Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

Для Валентина почти сразу перестала существовать личная жизнь, настолько много времени он теперь проводил на работе, причем почти без всякого видимого смысла, поскольку все восемь часов официального рабочего дня он проводил в нескончаемых разговорах с Михаилом, силясь объяснить, насколько он образованнее и умнее своего подчиненного. В ход шли любые аргументы: – от его любимого офицерского (отец Валентина был подполковником) «ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак» до аналогий, не имеющих никакого отношения к рассматриваемому делу. Между этими крайностями новый зам. директора использовал якобы логические доказательства, основанные на ложных посылках, которые Михаилу не составляло труда изобличать. Все это было бы даже забавно, если бы не поглощало такой уймы времени. Но ведь не зря же Феодосьев с маниакальным упорством продолжал свои атаки, которые наверняка называл про себя «мозговым штурмом». И не из-за одного же только чудовищного честолюбия, жаждущего немедленного удовлетворения. Должно было скрываться за этим что-то еще. И Михаила, наконец, осенило – да этот тип нагнетал свой прессинг с вполне определенной целью! Раз Михаил однажды согласился написать книгу в «соавторстве» с директором Болденко – и в самом деле написал, а «соавтор» лишь обеспечил ее издание, то все можно будет повторить, только заказчиком будет он, Феодосьев, а продуктом труда Горского будет его, Феодосьева, диссертация и, может быть, книга от имени двух соавторов. В лучшем случае от обоих. А то и одного, понятно от какого. Феодосьев делал все, чтобы Горский поскорей догадался и сдался. Сдался на условиях шефа. То есть делал бы всю работу и не смел возникать вслух со своими идеями, оценками, суждениями. Он должен был строго воплощать идеи Феодосьев. Будьте уверены, он выдать идеи Горского за свои безусловно сумеет. Поэтому главное – так хорошо поставить Горского на место, чтобы он и не пикнуть никогда не посмел, будто это он написал диссертацию и книгу, а если даже и пикнет, чтобы никто ему не поверил. План можно было признать превосходным. Единственное, что пускало его под откос – так это издевательское нежелание Горского. Поэтому в наказание надо было пустить под откос Горского. В особенности сильно кулаки у Феодосьева зачесались после заседания научно-технического совета, на котором он докладывал о своих диссертационных намерениях, чтобы получить официальное одобрение. В состоявшейся дискуссии кто-то назвал Феодосьева практически готовым кандидатом. Соискатель после этих слов расплылся в улыбке как блин на сковородке. Но эта улыбка исчезла с его лица, когда заговорил Михаил. Он заметил, что неверно сравнивать Валентина Ивановича с готовым кандидатом. На самом деле знаний у него хватило бы на трех кандидатов (здесь Михаил не кривил душой, поскольку начитанность и памятливость были у него действительно большими), однако до сих пор он не выдвинул ни одной собственной оригинальной идеи, которая могла бы стать элементом научной новизны, которая согласно положению ВАК требуется от каждого диссертанта. А потому ему хотелось бы знать, что Феодосьев может сообщить о своих намерениях в этом аспекте? Валентин едва дождался, когда ему дадут заключительное слово. В нем он сразу откликнулся на обвинение в отсутствии какой-либо новизны, но предметно возразить Михаилу и указать, что его оригинальная идея состоит в том-то и том-то, не смог. Естественно, что он этого не забыл.

Через несколько дней он в обвинительном тоне заявил Михаилу, что не ему принадлежит идея создания комплекса информационно-поисковых языков. – «Что вы говорите?!» – деланно всплеснул руками Михаил. Он тут же полистал собственную книгу и передал ее Феодосьев, указав нужный абзац. Там значилось «В 1967 году идея построения комплекса информационно-поисковых языков на основе дескрипторных словарей, связанных посредством полииерархической классификации, была выдвинута М. П. Даниловым». – «Вы этому собирались меня научить?» – в упор спросил Михаил. – «Все равно вашего там ничего нет», – грубо отрезал Феодосьев. Он явно хотел поставить Михаила вровень с собой. – «А вот на этот счет вы ошибаетесь, – улыбнулся Михаил. – Идея параллельного функционирования эталонных и рабочих дескрипторных словарей – моя. Идея построения и функционирования информационно-сопоставительного тезауруса – моя. Идея автоматического сопряжения рубрикаторов на основе тезауруса, описывающего лексику рубрик – моя. Можете узнать из библиографии. Это ваших работ по данной тематике нет.» – «Будут!» – угрожающе произнес Феодосьев. – «О, не сомневаюсь! Все так просто! Вы не подписываете мне акт экспертизы на право публикации моих статей, а себе, как я догадываюсь, все же подпишите? Или я неправильно понимаю величайший стратегический замысел? Ведь есть же мысль, что через четверть века можно будет идеи Данилова, Влэдуца, Горского представить как свои?» Феодосьев, злобно набычившись, смотрел в свой большой замдиректорский письменный стол. Вот так примерно наливался злобой рабоче-крестьянский поэт Рюхин, думая о поэзии Пушкина в «Мастере и Маргарите». Бессмертный образ, созданный Булгаковым, нисколько не устаревал. Что было, то и будет – во все времена. Зависть и наглость. Ненависть и бессилие в творчестве. Готовность ограбить и вознестись в недосягаемость. Все как всегда.

На том данный сеанс и закончился. Но он не был последним. Началась эра безумия, исходящего от пышущего ненавистью и ненасытной жаждой порабощения человека, как будто совсем недавно принадлежавшего к тому же кругу, к которому относил себя Михаил, а ныне тривиального представителя правящего класса в его самом нижнем слое, однако истово верящего в достижимость для него настоящего крупномасштабного успеха, если он будет твердо придерживаться правил поведения номенклатурного клана – и никаких других. Он занял достойное место среди тех, кого по незрелости ума еще недавно презирал, повторяя разные интеллигентские глупости.

Именно такие, как Феодосьев, заставили Михаила впервые усомниться в правильности привычного марксистского стереотипа «бытие определяет сознание». Не менее справедливо выглядело обратное – «сознание определяет бытие», тем более, что только сознание лежит в основе грядущих изменений бытия, будь то жгучая мечта о славе, о власти, о богатстве или о великих свершениях совсем другого рода. Каждого снедает свое основное устремление, оно-то и заставляет в подходящий момент делать решающий выбор.

Феодосьев дождался своего часа и сделал выбор насчет себя, а также насчет Михаила. Ни келейно, ни прилюдно он не мог прищучить Горского и заставить плясать под свою дуду. А играть в свою дуду, да так, чтобы все вслушивались и обмирали от восторга, хотелось до смерти. Лесть подчиненных – всех без исключения – нужна была ему не меньше, чем тем, кому по правилам карьерного продвижения на новую высоту обязан был льстить он. Никакого изъятия в пользу Горского из этого принципа нельзя было допустить. И если состязательные методы, принятые среди интеллектуалов, не годились для того, чтобы оседлать этого мерзкого упрямца, что ж, он имел полную возможность и право прижать и раздавить его административными воздействиями. Самыми разными, лишь бы оказались эффективными. Тем более, что обстановка для этого в институте сложилась вполне подходящая. В качестве преемника ушедшего в ведомственный аппарат с повышением Болденко был поставлен Пестерев. В институте его никто не знал. С трудом удалось навести о нем справки через знакомых, работавших в Зеленограде. Сведения были неутешительными. Очень серенький доктор технических наук в области элементной базы ЭВМ или чего-то в этом роде. Подсидел в своей фирме заместителя директора. Постарался очистить поприще от более умных людей. Кто предложил его в директора института, принадлежащего другому ведомству, не знал никто.

На первых порах Пестерев особенно не вмешивался в ход институтских дел и больше слушал, чем говорил. Единственное, что в его поведении сразу насторожило Михаила, была чрезмерная похвала, публично и неоднократно высказанная Пестеревым в адрес нескольких человек, не сделавших и даже не предложивших чего-то особенно серьезного. В этом заключалась некая загадка. Но она разрешилась через месяц с небольшим, когда выступавшие с тривиальными речами люди, ждавшие новых похвал, были в упор безжалостно и бессовестно сражены хлесткими, прямо-таки издевательскими оценками Пестерева. Вывод напрашивался сам собой. Заставить людей поверить в свое доброжелательство и в деланное проявление уважения, а когда они доверчиво раскроются перед ним, врезать им по самому чувствительному и незащищенному месту. От такого фрукта можно было ждать что угодно.

Феодосьев постарался проявить себя полезным директору человеком прежде всего лестью. Зная, как обычно радуются люди, попавшие на незнакомое поприще, всякой возможности показать свою компетентность в прежних профессиональных делах, Валентин несколько раз угодливо предлагал директору вопросы, касавшиеся элементной базы ЭВМ, нисколько не сомневаясь, что Пестереву будет в высшей степени приятно в подробностях ответить на них перед подчиненными. Но реакция