Свобода Маски - Роберт МакКаммон

— Шрамы? — спросил Хадсон. — Может, ямочка на подбородке? Что-нибудь необычное в нем было?

— Нет, сэр.

— Эврика! — воскликнул Хадсон с фальшивой улыбкой, быстро переросшей в ухмылку. — Я полагаю, круг подозреваемых можно сузить… тысяч до десяти!

— Правительство Лондона не имеет тесных связей с агентством «Герральд» касательно этого печального дела, сэр, — заметил Арчер, одаривая Грейтхауза очередным обжигающим взглядом. — И я, и сэр Ривингтон записали показания мистера Джессли на бумагу, это нам не стоило и шиллинга. Их приложили к тому таинственному документу.

— Я хотел бы взглянуть на этот документ, — сказал Лиллехорн. А затем, как будто опасаясь, что был слишком требователен, добавил. — С вашего разрешения, я хотел сказать.

— Разумеется. Вашу подпись ведь тоже подделали. Первоклассная работа. Пожалуй, стоит повесить ее после в рамку рядом с другими памятными бумагами… само собой, только когда состоится необходимое слушание, и ответственный за это преступление предстанет перед судом и будет наказан, — взгляд Арчера переместился на клерка. — Вы в порядке, молодой человек?

— Да, сэр. Я не слишком хорошо спал прошлой ночью. Наверное, у меня было предчувствие, что я сделал что-то неправильное.

— Пожалуй, вам стоит немного отдохнуть сегодня. Можете напиться до беспамятства, если вам это поможет, но завтра будьте в форме. Хорошего вам дня, сэр, и вам, мисс. Лиллехорн, если хотите взглянуть на документ, пройдемте со мной.

— Минуточку! — возразил Хадсон. — И это все?

— Что — все?

— Все, что будет сказано и сделано? Мэтью же где-то там, возможно, в лапах убийцы!

— И что же вы хотите, чтобы мы сделали?

— Разыщите его!

— Хммм, — протянул судья, приложив палец к подбородку. — Я уверен, наша армия констеблей примется за него сразу же, как только сто девяносто четыре других случая убийства, нападения, вооруженного ограбления и другого насилия, совершенных за последние пару дней, будут раскрыты. Кстати, — он обратился к Лиллехорну. — Как идет расследование по делу мадам Кандольери? Я был слишком занят этим утром, чтобы спросить.

— Как прежде. Ни слова о выкупе.

— В этом же нет никакого смысла! Зачем кому-либо похищать ее и после не требовать денег?

— Возможно, — предположил Лиллехорн. — Они желают… приватных оперных выступлений?

Хадсон решил включиться в разговор.

— Что, у вас здесь пропавшая оперная певица?

— Если бы она была у нас и здесь, она не считалась бы пропавшей, — холодно отозвался Арчер. — Похоже, в колониях катастрофически не хватает учителей логики.

— Это мы переживем, — нашлась Берри. — По крайней мере, у нас учат хорошим манерам.

— Да, с хорошими манерами, заказывая себе за шесть пенсов себе чашку чая, не пропадешь. Впрочем, хватит бесполезного трепа. Отправляйтесь по своим делам, а это — оставьте нам. Сами найдете выход?

— Если что, пройдем по угольному желобу, — хмыкнул Хадсон. — Раз уж нас просят смыться.

— Тогда скользите на здоровье, — ответил Арчер, и Лиллехорн последовал за ним в его кабинет, направив последний беспомощный взгляд на Грейтхауза и Берри, будто говоря: я сделал все, что мог.

— Он всегда такой придурок? — спросил Хадсон клерка после того, как звук шагов судьи и помощника главного констебля смолк за дверью.

— Он очень способный человек. Немного… заносчивый, да, но он определенно подходит для этой работы.

— Что ж, поверю вам на слово. Скажите, есть что-то еще, что вы могли бы вспомнить о том посыльном?

— Ничего сверх того, что я уже рассказал, — глаза молодого человека за квадратными очками обратились к Берри. — Я… так понимаю… вы питаете особый интерес к мистеру Корбетту?

— Да, — твердо ответила она. — Вы правы.

— И вы проделали такой долгий путь. Пожалуй, он действительно особенный человек.

— Она любит его, вот и вся особенность, — буркнул Хадсон. — И он ее тоже любит, но слишком глуп, чтобы сказать ей об этом.

— Ох… — выдохнул Стивен, и на секунду отвлекся на собственные руки, изучая их. Когда он снова поднял на девушку глаза, его лицо смягчилось. — Я сожалею о том, что произошло. Судья Арчер тоже сожалеет, но он… у него свой способ выражаться. Если это поможет вам, мистер Корбетт казался весьма стойким человеком. Я хочу сказать, я видел его только однажды — прямо здесь. Это длилось всего несколько минут, но он действительно показался мне очень выносливым. Я подумал бы, что он…. умеет выживать.

— Да, это он может, — ответила Берри. — Но даже несмотря на это, я не могу думать без содрогания о том, что могло с ним приключиться там… в компании этого создания ночи.

— Ну, — сказал молодой человек. — Сейчас день, и сейчас ему опасность от рук Альбиона не угрожает.

— Хотелось бы знать это наверняка, — отозвался Хадсон. Он направился вперед к овальному окну кабинета. — И это вы называете днем? Я уже и забыл, что Лондон такой понурый.

— К этой серости быстро привыкаешь. Что ж, если я могу еще чем-то вам помочь… — Стивен поднял лист бумаги перед собой и взял перо, готовясь к работе.

— Нет, больше ничем, — ответил Хадсон. — Хорошего вам дня.

— И вам, сэр и мисс.

На пути к выходу, когда они прошли уже больше половины центральной лестницы, Хадсон заговорил со спутницей:

— Это место — чертовски странная бочка соленых огурцов, не находите?

— Совершенно согласна, — отозвалась Берри. — Господи, как я устала… но я не смогу уснуть, пока просто не упаду без сознания.

— Нам обоим нужно что-нибудь поесть. А еще раздобыть где-нибудь чашку чая или кофе. А там уж выясним, что делать дальше, — он покачал головой, пока они спускались по ступеням. — Все, что касается этого Альбиона… да еще и посыльного с поддельным приказом… черт, во что Мэтью на этот раз ввязался?

— Во что-то, из чего — я молю Господа — ему удастся выпутаться, — она вдруг остановилась, замерев в нескольких ступенях от нижнего этажа. Хадсон тоже не спешил продолжать путь. Щеки девушки вдруг зарделись. — Он… любит меня? Так вы сказали?

— Да, сказал.

— У него весьма своеобразный способ выразить любовь.

— Возможно, что так. Думаю, нам следует об этом поговорить, но сначала, прошу, давайте сходим пообедать?

— Хорошо, — согласилась она с легкой улыбкой, в которой чувствовалась надежда, затем последовала за ним в сторону двери в здание суда, а Хадсон, в свою очередь, пытался понять, как заставить девушку не думать о том, что человек, которого она любит — и который, определенно, любит ее — может в настоящий момент уже быть мертв.

— Похоже, он приходит в себя.

Голос — даже не голос, а только эхо от голоса — заставил Мэтью осознать, что он возвращается к жизни, и даже при том, что голова его раскалывалась от боли, молодой человек понял, что где-то рядом говорила женщина… возможно, даже ангел, а значит, он умер и милостью Божьей попал в место, расположенное как можно дальше от Лондона. Но Дьявол был хитер и, видимо, вознамерился наказать его за грехи прошлого, поэтому молодой решатель проблем из Нью-Йорка открыл глаза в реальном мире, тут же услышав:

— Ага, даже лицо цвет меняет. Он приходит в себя. Эй, очнись!

Рука ухватила его за плечо и потрясла — не слишком уж нежно.

— Дай ему пощечину, посмотрим, не разбудит ли его это, — прозвучал мужской голос.

А затем другой голос — тоже принадлежавший мужчине.

— Сожми ему перчик, тогда аж подскочит.

Инстинктивно рука Мэтью направилась, чтобы прикрыть причинное место, и он тут же обнаружил, что одежда его украдена, и он лежит здесь, в чем мать родила.

Глаза его распахнулись. Размытый свет снова заставил зажмуриться. Голова казалась тяжелой, как наковальня, а шея на ее фоне ощущалась хрупким стеблем пшеницы.

— Почти очухался, — снова сказала девушка. По крайней мере голос был явно девичий. — Давай, парнишка, попробуй еще раз.

— Дайте-ка я поссу ему в лицо, — предложил один из них. — Это всегда работает.

— Минуту… — сумел выдавить Мэтью, но у него получился только сиплый полушепот. — Подождите минуту, — сказал он уже громче. — Сдержите ваш… порыв, пожалуйста.

Они расхохотались. Двое мужчин и одна девушка.

Из всех унижений и страданий, которые ему пришлось пережить в последнее время, сильнее всего его почему-то раздражала именно перспектива быть осмеянным. Это распалило его гнев, и выбросом этой энергии ему удалось вырваться из цепких объятий темноты, к которой его привел — как он вспомнил — удар ботинком по лицу. Глаза открылись. Медленно обретая черты, перед ним появились три лица, омытые желтым искусственным светом лампы. Остальная часть комнаты, где бы она ни находилась, тонула в темноте.