женьшеня! Это был своего рода пустынник, ушедший в горы и отдавший себя под покровительство лесных духов. Из расспросов выяснилось, что в верховьях Динзахе у него есть фанза. В поисках чудодейственного корня он иногда уходил так далеко, что целыми неделями не возвращался к своему дому. Он рассказал нам, как найти его жилище, и предложил остановиться у него в доме. Отдохнув немного, старик попрощался с нами, взял свою палку и пошел дальше. Я долго следил за ним глазами. Один раз он нагнулся к земле, взял мох и положил его на дерево. В другом месте он бантом закрутил ветку черемухи. Это условные знаки. Они означали, что данное место осмотрено и другому женьшеньщику делать здесь нечего. Великий смысл заключается в этом. Искатели не будут ходить по одному и тому же месту и понапрасну тратить время. Через несколько минут старик исчез из вида, и мы тоже пошли своей дорогой. В полдень мы были на половине пути от Тадушу до перевала, а к вечеру дошли до реки Удагоу, самого верхнего притока Динзахе. Тут мы действительно нашли маленькую фанзочку, похожую на инородческую юрту, с двускатной крышей, опирающейся непосредственно на землю. Два окна, расположенные по сторонам двери, были заклеены бумагой, разорванной и вновь заклеенной лоскутами. Здесь уже не было орудий звероловства, зато были заступы, скребки, лопаточки, берестяные коробочки разной величины и палочки для выкапывания женьшеня. Шагах в пятидесяти от фанзы стояла маленькая кумирня со следующей надписью: "Чжемь шань лин ван си жи Хань чао чжи го сян Цзинь цзо жень цзян фу лу мэнь", то есть "Находящемуся в лесах и горах князю (тигру). В древнее время при Ханьской династии - спасавший государство. В настоящие дни - дух, дающий счастье людям". В верхнем течении Динзахе состоит из двух рек одинаковой величины: Сицы и Тунцы (Дунцы). Первая приведет на Ното, вторая - на Тютихе, куда именно я и направлял свой путь. От фанзы искателя женьшеня шла маленькая тропинка, но скоро она исчезла, и нам опять целый день пришлось идти целиной. Долина Динзахе, как и все тектонические долины, суживается постепенно. В верхней части дно ее занесено щебнем, из чего можно заключить, что в дождливое время года она заливается водой. Горный хребет, служащий водоразделом между нею и Тютихе, представляет собой один из отрогов Сихотэ-Алиня, высотой в среднем 1100 метров. Гребень водораздела однообразно ровный, без выдающихся вершин и глубоких седловин и состоит из каолинизированного кварцевого порфира, в котором включены кристаллы полевого шпата.