Правда зеркала - Майкл Р. Флетчер

Штелен сунула фигурку в карман к остальным. Она будет обращаться с ними бережно.

По крайней мере пока что.

Глава четырнадцатая

Отвращение к себе – естественное состояние человечества. Мы знаем, что с нами что-то не так. Мы воюем сами с собой, и это война, в которой мы обречены на поражение.

Неизвестный гефаргайст

Морген, приняв облик юноши лет двадцати, бродил по улицам Зельбстхаса. На нем были белоснежные одежды священника Геборене, и люди не обращали на него внимания. Булыжники мостовой у него под ногами сияли белизной в лучах солнца. Все, до чего он дотрагивался, каждый камень или брусчатка, которых касались его ноги, лишалось царапин и выбоин и становилось чистым. Морген делал это неосознанно. Здания, отмытые дочиста (стоило появиться на них новым пятнышкам, их немедленно отскабливали со стен), располагались идеально ровными рядами. На каждом углу юный бог останавливался и осматривал улицу, проверяя ее состояние – идеальное. Он почти непрерывно отковыривал с рук хлопья засохшей крови, но машинально складывал их в карманы, на землю их не бросал никогда, чтобы не испортить чистоты улиц своего города.

Утром Морген провел смотр своей армии, которая теперь стояла лагерем за великой стеной, проверил форму на солдатах на наличие пятен и складок и ушел более-менее удовлетворенный. Войска были готовы к выступлению и горели желанием донести слово своего бога до грязных и невежественных людей. И каждый знал всем сердцем, что таким образом сослужит службу всему миру – святую службу. Морген спасет Готлос от жалкого существования и сделает его частью Священной империи Зельбстхас. Уже утром он поведет их на юг.

Подразделения, состоящие из гайстескранкен, выглядели гораздо менее впечатляюще. Они стояли поодиночке или небольшими группами, все в каких-то лохмотьях, и вздрагивали от каждого шороха. Выстроиться в правильные, ровные шеренги, как остальные солдаты, было, судя по всему, выше их сил. Большинство безумцев испытывали большие трудности с поддержанием приемлемого уровня чистоты. Если бы он не был твердо уверен, что ему понадобятся они и вся сила их безумия, он бы оставил их здесь. Лучше всего было бы их всех прикончить; они никогда не изменятся, скорее всего просто не смогут.

Из этой мысли следовало несколько интересных вопросов. Почему разумных людей так легко вести за собой, но практически невозможно заставить вендигаста мыть его проклятые руки? Здравомыслящее население потому видело и понимало цели Моргена, что никакие бредовые идеи не затуманивали их мысли? Или за этим стояло нечто большее? Если удавалось собрать в одном месте достаточно вменяемых людей и убедить их в чем-то, их вера меняла реальность, но поодиночке они были беспомощны. Возможно, как раз потому, что сами они никак изменить реальность не могли, вменяемые люди с такой охотой шли за тем, кто мог. Словно бы сама реальность хотела, чтобы он объединил все человечество ради служения своей цели. В этом был смысл: все сущее стремится к совершенству, почему бы и самой ткани существования не делать этого?

– Когда ты построишь свой идеальный мир, что ты будешь делать со своими гайстескранкенами? – спросил Нахт из витрины магазина, мимо которой проходил Морген.

Бог взглянул на свое Отражение, на засохшую в его волосах грязь, и остановился.

– О чем ты?

– Они несовершенны, ты не можешь этого отрицать.

Нахт был прав. В идеальном мире не было места для сумасшедших женщин и мужчин, которые могли бы исказить его и сделать менее совершенным.

– Тебе придется от них избавиться, – сказал Нахт. – Тебе придется покончить с ними, этими несовершенными тварями. Даже с теми, кто верно служил тебе.

– Когда весь мир будет поклоняться мне, я смогу исцелить их от их безумия.

– Возможно, – словно бы сомневаясь, ответил Нахт. – А если нет?

– Ничто не помешает мне сделать этот мир идеальным.

– Это то, что я хотел услышать, – произнесло Отражение.

– Почему?

– Когда ты достигнешь этого всего. В том мире, безупречном, чистом и населенном исключительно душевно здоровыми людьми…

– Да?

– А где там место для тебя?

– Я не понимаю.

– Ты сам – гайстескранкен. Возможно, один из самых могущественных гайстескранкенов, когда-либо существовавших, поскольку тебе подвластно все, насчет чего твои последователи твердо верят, что тебе это подвластно.

– И что?

– Но ты же сам безумен. Ты одержим чистотой и совершенством.

Морген посмотрел на Отражение.

– Тем не менее, в мире, который я создам, места безумию не будет.

– И где в нем будет место для безумного маленького мальчика?

– Когда весь мир будет верить, что я совершенен, я таким и стану.

– Значит, ты лишишься своего безумия? В идеальном мире ты станешь совершенно вменяем?

Станет ли он? Будет ли идеальный мир нуждаться в безумцах?

– Во всех этих вопросах будет смысл лишь тогда, когда я достигну своих целей.

– Не хочешь думать об этом, не так ли, – заметил Нахт. – В по-настоящему совершенном мире бог, который говорит всем, что делать, не нужен. Если люди совершенны, они и так будут знать, что им делать. Но ты не захочешь лишиться своего могущества. Тебе нравится играть в бога, двигать людей, как игрушечных солдатиков.

Отражение попало почти прямо в точку, заставив Моргена чувствовать себя неуютно.

– Предстоит еще слишком много работы, чтобы имело смысл обо все этом рассуждать.

– Ты не откажешься от своего могущества. И в конце концов ты станешь единственным изъяном в своем совершенном мире.

Морген подошел ближе к витрине, с ненавистью уставился на свое грязное Отражение, пятнавшее его абсолютно чистую поверхность.

– Все еще пытаешься заставить меня сомневаться в себе? Ничего не выйдет. Все это… – он отмахнулся от Отражения своими окровавленными руками, ненавидя их за въевшиеся навсегда пятна на них. – …турусы на колесах. Пускание пыли в глаза.

Нахт усмехнулся:

– Ты прав.

Морген удивленно моргнул:

– Да?

Нахт выскочил из витрины, вцепился в Моргена и повалил на мостовую.

Нахт ударил его коленом в живот, Морген захрипел. Он больше не выглядел как парень лет двадцати. Его Отражению каким-то образом удалось заставить его принять истинный облик. Два мальчика боролись на мостовой, один чистый и белый, другой – в коросте засохшей грязи. Силы были равны, и ни один из них не мог взять верх.

Ярость охватила Моргена. Он был богом, а не каким-то мелким паршивцем, чтобы драться на улице, катаясь по брусчатке. Он мог стереть с лица земли города силой своего безумия. Он мог вылепить из этой реальности все, что хотел. Очистительное пламя взметнулось в нем, желая только одного –