Метла Маргариты. Ключи к роману Булгакова - Альфред Барков

Потом было много и обид, и огорчений, обе секретарши, например, чуть ли не целый год не здоровались с Ливановым, да и Владимир Иванович, никак этого не демонстрируя, долго сердился на него. Но это было самым талантливым номером юбилея…»[329]

Как можно видеть, Станиславский и Немирович-Данченко были изображены именно так, как за пять лет до этого говорил Владимир Иванович. Значит, это выступление врезалось в память, обсуждалось… Короче, тема жила. И у Булгакова были все основания считать ее достаточно узнаваемой. И то, что на завершающей стадии создания романа дата 14/27 июня была заменена на упоминание о поселке Пушкино, лишь подтверждает приведенные соображения: оказывается, что само название «Пушкино» имело в Театре еще более «канонический» характер, чем связанная с ним дата. Вот как описывает А. М. Смелянский оценку основателем МХАТ выхода Театра из затяжного кризиса в 1926 году: «Так завершился переломный сезон, в течение которого вышло „Горячее сердце“, сильно продвинулись репетиции „Женитьбы Фигаро“ и доведена была до генеральной репетиции пьеса Булгакова. Станиславский в день окончания сезона обратился к коллективу Художественного театра и назвал прошедший сезон „Вторым Пушкино“, то есть сравнил его с годом начала Художественного театра. Более высокого сравнения Константин Сергеевич в запасе не имел»[330].

Остается удивляться, как могли В. Я. Виленкин и А. М. Смелянский не узнать в булгаковском описании Варьете театр, с которым так тесно связана их собственная судьба.

Таким образом, можно считать, что в ранних редакциях за основу для зашифровки дат и идейной нагрузки романа Булгаковым взято 14/27 июня 1898 года. Из этого следуют выводы:

– Сатирическое отображение Булгаковым на страницах романа МХАТ и его основателей произошло не в процессе работы над окончательной редакцией, а еще в 1928 году. Иными словами, с момента рождения самой идеи создания романа он в одном из своих пластов уже замышлялся как «антимхатовский».

– Поскольку точная дата начала работы над «Мастером и Маргаритой» не установлена, можно предположить, что она была во всяком случае не ранее 28 октября 1928 года.

– Отдавая должное уникальному результату работы М. О. Чудаковой по реконструкции уничтоженной Булгаковым первой редакции романа, вместе с тем полагаю возможным заполнить с учетом сделанных выводов некоторые оставшиеся пробелы в восстановленном ею тексте. По моему мнению, концовка должна выглядеть следующим образом: (в фигурных скобках – заполняемые пробелы реконструированного М. О. Чудаковой текста, курсив – добавления, вытекающие из сделанных в этой главе выводов):

«…боясь [навлечь на] себя гнев, все [же осмелюсь утверждать, что это началось] на целых две недели [раньше, не {…} 27] июня 193[4]5 года, [а 14 {…} июня] 193[4]5 года …»

Уяснение факта перехода в процессе работы над романом с одной системы датировки действия на другую дает возможность понять мотивы некоторых изменений, внесенных в его окончательную редакцию.

Речь идет в первую очередь о географическом месте, в которое по воле Воланда был перенесен Степа Лиходеев. В соответствии с первоначальным замыслом, таким местом был Владикавказ, затем Булгаков вдруг изменил его на Ялту. Причину изменения можно объяснить тем, что на протяжении почти всего времени работы над романом временной меткой служила дата 14/27 июня 1898 года как начала времени действия фабулы, а в последней редакции за основу взята дата 19 июня 1936 года как финала «московской» части. Владикавказ потому уже не мог быть включен в фабулу, что в 1931 году он был переименован в Орджоникидзе. Использование старого названия нарушало бы новую систему временных меток; использование же нового сужало бы диапазон возможных решений и делало сам факт привязки событий к конкретному периоду излишне броским, чего Булгаков, по всей видимости, стремился избежать.

Еще одно изменение, как и в случае с количеством мест, приведшее к неправильному выводу комментатора Г. А. Лесскиса: «Автор намеренно совмещает разновременные факты – так, еще не взорван храм Христа Спасителя (1931 г.), но уже введены паспорта (1932 г.), ходят троллейбусы (1934 г.), отменены продуктовые карточки (1935 г.)…»[331] В принципе, все подмеченные Г. А. Лесскисом детали не опровергают, а подтверждают версию о 1936 годе как дате финала. Как ни парадоксально покажется на первый взгляд, но подтверждающей является именно такая деталь, как «еще не взорван храм Христа Спасителя (1931 г.)».

Дело в том, что комментатором допущена методологическая ошибка: комментируя последнюю редакцию романа, где какие-либо указания на существование Храма отсутствуют вообще, он взял эту деталь из первой редакции, созданной до 1931 года. Там действительно имеются упоминания такого рода: «Иванушка скакнул и выскочил на набережной храма Христа Спасителя», «Над храмом в это время зажглась звезда, и побрел Иванушка в одном белье по набережной…»[332]

Действительно, когда создавалась первая редакция, храм еще стоял. Но в последней редакции финал действия романа обозначен 1936 годом, поэтому упоминание о храме было изъято.

Полагаю, что данных, указующих на МХАТ как прообраз Варьете, в романе достаточно. Но, видимо, такое изображение театра не являлось самоцелью. Поэтому остается выяснить главное – как преломились намерения Булгакова в конкретных образах романа «Мастер и Маргарита».

Глава XXXI. Седой финдиректор в интерьере Театра

Седой как снег, без единого черного волоса старик, который недавно еще был Римским…

У Станиславского в тридцать три года была совершенно седая голова.

Возможно, кто-то усмотрит в подборке вынесенных в эпиграф двух цитат кощунственный намек на генетическую связь образа финдиректора Варьете Римского с личностью легендарного корифея МХАТ К. С. Станиславского.

Но, во-первых, не может не обратить на себя внимание параллель между высказыванием В. И. Немировича-Данченко «У Станиславского в тридцать три года была совершенно седая голова» и характеристикой Римского «Седой как снег, без единого черного волоса старик». Кроме этого, в булгаковском определении Римского как «старика» содержится еще одна не менее интересная параллель; вот что писал в своих воспоминаниях М. В. Добужинский: «В театре говорили с уважением: „Старик на фабрике“ <…> В театральных анекдотах Немирович всегда прозывался Колодкин (от какого-то магазина Немирова-Колодкина) …а Станиславский был „Старик“»[334]. Как можно видеть, в короткую характеристику Римского Булгаков включил сразу два элемента, которые должны были вызвать у его современников прямую ассоциацию с личностью основателя МХАТ.

Что же до кощунства, то давайте не будем спешить с возмущенными оценками, а лучше ознакомимся с содержанием короткого отрывка из булгаковского эпистолярия:

«Сегодня у меня праздник. Ровно десять лет тому назад совершилась премьера „Турбиных“… Сижу у чернильницы и жду, что откроется дверь и появится делегация от Станиславского и Немировича с адресом и ценным подношением. В адресе будут указаны все мои искалеченные или погубленные пьесы и приведен список всех радостей, которые они, Станиславский и Немирович, мне доставили за десять лет в проезде Художественного театра. Ценное же подношение будет выражено в большой кастрюле какого-нибудь благородного металла (например, меди), наполненной той самой кровью, которую они выпили у меня за десять лет».

Это – выдержка из письма М. А. Булгакова от 5 октября 1936 года директору Большого театра Я. Л. Леонтьеву, человеку далеко не последнему в мире искусства[335]. Как можно видеть, отношение Булгакова к Станиславскому было весьма далеким от преклонения перед его авторитетом.

О том, что это было написано не под влиянием минуты, свидетельствуют многочисленные записи в дневнике Елены Сергеевны. Вот что писала она, например, за полтора года до написания приведенного выше письма[336]:

«Все это время прошло у Станиславского с разбором „Мольера“. М. А. измучен. Станиславский хочет исключить лучшие места: стихотворение, сцену дуэли и т. д. У актеров не удается, а он говорит – давайте, исключим <…> Семнадцатый век старик называет „средним веком“, его же – „восемнадцатым“ <…> Нападает на все то, на чем пьеса держится. Портя какое-нибудь место, уговаривает „полюбить эти искажения“ <…> М. А. говорит:

– Представь себе, что на твоих глазах Сергею начинают щипцами уши завивать и уверяют, что это так и надо, что чеховской дочке тоже завивали, и что ты это полюбить должна».

Запись через две недели: «М. А. приходит с репетиций у К. С. измученный. К. С. занимается с актерами педагогическими этюдами. М. А. взбешен – никакой системы нет и не может быть. Нельзя заставить плохого актера играть хорошо»[337].