Первостепь - Геннадий Падаманс

Удивительно радостным выглядел белый свет. Воздух весь пузырился, искрился, блистал. Дерево в радужном ореоле будто плыло над землёй, приглашая играть – и Двойной Лоб кинулся к дереву как шаловливый детёныш, обнял хоботом ствол и безо всяких усилий выдрал с корнями невесомое деревце, подбросил вверх – и оно запрыгало в воздухе как длинный-длинный растянутый заяц. Двойной Лоб удивился странному зайцу, а какой-то большой мохнатый жук вертелся под ногами. Он поддал мохнатому игривого шлепка – и тот кубарем покатился в кусты. Двойной Лоб двинулся следом, но перед его глазами запрыгали огненные круги, сцепляясь друг с другом, пляша и расцепляясь. Потом круги разом лопнули и мириадами янтарных брызг рассыпались по кустам. Кусты засветились и скопом дружно подпрыгнули, перевернулись набок; Двойной Лоб успел удивиться, какие диковинные кусты, но затем всё поплыло мутным зелёным потоком, пронизанным жёлтыми жилками вен, заблестело, засверкало, заискрилось, вихрем закружилось и провалилось. Поплыло чёрной рекой. Из черноты выполз огромный паук с длинными-длинными лапками, будто солнечными лучами. Старая Мамонтиха откуда-то сбоку предупреждала: «Остерегайся запаха паутины! Она притянет к дереву, не вырвешься! Придут двуногие». Он не понимал. Ведь двуногие уже приходили, зачем им быть снова? И как можно притянуть его к дереву? Он тогда вырвет дерево, вырвет с корнем – и всё! Он сразу же хотел предложить дереву помериться силами, но как-то запутался в своих желаниях и решил для начала растоптать паука. Но покуда решал, паук спрятался в темноту, перед ним никого уже не оказалось. Только огромный-огромный камень. Холодный. Камень-зима. Камень был обмотан паутиной и висел где-то вверху. Но если бы он потянул за паутину, камень плюхнулся бы прямо сюда, в темноту. Почему-то он решил, что камню рано ещё плюхаться. Пускай себе висит. И камень остался висеть, а ему… ему стало как-то не по себе. Что-то нависло над ним, вместе с камнем. Нечто корявое и вонючее. Что-то, чего он не видел из-за темноты. Тогда он вознамерился раздавить темноту, стукнуть хоботом, крепко стукнуть, но его хобот куда-то ушёл от него, как и Старая Мамонтиха. Все ушли. Он остался один. Совсем один в темноте. Маленький-маленький. Его звали Тоска. И он плакал. По его вискам текли слёзы.

****

– Молодая Луна рано пропадает, а старая – поздно появляется.

У шамана мрачные глаза. Его цепкий колючий взгляд не сбросишь с себя, подобно пылинке – наоборот, Режущему Бивню сразу же кажется, что сейчас куда-то сбросят его, куда-то туда, где совсем не будет приятно; но шаман вдруг усмехается и отводит глаза. Изучает сплетение сил в стороне.

У него круглое всеохватывающее лицо. Сквозь редкие чёрные и совсем не седые волосы проглядывает обтянутый сморщенной кожей череп, но Режущему Бивню боязно долго глядеть на шаманский череп. Вообще, ему боязно. Какая Луна? К чему эти слова? Уже Солнце взошло. Но Еохор молчит. Словно специально предоставляя возможность охотнику ещё раз его рассмотреть. Уже по-другому.

Он не особо высокого роста и отнюдь не кряжистый. Скорее, щуплый. Сильный внутри. Волосы спереди обрезаны ровно и высоко, полностью открывая широкий морщинистый лоб, выдающий много забот. Узкие и глубокие глаза теперь кажутся злыми, пронизывающими, потому что они не желают, чтобы кто-то рассматривал их. Потому что рассматривать должны они сами. А если что-то упустят, крупный мясистый нос тотчас донюхает. Большие продолговатые уши, слегка оттопыренные, услышат неслышимое, и – всякий попался. Всякий. Режущий Бивень уже понимает, что густые гневливые брови, бесстрашные чёрные усы, мясистые вздорные губы, сильный, далеко выступающий подбородок можно увидеть только отдельно на круглом лице. Можно видеть отдельно – подбородок шамана, его нос или рот – но никак нельзя усмотреть всего лица целиком, как у прочих людей. Невозможно постичь, узреть думы и чаяния. Сидящее на властолюбивой крепкой шее, это лицо всегда ускользает и тут же ловит смотрящего. И тот сразу чувствует, что смотрит вовсе не он. Наоборот, очень пристально разглядывают его самого, даже отведенными глазами, и всё его потаённое, должно быть, стремглав выходит наружу. И тотчас же будет схвачено волосатыми ручищами. Скрюченные пальцы на концах этих рук как когти хищника… Зато, говорят, не везёт в любви таким пальцам… Может и так. Но вот Режущий Бивень забыл уже все свои давешние желания, как сразу хотел наброситься на шамана, чтоб тот разъяснился, чтоб тот сразу знал: не верит охотник ни в какую чушь. Но теперь уже Режущий Бивень не знает, что значит «чушь». Ничего он не знает. Не ведает.

Одет шаман в длинную рубашку до колен из телячьей кожи с рисунками духов-помощников и птичек-душ на груди. Сухие волосатые ноги голые, икры защищены змеиной татуировкой. Ходит шаман босиком, как и все в эту пору.

Режущий Бивень видел шамана премножество раз, и всегда узнавал его будто заново, скользил глазами по мимолётной поверхности, маскировке, которую (он не сомневался) шаман может сменить так же просто, как остальные меняют одежду. Потому нет особого смысла запоминать, как тот выглядит. Всё равно уже завтра он будет другим, чем сегодня. Может быть, уже вечером. Может быть, даже раньше. Хотя всегда его можно узнать безошибочно.

Режущий Бивень не помнит, как начать свой разговор, с какой стороны подойти. Вскочил, переминается с ноги на ногу. Шаман, прищурившись, опять изучает его и улыбается одними уголками жёстких губ:

– Семь сторон света, светило взошло – им надо воздать. Воздал ли охотник?

Режущему Бивню, конечно, не до светила. У него важный вопрос, у него всё трясётся внутри, какие там стороны света, он только отмахивается. Еохор о чём-то немного раздумывает для солидности, а потом вдруг качает головой, будто беседует с кем-то невидимым. С кем? С остатками тумана?..

– Благодарил ли охотник светило сегодня? – пристал… не отцепится!

– Светило… За что?.. Какое светило?.. – Режущий Бивень растерян и говорит невпопад. Слова его будто чужие, будто вовсе не он говорит… Но тогда кто? – Разве может оно не взойти? –Зачем терять время, он не по-пустому пришёл, ему надо – это он говорит, его губы, а глаза смотрят в туман над землёй и не видят. Вправду не видят!

– Конечно, может. – Еохор, наверно, имеет в виду туман, тот может весь не рассеяться, остаться до вечера – ну и что! охотник не маленький, не ребёнок, не проведёшь его на такой ерунде. Режущий Бивень противится:

– Да разве ж было такое на нашей памяти? Или на памяти предков? Солнце всходило каждое утро на восходе и закатывалось каждый вечер на закате. Так было и так будет! И сейчас оно есть… за туманом… ведь уже видно!.. Туман рассеется. И опять будет жарко.