Мальчишки-ежики - Петр Капица

Громачев умел отключаться, не слышать того, что творилось вокруг. Но на этот раз безголосое пение и стук молотка мешали ему сосредоточиться. Он терял нити мысли, зачеркивал и вновь восстанавливал строки. Наконец, не выдержал, обернулся к шумящим и спросил:

— Вы что, нарочно воете? Это же не пение, а черт знает что!

— Не нравится — не слушай, — ответил Самохин. И громче затренькал, диким голосом затянул:

— Бродяга, судьбу проклинаяТащился с сумой на плечах!

Чтобы перебить его, Шмот повысил голос:

— Если рожа не побита,Не похож ты на бандита!

Ромка попробовал заткнуть уши, но и сквозь вату проникали стук молотка и безголосое пение. Обозлясь, он бросил тетрадь и в отместку принялся не читать, а орать стихи:

— Однажды! В студеную! Зимнюю! Пору! Я! Из лесу! Вышел!

Ходырь, слыша это, начал стучать об пол табуреткой и хохотать. А Шмот с Самохиным не сдавались и вопили:

— Пусть она ряба, горбата,Но червонцами богата!

— Ой, здравствуй, ой, здравствуй, мамаша!..

— Откуда! Дровишки! Из лесу! Вестимо!

«Ярунки» недовольно застучали в стенку: уймитесь, мол, — а позже устроили такой же тарарам у себя.

Прибежал встревоженный комендант.

— Вы что, белены объелись? Прекратите шум! Тут общежитие, а не зверинец.

— И на балалайке уж играть нельзя! — обиделся Самохин.

В следующий вечер Ромка не остался в общежитии, а, надев новый костюм, поехал на Фонтанку, в журнал «Резец».

Был седьмой час. В коридоре и в большой комнате редакции толпились группами пожилые и молодые поэты. Многие из них, видно, приехали прямо с работы, так как были в спецовках, в промасленных куртках, кожанках. Они группками курили, делясь новостями, спорили, вполголоса читали приятелям стихи.

Ромка здесь никого не знал. Прижавшись к стенке у окна, он с любопытством смотрел по сторонам и прислушивался к разговорам. К нему подошел чубатый парень в кожанке и спросил:

— Новичок? Стихи сочиняешь?

— Сочиняю.

— А ну-ка прочти.

Ромка смущенно полистал тетрадь и прочитал два стихотворения.

Парень выслушал его, пощипал себя за верхнюю губу, на которой проступали черные усики, и сказал:

— А знаешь — ничего… Есть в тебе искорка. Правда, попадаются и подражательные строки. Будем знакомы… — Он протянул руку и представился:

— Вадим Двоицкий — поэт и технолог… топтатель дорог, читатель вывесок.

Ромка назвал свою фамилию и, показав на толкущихся в коридоре, спросил:

— А кого они ждут?

— Стихоправа. Ярвичем его кличут. По профессии он хирург, но по вечерам стихи по косточкам разбирает. Понимающий мужик, хотя сам не печатается.

Вскоре появился человек среднего роста с потрепанным портфелем. Сняв пальто, он повесил его на гвоздь у стола, пригладил рыжеватые вьющиеся волосы и веселым голосом окликнул:

— А ну, налетай, которые тут поэты!

Начинающие поэты стали заполнять комнату, рассаживаться вокруг стола. Громачев устроился с новым знакомым на подоконнике.

Ярвич вытащил из портфельчика несколько тетрадок и пачку листков. Покопавшись в них, спросил:

— Никодим Безбрежный сегодня присутствует?

— Не столько присутствую, сколько трепещу, — отозвался лохматый парень в потрепанном плаще.

— Отобрал я вот эту стишину, — сказал Ярвич. — Она показалась мне лучше других, но и в ней есть недостатки. Прошу примечать.

Носатое лицо «стихоправа» было неказистым: лоб и щеки покрывали розоватые бугорки, словно его искусали комары. Зато стихи он читал отменно. Даже слабые строки слушать было приятно.

— Стишина звучит, — закончив чтение, сказал Ярвич. — Но кто в ней что уловил? Сознавайтесь!

Поднялось несколько рук. Начинающие поэты принялись разбирать «стишину». Один сказал, что в ней не всюду выдержан размер и словарь не новый — попадаются штампы, — другой отметил, что природа не отвечает настроению поэта, третьему образы не понравились, показались вычурными, он ратовал за пушкинский стих.

Резюмируя высказывания, любуясь каждой деталью, отмечая недостатки и достоинства, Ярвич разобрал «стишину» по косточкам. Он умел хвалить с улыбкой и критиковать с такой доброжелательностью и уважением, что на него трудно было обидеться.

Таким же способом были разобраны стихи еще двух поэтов.

Ромка сидел с разгоревшимся лицом. Ему еще не доводилось бывать в такой среде и слышать замечания стольких знатоков стихосложения. Боясь пропустить хоть одно слово, он все высказывания примерял к своим стихам. Слишком беззаботно Ромка прежде сочинял, не утруждая себя поисками свежих рифм и единственно нужных слов.

Прежде Громачеву очень хотелось, чтобы его стихи походили на творения известных поэтов. А здесь он вдруг понял, что легче быть похожим на других, чем ни на кого.

Литейка — горячий цех

В литейном цеху заработала вентиляция. Радуясь свежему воздуху, литейщики подбегали к вытяжным трубам и подставляли руки. Ветерок приятно холодил и щекотал пальцы.

Самый дурашливый из литейщиков — Вадя Маслюков, у которого крупный и вислый нос занимал чуть ли не треть лица, — снял с вешалки свое полотенце, поднес его к самой широкой трубе и закричал:

— Ребя! Смотри, парусит. Тута одежу сушить можно.

Полотенце то надувалось парусом, то хлестало концами по краям трубы. Это забавляло Маслюкова, и он изощрялся, как мог. Вдруг носатый испуганно вскрикнул и побледнел. Полотенце сильной струей воздуха втянуло в самую крупную ячейку решетки и унесло…

Вентилятор загромыхал, тряся всю систему труб.

— Ребя! Полотенце улетело! — завопил Маслюков. — Выключай ток!

Рубильник под ловкой рукой Лапышева щелкнул и высек искру. Мотор заглох, и вентилятор перестал грохотать.

В формовочную заглянул мастер.

— Кто выключил? Что тут натворили?

— Маслюковское полотенце труба утянула… На вентилятор намотало.

— Все забавы у вас! — принялся отчитывать Пал Палыч. — Придется Маслюкову за свой счет чинить вентиляцию. Я нагоняй получать не желаю.

Тишина в литейке всполошила и главного механика — инженера Черновпадина. Он недолюбливал озорных бузоте-ров-литейщиков, гораздых на всякие проделки. Вбежав в цех, инженер спросил:

— Почему вентиляцию остановили? Забавляетесь, что ли?

Он включил рубильник, но, услышав грохот, остановил мотор.

— Хороши… отличились! — возмутился Черновпадин. — Столько хлопотали, денег кучу ухлопали на вентиляцию, а они в первый же день ее из строя вывели. Кто виновник?

— Никто, — спокойно ответил мастер. — Само как-то получилось. Полотенце на гвоздике у трубы висело… Тягой его утянуло. Видно, решетка крупновата.

— Почему полотенце у трубы висело? Его место у раковины, — накинулся на Пал Палыча Черновпадин. — За непорядок в цеху — выговор обеспечен! Я не потерплю разгильдяйства.

— Виноват, Федор Терентьевич, не учел силу тяги, — оправдывался мастер. — Даю слово… больше не повторится.

Литейщики онемели. «Вот так Пал Палыч! Только что отчитывал Маслюкова — и не выдал, на себя вину взял. Ну и ну! Свой мужик, с таким не пропадешь».

Восхищенно глядя на мастера, они не ввязывались в разговор, боясь неосторожным словом выдать Пал Палыча.

Когда рассерженный главный механик умчался к жестянщикам, Маслюков подошел к мастеру и, схватив его руку, принялся благодарно трясти ее.

— Спасибо… век не забуду.

— Ладно, чего там… со всяким бывает, — как бы смутился Пал Палыч. — Только сейчас же наведи порядок в цеху. Начальство может нагрянуть.

Мальчишки кинулись подбирать разбросанные инструменты, модели, литники и валявшиеся бумажки. Такого мастера нельзя было подводить.

Начальство в этот день в цеху не появилось. Пришли только монтажники. Они срезали с вентилятора порванное полотенце и выправили лопасти.

Через час вентилятор опять заработал.

— Сегодня формуйте аккуратно, — сказал Пал Палыч. — Все пойдет на заливку. Завтра запускаем «волчок».

На следующий день к общему шуму завода добавилось завывание форсунок «волчка».

В перерыве между обществоведением и математикой литейщики не стерпели и сбегали в цех взглянуть, как плавится металл.

Несмотря на вытяжную вентиляцию, цех заполнился сладковатым слоистым чадом. От «волчка» несло сухим зноем. Мастер и вагранщик, надев войлочные шляпы и синие очки, следили за плавкой.

Синие очки были и у Прохорова, но он неохотно давал их товарищам. В очках весь мир преображался — становился искристо-фиолетовым.

Заливка началась в четвертом часу. Тигли на талях специальными клещами вытащили из умолкшего «волчка» и поставили в гнездо железных «вилок». На разливку были назначены самые сильные ребята. Они накреняли над литниками опок тигли, а мастер и его помощник направляли струи и командовали.