Путешествия пана Броучека - Сватоплук Чех

— Если ты насытился, милый гость, пойдем теперь в город.

Хотя пан Броучек и был сыт, ему совсем не хотелось вылезать из-за стола, чтобы променять это милое общество на дикую гуситскую Прагу.

В эту минуту весьма кстати его сотрясло громогласным чихом, и, поднимаясь, он сказал: — Да, вот вам результат сквозняка в коморке схватил насморк. Пожалуй, будет лучше, если я oстанусь дома и еще немножко пропотею в постели.

— Ты опять принимаешься за свои неуместные шутки? Да будет тебе ведомо — мы с минуты на минуту ожидаем рещагощего сражения. Жижка, расположившись на Витковой горе, разрушил замысел короля взять Прагу в кольцо я задушить ее голодом. Я говорил тебе, что у нас нынче все дорого и многого на рынке не купишь — но xлеба и прочих обычных вещей (кроме соли) у нас в достатке, а вот войско крестоносцев страдает от нехватки и самой необходимой пищи. Потому Зикмунд не сегодня так завтра непременно предпримет атаку — и, чтобы отразить ее, надобна будет помощь каждого; а ты хотел бы лениво нежиться в постели? — сурово проговорил Домшик, и слова его падали словно ледяной душ на разгоряченного любовными мыслями гостя.

Он уже почти не обратил внимания на прелестную Куночку, что с приветливой улыбкой опять поднесла ему медный таз для омовения рук.

Когда краткой молитвой они завершили обед, Домшин отвел гостя в сторону и проговорил, указывая на оружие, развешанное но стенам: — Возьми себе какое хочешь, у меня тут богатый выбор.

О боже, как отличался этот выбор от того, что ему было только что предложено: вместо аппетитной «вармужи», пирогов и рогулек взирали на пана Броучека страшные орудия войны, на которых там и сям виднелись — но крайней мере так ему казалось — следы засохшей крови.

Пред вх грозным блеском пан Броучек невольно отступил и cтал говорить заикаясь: — Но, может быть… может быть, мне разрешат прислуживать в госпитале, где раненые, или… или… писать в какой-нибудь воинской канцелярии — у меня довольно красивый почерк…

— Нынче надобны нам лишь эти перья, — с ударением сказал Домшик, стукнув по рукояти своего меча. — А за ранеными у нас ходят женщины и девицы, это не работа для мужчины. Итак, выбирай — может, этот буздыхан?

И он так решительно принялся вращать в воздухе булавой с длинными железными шипами, что пан Броучек в испуге отскочил.

— Нет-нет, благодарю, — выдавил он из себя, — а то я еще сам уколюсь!

— Ну, тогда этот арбалет — если ты добрый стрелок.

— Да нет, я в жизни и воробья не подстрелил.

— Так, может, меч?

— Ой, мне не хотелось бы волочить такую тяжесть — да я его и не подниму.

— Ну так скажи, что ты хочешь! Бери вот эту сулицу.

— Ну, бог с тобой, давай ее, так и быть, — вымолвил с меланхолическим вздохом пан Броучек, принимая длинное копье с железным наконечником и двумя крюками под ним. Оно казалось менее грозным, потому что напомнило ему самое безобидное оружие на свете: алебарду ночного сторожа.

— Не хочешь ли панцирь и шелом? — осведомился его мучитель.

— Еще мне не хватало париться в железном котелке! Достаточно и этого капора.

— Кольчугу я тоже оставлю дома, но шелом мне пригодится, — рассудил древний чех и заменил свою шапку округлым шлемом.

Женщины между тем. убрали со стола и подошли к ним.

— Ах, почему я, как таборитки, не могу идти сражаться вместе с вами, вздохнула Кунгута.

— Меч не для твоей руки, — промолвил ее отец. Ты не столь вынослива и не закалена тяжким трудом, как наши крестьянки. В Праге мужчин хватает, и мы сумеем ее защитить, не обращаясь к помощи женщин. Ежели начнется бой, помогай в городе ухаживать за ранеными.

— Ах, супруг мой, господин мой, воротись живой и здоровый, — вдруг запричитала Мандалена и, бросившись к мужу, обняла его, прильнула к нему, громко вздыхая.

— Жена! — укорил ее Домшик, но все же запечатлел на ее лбу нежный поцелуй. Затем он обнял и поцеловал дочку.

После этого женщины по очереди подали руку гостю, и тот, к великому изумлению Мандалены, вежливо приложился к ручке хозяйки, Куночке же только пожал, сопроводив сей жест выразительным взглядом.

В дверях он преодолел немалые трудности, причиненные ему длинным древком, но благополучно выбрался, если не считать того, что, резко повернувшись, он несколько неосторожно задел древком сулицы Куночку и смел с сундука горой сoставленную посуду, которая по большей части разбилась вдребезги на каменном полу.

VIII

На узкой лестнице наш герой тоже вдоволь намучился с сулицей, которая все время стукалась об стенку.

Выйдя из дома, они сразу же очутились в густой толпе вооруженных людей, сквозь которую они пробивались с трудом. Особенно тяжко приходилось пану Броучеку с его сулицей — он никак не мог приспособить ее поудобнее: то и дело она сцеплялась с другими копьями, пиками и дротиками и угрожала головам встречных, за что ее хозяин стяжал не один укоризненный взгляд, а то и злой окрик.

Янек от Колокола попутно здоровался то с одним, то с другим из знакомых и, когда они добрались до южной еторены ратуши, обратил внимание попутчика на городские часы, которые, однако, выглядели совсем иначе, нежели сохранившиеся по сей день часы работы мастера Гануша конца пятнадцатого столетия, и на большой колокол, в который били при тревоге; но пану Броучеку было не до того — давка здесь была еще ужаснее и мучения с сулицей еще горше, так что он несколько раз даже пробурчал: «Черт меня догадал взять эту жердь!» Наконец на Малой площади они кое-как выбрались из толчеи, и гость смог более внимательно оглядеться вокруг. Место и впрямь было необычайно живописное.

Хоровод разноэтажных домов вкруг площади — со сводчатыми аркадами, эркерами, галереями, далеко выступающими крышами — был украшен искусной резьбой и лепниной; в маленьких окнах, кое-где сдвоенных, там и сям поблескивали разноцветные выпуклые стеклянные кружочки, соединенные свинцом; однако большая часть окон была затянута лишь непрозрачными пленками; на фасадах домов были нарисованы знаки, среди которых пану Броучеку особенно бросилась в глаза лилия на одном доме, сохранившем этот знак и по сей день, а на другом — большие, яркими красками намалеванные страусы. Посередине Малой площади сидели бабы в старинных цветных одеждах и торговали фруктами, чьи красные, синие и прочие сочные тона также немало способствовали живости колорита, состязаясь в том с головными повязками из разноцветных сукон, шитых золотыми и серебряными нитями, украшенных переливчатыми блестками. Прилавки и будки продавцов тянулись по правой стороне площади и дальше, под аркадами здания до самой Лингартской площади, где стояла какая-то церковь в соседстве с кладбищем.

— Подумать только, у вас фруктовый и цветочный базар тоже на Малом рынке! — подивился пан Броучек.

— Фруктовый и веночный, — поправил Домшик. — Здесь наши девицы покупают себе венки и повязки. Но сейчас у торговцев венками барыш невелик, ибо дочери наши и сами в час, когда над городом нависла опасность, не имеют ни времени, ни охоты подбирать себе украшения, а кто и хотел бы, так те боятся таборитов, не одобряющих всю эту суету сует. Ты видишь перед собой лишь тень того базара, какой бывал тут прежде. Многие торговавшие взялись за оружие, да и покупателей мало. А бывало, вокруг ратуши всюду кипела торговля: под аркадами с восточной стороны раскидывают свои лотки и ларьки мелкие лавочники, скорняки и торговцы полотном; на южной стороне в галереях под ратушей стоят пекари, а перед ратушей — торговцы всякой снедью, кухари да повара, а напротив старьевщики, а тут…

Его объяснения были прерваны воплем старой торговки фруктами, у которой пан Броучек по недосмотру смахнул своей сулицей кучку отборных летних яблок, за что она тут же вылила на него ушат столь же отборных древнечешских комплиментов:

— Ах ты дармокол паршивый, ты чего размахался своим копьем? Что у тебя, глаз нету, карла пузатый, или никогда не носил сулицу, каплоух каплоухий! Погоди, ужо висеть тебе на перекладине, петельник чертов! Бе-е-е-е-е! Бе-е-е-е-е!

И свирепая баба, в своем пестром наряде похожая на огородное пугало, уперши руки в боки и всем телом перегнувшись вперед, блеяла вслед пану Броучеку, сопровождая это блеяние нескромными жестами и телодвижениями.

— Умолкни, елсовка! — прикрикнул на нее Домшик в поторопил своего спутника, сказавши: — Здесь свою честь не оборонишь. Верно говорится в одной пиесе, игранной студентами на пасху, что злая баба хуже черта: Черта откреститися есть возможно — Дажь боже злыя бабы охранити ми ся неложно!

И долго еще неслись им вслед оскорбительные выкрики торговок и визг детишек, которые в своих пестрых средневековых одеждах бежали за ними какое-то время, как стайка причудливых лесных гномов.