В состоянии необходимой обороны - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как фамилия следователя?
– Да вроде Жуков…
– Так… ну-ну. Пожалуйста, теперь подробнее и если можно – по порядку. Что там с Гордеевым?
Наталья постаралась сосредоточиться и излагать по порядку. Сперва она рассказала про похищение Гордеева, а уж потом принялась объяснять ситуацию во всех подробностях.
– Я так понимаю, прокурор сыночка прикрывает. А что один Жуков может сделать против него?
– Так, ну и сам Гордеев велел мне это передать?
– Да. Господи, я ж совсем забыла – у нас еще машину с утра взорвали, мы чуть не погибли. Вот он мне и сказал, к кому обратиться, – наверное, все знал уже заранее. Вот, адрес ваш написал…
Турецкий посерьезнел, куда-то позвонил. Затем подскочил как пружинка, схватил как клещами Наташу за руку и потащил вон из кабинета:
– Пойдемте со мной, чтобы вам тут не ждать!.. Это надолго. Еще соскучитесь… Не будут барышни скучать в моем кабинете. Тем более такие очаровательные…
Наташа покорно шла за ним, удивляясь порядкам, царившим в этом серьезном учреждении. Вот уже двоих она знала – Гордеева и Турецкого, и оба были потрясающе интересными мужчинами. Если и остальные здесь такие же или хотя бы половина… А нельзя ли сюда хоть секретаршей устроиться? «Может, у Лены спросить?» – подумала она. Все, что могла сделать для спасения Гордеева, все от нее зависящее – она уже сделала. Теперь можно было немного отвлечься.
Со вчерашнего дня в восприятии мира у Натальи Шишковой произошли кардинальные перемены. Видимо, так сильно повлияла на нее неожиданная и первая измена мужу. Несмотря на окружавшие ее трагические события, в голове бродили какие-то неподобающие разгульные мысли, и жизнь от этого казалась гораздо интересней… Так что шла она, увлекаемая ласковой и властной рукой Турецкого, не испытывая никакого желания сопротивляться.
Внешний вид и манеры моложавого следователя здорово ее успокаивали, казалось, что этот человек может все и теперь ничего страшного ни с кем более не случится. Остается только удивляться, почему Гордеев сразу не пришел к нему, а действовал сперва на свой страх и риск… Хотя это так типично по-мужски: никогда не просить помощи!.. Возможно, и фамилия родная повлияла на человека – от слова «гордость» происходит. А у следователя и впрямь какой-то ненашенский вид, больно галантный, как бес в спектаклях.
Турецкий толкнул дверь еще одного кабинета и прошел без стука, слегка кивнув секретарше.
– Костя! – сказал он пожилому человеку, сидящему за столом. – У нас Юрку похитили. Я волнуюсь. Надо что-то срочно делать.
– Как то есть – похитили? Кто, инопланетяне?
– Если бы… Вот барышня ко мне сегодня пришла, она была свидетельницей похищения. Запихнули в машину – и привет, хотя Гордеев, конечно, сопротивлялся. Ну, как известно, против лома нет приема… А все потому, что лихачит. Короче, мне от тебя, собственно, что нужно. Желательно, чтобы ты изъял дело мужа вот этой прелестной особы, таксиста Шишкова, у некоего совершенно недобросовестного следователя Жукова из Люберецкой городской прокуратуры.
– А это что еще за история? – спросил Меркулов, берясь одновременно за телефон.
– Да так, подтасовочка фактов… Укрывательство… Долго объяснять. Я так понимаю, Юра по этой части что-то раскопал, вот и решили его… Звони, пожалуйста. Потом расскажу.
– Как ты говоришь? Жукова? Ага, ага… А подать-ка сюда Бобчинского-Добчинского… – И, уже изменившимся, начальственным голосом, в трубку: – Але! Следователя Жукова попросите!.. Что значит – нет? Обязан быть на рабочем месте! В рабочее время! Замгенпрокурора Меркулов его спрашивает! Я его, что ли, по всему вашему зданию разыскивать должен?! Чтобы через пять минут был. Все…
– Нет его, – сообщил Меркулов, положив трубку. Сейчас там все в штаны наложат, переполох подымут и найдут. А ты давай пока рассказывай.
И мужчины перешли на малопонятный простым смертным язык права. Турецкий пересказывал вкратце дело Шишкова, как он его понял из маловразумительных объяснений Натальи. Меркулов время от времени обращался к ней за разъяснениями.
– Ага… Понятно. Ну что ж, необходимая самооборона, и все дела. Запросто. Особенно если Гордеева подключить… Да, не вовремя…
– Але! – наконец продолжил воспитательную работу Меркулов. – Я долго ждать буду? Учтите, еще минута – и начнутся неприятности. Срочное, я сказал, у меня дело, как ваша фамилия? Не слышу! Вы в какой должности, Соколов? Долго я еще звонить буду, как гимназистка любимому?
– Ведут, – сообщил он, кладя трубку аккуратно. – Ну дело-то мы изымем, а каковы дальнейшие действия наши будут, Александр Борисович?
– Ну так, – стал загибать пальцы Турецкий. – Опергруппу, санкцию – хотя бы начать подготовку, – чтобы быстрее проскочить. А мы в это время с опергруппой наведаемся в гости к этим… как их… Как его, девушка?
– Трофимовым.
– Вот, наведаемся к Трофимовым и покажем, где раки зимуют. Совсем братва распустилась – у замгенпрокурора друзей воровать! Вообще в дальнейшем я бы предпринял некоторую чистку, так сказать, профилактические меры… Порядок надо навести, генеральную уборочку. Но об этом, если разрешишь, позже.
– Жуков? – взревел в трубку Меркулов тем временем. – Это что ж у тебя творится? Ты дело Шишкова ведешь? Нет, ошибаешься, ты его больше не ведешь! Дела сдавай! И вообще, учти, тебя ждут очень большие неприятности, размером примерно с гору! Так, чтобы все немедленно было у меня!.. Можешь сам сообщить об этом своему Бутусову. У меня нет желания с ним разговаривать…
– Ну все! – сказал он, поворачиваясь к гостям. – Полный порядок. Можешь приступать… Только я, пожалуй, с тобой бы поехал. Размяться – во-первых, во-вторых – посмотреть на старости лет, как ты Гордеева освобождаешь… А? Возьмешь меня?
– И меня, меня возьмите! – попросила Наташа, прижимая руки к груди. – Пожалуйста!
– Женщинам на передовой не место, – сурово ответил Турецкий, но не выдержал – улыбнулся. – А в каких, если не секрет, отношениях вы, подзащитная, состоите с адвокатом Гордеевым? Только близкие родственники допускаются…
Наташа отпустила глаза.
– А, ну я так и думал, – хмыкнул Турецкий. – Зная Юру… Барышня, вы разбили мне сердце. Лишили последней надежды на счастье. И это при живом-то муже! А ведь я мог бы стать даже вашим личным шофером! Ну что ж, поедем, в виде исключения, только вы в машине посидите, за оцеплением. Так что по коням, и пусть неприятель плачет. Костя, я пошел вызывать команду.
– Аминь, – добавил Меркулов.
Глава двадцатая
Шишков упал навзничь, раскинув ноги, словно поскользнувшись на бегу. Серый осколок неба над ним зашатался, и острая кромка голого леса промелькнула перед глазами в перевернутом виде, словно Шишков с открытыми глазами совершил в воздухе сальто-мортале. Голова его закружилась, а в груди сладко замерло, как в детстве, когда отец высоко подбрасывал его и ловил в последнюю секунду, когда падение на землю казалось неизбежным.
Мама испуганно ахала, громким голосом восклицала:
– Убьетесь! – словно опасность грозила не ему одному, а вместе с отцом.
А отец громко распевал, не имея ни слуха, ни голоса, – выкрикивал речитативом залихватские слова песни: «Потому, потому что мы пилоты, небо наш, небо наш родимый дом!..»
И Витя радостно визжал и заливался хохотом, когда отец, сделав ударение на слове «дом», подкидывал его высоко-высоко…
– Все, хватит, хватит! – умоляла мама. – Прекратите!
Но он обхватывал ручонками загорелую шею отца, прижимался к нему всем телом и кричал:
– Еще! Еще! Папка, еще!
И отец – мускулистый, крепкий, сто раз отжимавший двадцатичетырехкилограммовую гирю, – подхватывал почти невесомого сына под мышки, раскачивал его, словно маятник, между ног, а затем, всегда неожиданно, подбрасывал вверх, к макушкам зеленых вишен, усыпанных гроздьями розовеющих плодов. Счастливый визг и хохот уносились ввысь, к мягко плывущим в небе пышным бело-розовым облакам.
– Папка, еще! – задыхаясь от счастья, лепетал он, без страха проваливаясь в бездну, потому что знал: там его обязательно подхватят и спасут в последнюю секунду крепкие руки отца.
– Еще, папка! Выше!
– Нет, я не могу на это смотреть, – сердито повторяла мама, всякий раз зажмуриваясь, когда он «падал». – Хватит!
Она стояла среди деревьев, молодая и красивая, босиком, в летнем белом платье в крупные розовые горохи, с такой же косынкой в высоко взбитых смолянистых косах. И пока она стояла рядом, ему и его отцу было радостно и легко, и они оба были уверены, что ничего плохого не случится.
Но мать сердилась, говорила:
– Не могу смотреть, как вы убьетесь! – и уходила от них на веранду.
Витька знал, что с веранды мама по-прежнему следит за ними сквозь плотную белую занавеску, потому что и мама знала: пока она смотрит на них, с ними ничего плохого не случится.
Но без мамы становилось неинтересно. Солнце уходило за бело-розовые облака. По саду быстро пробегала тень, – такая плотная, что ее границу можно было потрогать своими руками.
