Достоевский in love - Алекс Кристофи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Федор закончил писать «Идиота», уже была опубликована финальная сцена, завершающаяся образом Рогожина и Мышкина, вместе стоящих над телом убитой Настасьи Филипповны. Большая часть романа была написана ради этой сцены: Рогожин, страстный, ревнивый любовник, готовый отправится на каторгу, Мышкин, чья жалостливая любовь не смогла спасти Настасью, обреченный на сумасшедший дом, и сама героиня, возможно, самая его лучшая, благородная душа, которая отказывалась признавать роль, возложенную на нее обществом. Он не был полностью доволен романом. В романе много написано наскоро, много растянуто и не удалось, но кой-что и удалось. Я не за роман, а за идею мою стою[440]. Он излил часть себя в книгу, описывая свой опыт эпилепсии и последние ужасающие моменты перед инсценированной казнью. Для этой книги он создал ряд лучших во всех своих сочинениях эпизодов, – и все же многочисленные второстепенные персонажи и побочные сюжетные линии порой делали чтение нелегким. Чувствую, что сравнительно с «Преступлением и наказанием» эффект «Идиота» в публике слабее. И потому всё мое самолюбие теперь поднято: мне хочется произвести опять эффект. По завершении романа он тут же принялся набрасывать идеи для другой, лучшей книги, которая в полной мере разовьет его идею героя в метафизическом странствии. Собирался назвать ее «Атеизм» или «Жизнь великого грешника». Вдохновлялся «Спиридионом» Жорж Санд, которая описывала жизнь молодого монаха, Алексея, разрывающегося меж верой и духовными сомнениями. Он представлял свой роман эпичным полотном из пяти книг; его написание займет остаток его жизни, шесть-семь лет по его подсчетам. Я не могу, не должен приниматься за нее, потому что еще к ней не готов: не обдумал и нужны матерьялы[441].
Они продолжили путешествие – сперва в Болонью и Венецию, затем в Прагу, обратно в Дрезден, чтобы оказаться в знакомом месте во время родов. В этот раз с ними была мать Анны, и роды прошли легче. 26 сентября 1869 года родился их второй ребенок – дочь Любовь, как они и надеялись. Ребенок большой, здоровый и красавица[442]. Этой зимой, после многих долгих месяцев горя и ожидания, счастье вернулось к ним. Федор быстро закончил повесть «Вечный муж», которая казалась реалистичным продолжением идеи, которую он описал в «Двойнике», – двое мужчин, смиренный и хищный, чьи судьбы переплетены, с разделенным интересом к одной женщине[443]. Эту повесть он опубликовал в «Заре», новом журнале, над которым работал Страхов. Хотя Федор ненавидел эту повесть и написал ее только ради выживания их троих – закончив, он даже не мог заставить себя отослать ее – «Вечный муж» получил хорошие отзывы и даже в каком-то смысле помог минимизировать урон, который нанес его репутации «Идиот». Но это только отвлекало его от главной цели, большого романа, над которым он размышлял.
Пока Федор ждал, что его эпос обретет форму, совершенно другая история возникла перед ним, готовая к тому, чтобы кто-то ее написал: расследуя убийство, российские власти раскрывают заговор нигилистов, а вместе с ним тайную террористическую ячейку организации, известной как «Народная расправа». Одна из тех идей, которые имеют несомненный эффект в публике. Вроде «Преступления и наказания», но еще ближе, еще насущнее к действительности и прямо касается самого важного современного вопроса. Денег надеюсь добыть по крайней мере столько же, сколько за «Преступление и наказание», а стало быть, к концу года надежда есть и все дела мои уладить, и в Россию возвратиться[444].
Отчаянно желая узнать о происходящем в России, Федор читал три газеты в день, «Санкт-Петербугские новости», «Голос», «Московские новости», а также два толстых ежемесячных журнала, страховскую «Зарю» и «Русский вестник» Каткова. Именно во время своего ежедневного ритуала Федор наткнулся на историю молодого студента, Ивана Иванова, чье тело было найдено в пруду Петровского парка в Москве. Было нетрудно понять, как умер Иванов, поскольку тело его вмерзло в кусок прозрачного льда: к ногам были привязаны кирпичи, а сам он был убит выстрелом в затылок с выходным отверстием в глазу. Это, собственно, некоторое последствие нигилизма, но не прямым путем, а понаслышке и косвенно, и не в статейке какой-нибудь журнальной заявляют себя, а уж прямо на деле-с[445].
Жертвой был студент той же сельскохозяйственной академии, которую посещал брат Анны. Оказалось, что его единственным преступлением была ссора с тайной террористической ячейкой, в которой он состоял – одни говорили, что он планировал сдать их охранке, другие – что он всего лишь протестовал против диктаторского подхода их лидера, Сергея Нечаева[446]. Распространился слух, что Нечаев был первым в истории заключенным, сбежавшим из Петропавловской крепости несколько лет назад, и стало известно, что он планировал революцию из гостевой комнаты квартиры Бакунина в Женеве[447]. Как странно, что Федор до зевоты скучал в Женеве, пока все это творилось прямо у него под носом. Но сама мысль, что заговор пятерых молодых человек выльется в народное движение, была, наконец, просто смешна. Отчего не вербуются к ним люди значительнее, отчего всё студенты да недоросли двадцати двух лет? Да и много ли?[448]
И все же логика либерализма привела к нигилизму, а нигилизм мог завершиться только насилием. Вот чего не понимали все так называемые реалисты; а ведь достаточно было только открыть газету, чтобы понять, в насколько неординарное время они жили. То, что большинство называет почти фантастическим и исключительным, то для меня иногда составляет самую сущность действительного. Обыденность явлений и казенный взгляд на них, по-моему, не есть еще реализм, а даже напротив[449]. Столько романистов писало об одном и том же, снова и снова. В одном только реализме нет правды[450].
В своем новом романе Федор хотел проследить эволюцию убеждений от собственного поколения социалистов 1840-х до поколения Нечаева – показать, как подобные утопические стремления заканчиваются кровопролитием. Нечаев станет основой для Петра Верховенского, главаря молодых революционеров. Достоевский хотел писать о стареющем поколении сороковых без всякого снисхождения, опираясь на литературные воспоминания, Белинского, Герцена, Тургенева и других[451].
Молодое поколение революционеров, в свою очередь, было не измученными и поэтичными душами; они были бесами, которыми стал одержим русский народ. Как в Евангелии от Луки: когда бесы были изгнаны, вошли в свиней и бросились с крутизны в озеро, одержимый человек проснулся и сел у ног Иисуса в изумлении. Ну, если
