Подменыши - Игорь Малышев

— Нагулялась, пропащая? И ходит, и ходит где-то… Не спится ей. Ложись, давай, не ёрзай.

Белка взяла с собой гитару и вечерами часто напевала что-нибудь, светло и грустно глядя на огонь.

Детство было ласковым,Детство было солнечным.За руку, да по небу,Да так безоблачно.

Пальцы её осторожно и ласково перебирали разогревшиеся струны. По щекам, ласкаясь, скользили тени, в глазах отражались искры, словно золотые рыбки в полыньях плескались.

— У тебя такое лицо… Не знаю… Будто ты старые письма сжигаешь, — сказал ей как-то Эльф, вороша веточкой яркие угли на краю костра.

Серафима, улыбнулась, словно очнувшись от дрёмы, кивнула головой.

— Да, что-то сентиментальное настроение нашло. Вспоминаю прошлое. Как-никак, скоро новая жизнь начинается. Надо подумать, подвести итоги.

С началом осени друзья стали собираться в город. Они сложили в рюкзаки своё скудное добро, оглядели насупившееся небо, посеревшую реку, дубы над ней, желтые листья, уносимые течением, жухлую осоку по берегам, шалаш, полтора месяца служивший им домом. Ветки, укрывавшие их жилище давно высохли, листья местами полностью опали, оставив после себя зияющие дыры. Шалаш стоял теперь жалкий и словно бы извиняющийся за свою немощь. Всем стало грустно, глядя на него, как будто они были в чём-то перед ним виноваты.

Сатир взял спички и через секунду робкий огонёк затрепетал на сухой листве. Вскоре весь шалаш был объят пламенем. Он расцвёл гигантским сияющим цветком над вечереющей рекой, потрескивал, гудел, словно умирающий воин пел себе реквием. Ленка заметалась, обежала вокруг горящего дома, оглянулась на хозяина. Тимофей молчал, заворожено глядя в огонь. Собака села возле его ног и завыла. Через полчаса от шалаша осталась груда тусклых, дышащих жаром углей.

— Странное ощущение, — сказал Эльф, когда они уже шли в сторону Москвы. — Как будто свой дом сожгли. А дом — это ось. Пусть ненастоящий, ненадёжный, временный, но всё-таки… Сразу как-то бесприютно стало…

Сатир, как и обещал, через знакомого адвоката быстро решил все вопросы с квартирой Тимофея. Вскоре её удалось сдать за довольно приличные деньги. Тимофея пристроили в школу, находившуюся всего в двух шагах от квартиры Истоминой. Старушка, когда узнала куда будет ходить мальчик со вздохом сообщила, что её внук когда-то эту школу окончил.

— Он ведь на золотую медаль шёл. Да… Но что-то с учительницей истории рассорился. Ершистый был, несогласный. Ну вы знаете. Она его и невзлюбила. Других учителей подначивала, чтоб они ему оценки занижали, — она вытерла уголки выцветших глаз безымянным пальцем, посмотрела в окно. — Ладно. Дело прошлое. К чему вспоминать.

Тимофей, когда узнал, что ему предстоит пойти в школу, не на шутку заартачился:

— Я лучше бомжом буду на вокзалах ночевать, чем учиться в какой-то школе! Даже не надейтесь, что я соглашусь! Мы с Ленкой и без вас не пропадём. Проживём, не маленькие. Вам надо, вы сматывайтесь куда хотите, а меня не трогайте. Я сам себе хозяин! — кричал он, раскрасневшись.

— Белка, объясни ему, у тебя лучше всех получается, — попросил Сатир.

— Тимофей, — Серафима взяла пацана за плечи, мягко посмотрела в глаза. — Мы не можем взять тебя с собой, это слишком опасно. Но рано или поздно мы вернёмся сюда и тогда нам понадобятся образованные люди. Пока есть возможность, получай знания, занимайся спортом, становись настоящим человеком, чтобы нам потом не было за тебя стыдно. Бомжей у нас в стране и без тебя хватает. Если бы бомжи могли хоть чем-то помочь нам, мы бы давно тут всё вверх дном перевернули.

Тимофей насупился и молчал, теребя Ленкин ошейник.

— Мы вернёмся и ты будешь нам помогать. Обещаю. И не дай бог, ты будешь плохо учиться. Один знающий человек стоит дороже десятков винтовок и автоматов. Поэтому тебе надо учиться. Вокруг тебя будет много плохих людей. Помни, ты должен стать умнее и сильнее их. Ты — наш агент, наш разведчик. Мы надеемся на тебя. Ты сильный, ты выдержишь.

Тимофей поиграл упрямыми скулами.

— Хорошо. Я буду ждать вас. Возвращайтесь скорее.

Он, обычно сдержанный в эмоциях, разрыдался, по очереди обнял всех. Ленка, завидев плачущего хозяина, заскулила, не понимая в чём дело.

— Какие же вы сволочи… — сквозь слёзы прошептал Тимофей.

Московские улицы затопила ноябрьская морось, промозглая и всепроникающая. Она слякотно поблёскивала на тротуарах под фонарями, дрожала в воздухе. Сыпалась за пазуху, сбегая мурашками вдоль позвоночника, просачивалась в ботинки. У людей мокли и коченели ноги, руки краснели, влажные пальцы теряли чувствительность. Бездомные собаки в клочьях грязной свалявшейся шерсти жались к трубам теплотрасс, нахохлившиеся вороны сидели на чёрных ветвях и изредка каркали, словно кашляли.

Вдали вставала белая льдина зимы.

А троих друзей ждали африканские знойные леса и саванны. Для них уже вставало африканское солнце, в их волосах путались далёкие ветра, они уже слышали песни африканских трав, рёв слоновьих стад, крики пёстрых птиц.

Вскоре по поддельным документам они поодиночке вылетели в Африку.

Белка и Сатир всю дорогу занимались дегустацией алкоголя, который купили в «дьюти-фри». Эльф же с самого начала прилип к иллюминатору. Чем ближе подлетал самолёт к берегам Африки, тем большее волнение охватывало его. Когда из сини Средиземного моря появилось золото африканских пляжей, он заёрзал на сидении и задыхаясь от восторга забарабанил ладошкой по стеклу иллюминатора, словно привлекая к себе внимание континента и приветствуя его. Соседка Эльфа неодобрительно оглядела беспокойного молодого человека. А ему хотелось верещать белкой и выть молодым волчонком. А ещё лучше разбить стекло и ястребом спикировать вниз с этой безумной высоты в обжигающе холодных, острых, как опасная бритва потоках, навстречу бескрайним африканским просторам, полным тайн и красот.

Когда подали трап, и открылась дверь, нестерпимо яркий свет могучей приливной волной хлынул в полумрак самолёта. Эльф зажмурился на мгновение, но тут же снова открыл глаза. Тихо засмеялся от радости и прошептал:

— Вот оно — африканское солнце!

Самолёты доставили друзей в Гасу — страну, соседнюю с Дого. Через неделю они пешком нелегально пересекли границу Дого и оказались в лагере повстанцев. Трое русских революционеров с интересом и живостью принялись обживаться на новом месте. Вскоре после прибытия они познакомились с отцом Йона — Ассаи Руги. Это был высокий, седеющий человек, по глазам которого было видно, что он пойдёт до конца. Бывший президент крепко пожал им руки и на неплохом русском поблагодарил за то, что они решили помочь революции.

Лагерь был небольшой. В нём насчитывалось около двухсот повстанцев — все негры. Военными инструкторами стали шесть человек кадровых офицеров, занимавших значительные посты при Руги и впавшие в немилость, когда власть захватили полковники. Население лагеря обитало в двадцати армейских палатках. Ещё были палатки, где располагались лазарет, кухня и штаб. Вокруг лагеря раскинулись непроходимые джунгли.

Троим новоприбывшим сразу же выдали автоматы.

— Ожидать нападения можно в любой момент. Полковники постарели, но не умерли. Значит, они всё ещё опасны. Хотя мы и забрались в такую глухомань, где птицы не боятся людей, расслабляться нельзя, — объяснил Йон.

Рядовой день в лагере начинался в шесть утра с общей побудки. Повстанцы умывались и шли завтракать. Кормили неплохо, сил вполне хватало до обеда. После завтрака начиналась муштра: пробежки на выносливость, физические упражнения для развития силы, стрельба из винтовки, автомата, гранатомёта, хождение строем, рукопашный бой, метание гранат и ножей. Кроме того, были уроки по установке и обезвреживанию мин, занятия по тактике боя в условиях города и леса. Особенно много времени тратилось на тренировки захвата зданий. Для этого выстроили деревянное двухэтажное здание, старательно замаскированное сверху, чтобы не выделялось на фоне джунглей, в котором и проводилась отработка техники штурма объектов. После обеда полагался двухчасовой отдых, за которым следовали новые занятия до самого ужина.

Эльф и Сатир тренировались наравне со всеми. Первое время было тяжело, поскольку чернокожие сыны Африки изначально более привычны к тяжёлому труду. После дневных занятий гимнастёрки «бледнолицых» пропитывались потом и подсохнув становились жёсткими и шершавыми, как картон. Однако, постепенно русские втянулись в солдатскую жизнь, причём Сатир снискал всеобщее уважение как один из лучших бойцов. Лишь несколько человек во всём отряде могли худо-бедно противостоять ему в рукопашном бою. Йон смотрел на его спарринги с восхищением.

— Белый Мохаммед Али! — говорил он о Сатире.