Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией - Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе

Торговое положение Британии в Срединном царстве также улучшилось. В начале 1896 г. министр иностранных дел назначил в Пекин нового дипломатического представителя, сэра Клода Макдональда. Для многих назначение бывшего шотландского офицера с большим военным опытом в Африке, но мало сведущего в высокой дипломатии казалось странным. Однако благодаря своему прямому характеру и деятельной натуре он смог вернуть часть того влияния, которое Лондон утратил, не захотев поддержать Китай в Симоносеки{745}. В первые два года службы на этом посту Макдональд также убедил Цзунлиямынь предоставить Великобритании ряд железнодорожных концессий и подтвердить ее экономическое преимущество в благодатной долине реки Янцзы{746}.

Со своим грандиозным проектом Китайско-Восточной железной дороги Россия лидировала в погоне за получением преимуществ от цинского правительства, и ее привилегированное положение в Пекине вызывало сильную зависть соперников. Сэр Роберт Харт сожалел: «Сверкающая на Востоке “Звезда Империи” явно русская!»{747} В 1896 и 1897 гг. уважение Китая к Петербургу несомненно достигло своего апогея[129]. Цзунлиямынь легко предоставил разрешение казачьему батальону пройти через Маньчжурию, а кораблям царского флота — зимовать в гавани Циндао в заливе Кяо-Чао на полуострове Шаньдун к юго-востоку от Пекина{748}. В 1896 г. правительство Цин даже обратилось к графу Кассини с просьбой предоставить военную помощь для подавления восстания в удаленных северных горах Маньчжурии{749}. И все же Пекин мог потакать желаниям своего нового союзника только до определенных пределов. Царские дипломаты не добились успеха в попытках заменить англичан русскими на китайской государственной службе, и многократные предложения направить военных инструкторов в Маньчжурию не находили отклика[130].

Джентльменское соглашение европейцев не захватывать земли в Китае оставалось в силе недолго. Первой его нарушила Германия.

Берлин — парвеню в международном империализме со свежими амбициями в Weltpolitik — становился все менее доволен своей скромной ролью в Срединном царстве. Обладая заметным экономическим влиянием, немцы тем не менее не владели никакими территориальными концессиями и, за исключением привилегии предоставлять военных инструкторов для цинской армии, имели очень мало преимуществ. Неистовый и претенциозный кайзер Вильгельм II сильно обижался в годы, последовавшие за заключением мира в Симоносеки. Его дипломаты поддержали русскую интервенцию с гораздо большим энтузиазмом, чем французы, однако, в отличие от последних, ему не удалось добиться никаких материальных выгод в обмен на свое участие{750}. Больше всего кайзеру хотелось получить военно-морскую базу в тихоокеанских водах. У Британии уже была великолепная сеть таких баз по всему миру, и французы тоже неплохо устроились в этом отношении. Имея свою скромную колониальную империю, Берлин не располагал достаточным количеством хороших зарубежных баз. Этот недостаток был особенно досаден в Китае, где немецким судам, нуждавшимся в топливе и припасах, приходилось полагаться на гостеприимство британской колонии Гонконг{751}.

Уже в первые дни китайско-японской войны Вильгельм начал думать о том, как бы извлечь выгоду из конфликта и исправить это положение. «Мы не можем позволить себе потерпеть неудачу», — телеграфировал он своему канцлеру, князю Хлодвигу Гогенлоэ-Шиллингсфюрсту. «Кроме того, нам нужна сильная база в Китае, где наша торговля составляет почти 400 миллионов [марок]»{752}. Готовность кайзера участвовать в тройственной интервенции в 1895 г., очевидно, была мотивирована надеждой на получение взамен угольной базы{753}. После восстановления мира посланник Германии в Пекине, барон Густав-Адольф фон Шенк Швайнсберг, попытался договориться с Цзунлиямынь об аренде подходящей базы. Не эффективный стиль ведения переговоров не позволил Шенку далеко продвинуться, и летом 1896 г. его заменили более энергичным бароном Эдмундом фон Гейкингом. Новый дипломатический представитель прекрасно понимал, в чем состоит его основная обязанность. «Идея морской базы на самом деле является единственной причиной нахождения на этом ужасном посту. Если ее приобретение для Германии окажется невозможным, я ума не при ложу, как мы сможем дальше здесь жить», — поверяла его жена своему дневнику{754}.

Весной 1896 г. амбициозный прусский адмирал Альфред фон Тирпиц получил приказ произвести разведку китайских берегов, чтобы найти подходящую военную и коммерческую базу. Его выбор пал на порт Циндао на полуострове Шаньдун. Циндао — эта «жемчужина без оправы» — отвечал всем его требованиям. Гавань была хорошо защищена со стороны открытого моря, прибрежные районы были густо населены и предоставляли хорошие возможности экономического развития, и в этом районе имелись богатые угольные месторождения. И самое важное, расположенный на севере Циндао находился далеко от британских интересов, сосредоточенных вокруг реки Янцзы{755}.[131]

Единственным осложнением могло оказаться то, что Петербург раньше Германии заявил свои притязания на залив Кяо-Чао. В декабре 1895 г. Пекин нехотя дал свое согласие на то, чтобы артиллерийский корабль российского флота ненадолго встал на якорь в его водах{756}. Через восемь месяцев, когда барон Гейкинг «поведал» графу Кассини о желании своего правительства получить Циндао в качестве угольной базы, Кассини посоветовал немецкому коллеге обратить взоры дальше на юг, поскольку Петербург уже получил право использовать этот порт{757}. С другой стороны, когда Ли Хунчжан ранее, летом 1896 г., был проездом в Берлине на обратном пути с коронации Николая, он горячо отрицал наличие у России каких-либо прав на Кяо-Чао{758}. А в следующем году, на обеде у контр-адмирала Евгения Алексеева, командующего русским Тихоокеанским флотом, хозяин заверил адмирала Тирпица, что царский флот вообще не интересуется этим заливом{759}.[132]

В результате, когда кайзер отправился с государственным визитом к только что коронованному царю в июле 1897 г., на Вильгельмштрассе (в резиденции министерства иностранных дел Германии) пребывали в замешательстве по поводу русских прав на Кяо-Чао. Хотя два монарха были родственниками и знали друг друга с детства, Николай с дрожью ожидал прибытия высокомерного властителя Германии[133]. Николаю никогда не нравился его кузен, который, будучи на восемь лет старше, постоянно объяснял ему, как надо управлять империей{760}. Особенно его выводило из себя инфантильное упрямство, с которым кайзер требовал, чтобы его называли адмиралом российского флота. Николай жаловался матери: «…к сожалению, придется теперь назначить Вильгельма — нашим адмиралом… С'est a vomir [От этого тошнит]»{761}.[134]

Однажды во время этого визита два императора побеседовали в частном порядке по пути в Большой Петергофский дворец, куда они отправились в карете без сопровождения. Согласно немецкой версии этого разговора, Вильгельм спросил своего спутника, претендует ли российское правительство каким-либо образом на Кяо-Чао{762}. Николай ответил, что, хотя Петербург не считает китайский залив русским владением, он сохраняет за собой привилегию прямого доступа, пока не будет найдена более подходящая тихоокеанская военно-морская база для его флота. Признав права России на Кяо-Чао, гость Николая поинтересовался, будет ли он возражать, если немецкие корабли воспользуются портом Циндао «в случае нужды» и «после получения согласия русских морских властей». Царь расплывчато заметил, что он, возможно, будет готов согласиться на такой шаг. Неловкие высказывания Николая были более чем достаточны для немецкого кайзера. Вильгельм не мешкая приказал своему канцлеру, князю Гогенлоэ, составить конспект этой беседы. Чтобы не возникло никаких недоразумений, Гогенлоэ также прочитал текст новому министру иностранных дел России, графу Михаилу Муравьеву, и вручил ему копию[135]. Вскоре этому документу, впоследствии названному «Петергофской декларацией», предстояло пройти проверку практикой.

Чуть больше чем через месяц после того, как кайзер посетил Россию, Берлин уведомил о намерении поставить несколько кораблей на якорь в Кяо-Чао. 4 сентября князь Радолин вручил министру иностранных дел Муравьеву сообщение из Берлина, в котором говорилось, что, «согласно договоренности, достигнутой в Петергофе», корабли немецкого флота, «возможно», будут зимовать в заливе, но сначала они уведомят русского командующего портом{763}. Письмо поставило российский МИД в затруднительное положение. Россия с удовольствием объявила бы Северный Китай своей исключительной сферой влияния. Но поскольку в Кяо-Чао не было русских кораблей, там не было и адмирала царского флота, который мог бы принять флот кайзера[136]. Более того, Цзунлиямынь дал понять Петербургу, что тот никак не может распоряжаться китайской гаванью{764}.[137] Если Россия даст свое благословение на визит немецкого флота в Кяо-Чао, это очевидно скомпрометирует ее роль союзника династии Цин, ибо монарх, который обещал защищать территориальную целостность Срединного царства, едва ли может иметь право позволять иностранным военным кораблям становиться на якорь в портах своего партнера. Поэтому заместитель Муравьева граф Ламздорф ответил на послание князя Радолина уклончиво, указав, что Россия не имеет юрисдикции на этой территории{765}.