Поле бесчестья - Дэвид Вебер

Он стоял перед воинским строем, уже не будучи больше королевским офицером, облаченный в нелепый без знаков отличия черный мундир, и ветерок трепал обрывки лент и нашивок. Он и не представлял себе, что они могут значить для него так много, – пока их не лишился. У его ног поблескивали на солнце две половинки сломанного клинка.

– Кру-гом! – выкрикнул адмирал, но к нему команда больше не относилась. Глаза его – сами собой, против воли – снова открылись, будто некая внешняя сила принудила его смотреть, как строй бывших товарищей повернулся к нему спиной.

– Шагом марш! – приказал адмирал, и офицеры повиновались. Под мерный бой единственного барабана они зашагали прочь, оставив его в одиночестве, брошенным на поле бесчестия.

Глаза Павла выкатились, с губ сорвалось проклятие, лежавшие на столешнице кулаки сжались так, что побелели костяшки. Его переполняла ненависть.

Для Павла это чувство было привычным, представляя собой органичную часть его натуры, как будто струящуюся в жилах. Ненависть охватывала его всякий раз, когда наглый простолюдин не выказывал ему подобающего почтения или недоброжелательный начальник не желал признавать его право на привилегии. Ненависть пьянила и побуждала действовать, пускать в ход влияние и связи, чтобы сокрушить дерзкого выскочку и насладиться его падением.

Но та ненависть, что бушевала в нем сейчас, грозя испепелить его изнутри, была иной. Ныне весь мир обратился против него, разжевав его и с презрением выплюнув к ногам той самой суки, которая была виновата во всех его бедах. Каждая клетка его тела взывала к мести. К мести этой потаскухе Харрингтон, но не ей одной. И не простой мести. Он должен – непременно должен! – уничтожить и ее, и всех предавших его негодяев, но и этого мало. В ответ на их глумление и презрение ему следует в той же – нет, даже в большей мере! – подвергнуть глумлению их вздорные кодексы нелепой чести!

Стиснув зубы, Павел заставил себя унять дрожь. Ярость не ушла, она просто сжалась внутри, как напряженная, ждущая своего часа пружина. Он нуждался в ней, чтобы двигаться и говорить, не выдавая себя, не изрыгая беспрерывно рвущиеся наружу проклятия.

Совладав с собой, Павел нажал клавишу вызова, и референт отца – точнее, теперь его референт – мгновенно отозвался.

– Да, милорд?

– Осмонд, мне нужны Сакристос и Эллиот. А также вы. Немедленно.

– Будет исполнено, милорд.

Связь отключилась. Северная Пещера откинулся в кресле, криво ухмыльнулся и кивнул в подтверждение своим мыслям.

Спустя всего лишь несколько мгновений дверь отворилась, и Осмонд вошел в кабинет в сопровождении мужчины помоложе и рыжеволосой женщины, столь ослепительно красивой, что в глазах у Павла появился голодный блеск.

– Садитесь, – приказал он, ткнув пальцем в стулья напротив.

Пришедшие повиновались; он наблюдал за ними с удовольствием, смакуя свою власть. Как бывший офицер, Юнг привык приказывать, однако унаследованный титул и политический вес давали власть несколько иного рода, чем должность и погоны, и сейчас он привыкал к ней, с интересом пробуя ее на вкус.

Выждав несколько секунд, чтобы подчиненные по-настоящему почувствовали в нем хозяина, он обратился к Осмонду:

– Как проходят наши переговоры с Высоким Хребтом?

– Милорд, барон согласился поддержать ваше первое выступление в парламенте. Правда, он выразил некоторую озабоченность по вопросу Джордана, но я взял на себя смелость заверить его в том, что эти опасения совершенно беспочвенны.

Северная Пещера кивнул и удовлетворенно хмыкнул. Еще совсем недавно Высокий Хребет вовсе не рвался лично поддержать первую речь нового пэра в палате лордов. К своей политической репутации и родовому имени барон относился с едва ли не религиозным трепетом и вовсе не хотел, чтобы его запятнала хотя бы тень павшего на Павла позора, однако… Однако еще меньше ему хотелось, чтобы стали известными некоторые факты, содержавшиеся в секретном архиве покойного графа. Вместе с титулом старый пэр передал сыну подборку досье, огласка содержания которых могла погубить не одну политическую карьеру. Имелось среди них и досье на Высокого Хребта.

Свои интересы в картеле Джордана барон ловко замаскировал с помощью чуть ли не дюжины слоев подставных акционеров, однако прежнему графу Северной Пещеры удалось докопаться до истины. По всему выходило, что доля Высокого Хребта в предприятии представляла собой замаскированную форму взятки. Долгое время он получал немалые дивиденды, существенно пополнив семейное состояние, а потом выгодно продал свои акции, как раз перед тем, как Адмиралтейство объявило о приостановке всех контрактов Флота с картелем на время проведения расследования фактов мошенничества, имевших место при выполнении военных заказов. Барон совершил эту сделку, злоупотребив имевшимся у него доступом к строго конфиденциальной информации. Столь крупный выброс на рынок ценных бумаг повлек за собой наихудший финансовый кризис, какой помнило Королевство за целое стандартное столетие. Тысячи людей пострадали, сотни были разорены, но ни один следователь так и не смог докопаться до подлинных причин катастрофы.

А вот люди, работавшие на Северную Пещеру, докопались.

– Правда, барон поинтересовался, чему вы, ваша светлость, намерены посвятить речь…

Голос Осмонда оторвал Пола от размышлений, и граф хмыкнул.

– Разумеется, вопросу о войне, – сказал он саркастическим тоном.

Осмонд кивнул, и граф перевел взгляд на мужчину помоложе.

– Вот почему я хотел видеть вас, Эллиот. Его главный спичрайтер склонил голову и положил пальцы на клавиши электронного блокнота.

– Мое выступление должно быть подготовлено самым тщательным образом, – продолжил Северная Пещера. – При этом я отнюдь не собираюсь нападать на власти.

Рыжеволосая красавица подняла брови, и Павел снова хмыкнул.

– У меня нет намерения порвать с партией отца, но если в парламенте создастся впечатление, будто я стремлюсь посчитаться с Правительством за то, что было сделано со мной, это никак не добавит мне авторитета.

Эллиот кивнул, его пальцы забегали по клавишам. Напряженные плечи Осмонда слегка расслабились, но Северная Пещера предпочел сделать вид, будто ничего не заметил.

– Кроме того, я не собираюсь выступать с какими-либо нападками и на Флот, – продолжил граф. – Со всеми этими ублюдками в мундирах можно будет разобраться позже, а пока я намерен изобразить не «гнев», а «печаль». Поэтому… – он умолк, окинув сотрудников пристальным взглядом, – в моей речи правительственная позиция по вопросу о войне получит полную поддержку.