Крысобой. Мемуары срочной службы - Александр Терехов

Проснулся, лежал, взглянул на руку — держит одеяло — и тотчас попытался сесть. Спустил ноги. Сейчас же раздвинул их, пропуская на каменный пол влагу, засочившуюся из судорожно зазевавшего рта. Одной рукой поддерживал жаркий лоб, второй свернутое одеяло, рот растягивался, пытаясь выговорить одну и ту же букву — долго. Жмурился, словно от удовольствия, наклоняясь на тот бок, что придерживал локтем.

Со второго раза расслышал ясно звонок — телефон? сигнализация? или в дверь — на весь подвал? звонок оборвали выкрики — ЭТО? Схватил одеяло под руку и, нажимая на стену, начал бегство к столу. По коридору один за другим пробежали, громко перекликнувшись, — смотрел на свои ноги, когда открывал глаза. Чисты.

Вцепившись в стол, пол чист, отдыхал, вот распахнулось наверху, там дверь на улицу, и не закрылось — зимний ветер, без порывов, ровно задул по коридорам. Перевернулся и задом забрался на стол, и ерзал, ерзал, подтягивая за собой ноги, пока спина не достигла стены, а колени — подбородка, поднял воротник и проверил пуговицы до горла. Все время выкрики, я уже не открывал глаза на каждый — отдыхал. Увидят ноги. Если доберутся. Потом развернул одеяло на коленях, нижний край подсунул под ступни. Снял шапку, шапкой заранее решил укрывать лицо — самое важное. Пытался развязать тесемки, но получился узелок, пытался расслабить его зубами, дрогнул и отвернулся к стене — рот раззявился, опять выцеживал из себя, к стене — не мараться скудной рвотой, долго так просидел, но — спешить. Когда смог повернуться, шапку беспокоить не стал, вернул на голову и подергал, чтоб села глубже, на уши, но шапка прихватывала только одно ухо, осталась наискосок, руки утянул в рукава, нет, прежде-то рассчитывал: одна в одну, но руки могут сразу понадобиться. Развернул одеяло до подбородка, стол, как надо, железо. Холодный. Теперь послушать — беготня по коридору, они еще не поняли, все успел вроде, выполнил, осталось спрятать руки, накрыть шапкой лицо.

На руке не зажили царапины. Нет, все-таки вечер, наступает праздничное. Прибегают. Не особо страшно. Страшно. Уморился слушать и смотреть, буду смотреть. Хорошо поработали и многое сделали, только с погодой не повезло. Хоть бы растеплилось. Подводно бесшумно за распахнувшейся дверью сплотились шинели, какие-то палки вносят на плечах, всех запускает дверь, ни один не смотрит, спасать? С палок провис зеленый брезент, и расправили носилки — за порогом один, руководит, больше всех торопится — потому, что взмахивал руками только он, все портят, не смогут нести, когда… Я еще раз открыл глаза: Витя уже говорил мне рядом, размеренно разжимая губы, его рот мигал перед моим носом, разглаживая влажный, блестящий комок зубов, не трогай, подталкивал в плечо соразмерно словам, но скоро оставил, сохранить шапку, они же бросят, когда… Отстаньте, первым делом они оторвали от болящего живота руки и сиднем, как живого бога, свергли меня на носилки, нет! — им хотелось, чтобы я лег, заставили, и я лег, снова обхватил брюхо, теперь они позволили, шапка осталась со мной.

Несли по снегу — что? вечер? лучше бегом, ступая с жующим, сухим шорохом, Витя поторапливал, стало лучше — кончалось, я хотел сказать — качалось, и я плыл, так хорошо далеко от розового снега, попавшего под уходящие, растопыренные, солнечные ножницы, в добрых руках. Уже почти бежали, лучше, спасут, пронзая оцепления, солдаты на каждом шагу, уже загодя выкрикивая пароль — в поезде так же хорошо, еще теплей, у проводника — аптечка. И боль замерзла, так.

Я понял, мы дошли до людей — понесли без спешки, обходя, опустили и поставили — как поставили?! Плавным усилием, чтоб не пугать, надвинул шапку на лицо, дышать-то я смогу, и направил ладони в карманы, прячь! — шапку живо скинули, насунули, как им надо, под голову подклали чью-то шинель, повыше, но руки пока оставили мне. Пусть. Отвернутся — и я попробую еще, шапку.

Столько разной обуви: сапоги, сапоги, сапоги, вдруг оставят?! От земли! — вскинулся на локтях: а, мы, оказывается, на площади, неподалеку от ворот дома отдыха, вон взбирается дорога на холм, как пробор — на затылок со лба; немного, я думал много, но дюжины две офицеров и невоенных, с тяжелыми лицами, местные, многих видел. Они, как один, глядели на снег в особом месте, но снег чист пока! все местное начальство, ветер развернул ледяные знамена, и они простерлись над и просеивали снежную пыль, она сыпалась со звуком мышиной пробежки — не бросят меня? Они на подходе, обратно лечь; далеко там, мне показалось, забор редкий, но там — оцепление. Оттуда гнали кого-то бегом, посмотрю и лягу — пригнали Старого, он уморился, хыкал и сплевывал, держась за бок, я обрадовался — вместе! он едва глянул в ответ, и морда с той стороны у него показалась синей, он все почесывал тот глаз. Старый как-то неудобно встал, все что-то у себя трогал — подскочил Клинский в распахнутой шубе, кричал, взмахивал часами, но в общем без угрозы, что-то объясняя — куда-то им ехать, что ли? — торопливо, и потащил Старого впереди своей свиты и указал на снег, куда смотрели все, Старый замер столбом и долго-долго смотрел туда же, совсем не меняясь лицом, как в стенку, снова потрогал глаз и оглядел после этого руку — ничего на ней не осталось? Раз-два, тяжко опустился на колени, оперся на руки и почти коснулся бородой снега, сейчас удобный случай: я лег, накрыл шапкой лицо, руки — в карманы, только голая шея, может, так и привыкнут, и оставят? нет — шапку вернули на место.

Меня вдруг подхватили нести, так разворачивали, что я увидел гостиницу — столбина такая, и вспоминал давнее, что было связано с ней, уже остановились, носилки поставили опять, что же они… Я поискал Старого, но его оттерли спинами и не давали обернуться, а меня приподняли, чем-то высоко подперев плечи — так, конечно, я шапкой не закроюсь. Делать нечего.

Я рассматривал свои оцарапанные ладони. Заживают. Зима выгоняет из них силу.

Вдруг я заметил: напротив на корточках сидит Клинский с ошалевшими глазами, на шее — тяжелый воротник хомутом, за ним склонился Витя, милицейский Баранов, погоны, еще шапки — что? Я?

— Посмотри! — кричал Клинский. — Какая-то провокация. Что вот это?! Что случилось?! — Тыкал, тыкал в снег перчаткой, лицо его комкалось, как флаг на ветру.

A-а, они вынесли меня на место, куда водили Старого. Чтобы и я? Надо, что ль, становиться на колени?

— Посмотрите, пожалуйста, — нагибался и Витя. — Как ученый. В качестве консультации. Мы вам отдельно заплатим. Обратите внимание. Что это значит, когда столько червяков?!

Рядом, совсем вдоль носилок, ползли белые, тонкие черви, переплетаясь струями и волнясь, когда наползали друг на друга, — множество, дорожкой шириной в сажень — если не знать загодя, кажется, снег струится, черви текли по черным следам, выходит, их пробовали затоптать — таксис[15], очень мощный таксис, я вытянул руку, чтобы выковырять одного, но рука смерзлась в закорюченную лапу, я только раскорябал снег, то не доставая, то, напротив, давя, — не мог уцепить одного.

— Что вы хотите? — жарко прошептал Клинский. — Побыстрее, если можете!

Я показал на таксис и отделил от остальных один палец — одного. Клинский с отвращением поковырялся в червях и бросил мне в ладонь одного, брезгливо, будто стряхивал с руки сопли. Я вылепил из ладони чашку и заглянул: что щекочет ее дно — ну, я так и думал, личинки мух. Наконец-то. Где-то идет крупный выплод, я опорожнил ладонь. Хорош? Все? Но они что-то все держали меня высоко и не давали прилечь. Ждал, ущипнул снег — снег казался совсем настоящим, прямо таял в руке, без запаха, надо ж, как они нас приучили.

— Что это?! Нам ехать встречать людей — откуда черви? — запричитали они вперебой, с отчаянием взглядывая на червяков, шевеление червей мяло им лица, так испугались, лаяли так часто, что я не мог втиснуться с ответом, а хотел, догадался, как только скажу — дадут лечь, улучить минуту, сильнее заболел живот, как же трудно ждать, руки еще свободны, главное, шапка есть, они перестали, я торопливо прошептал:

— Это таксис.

— Таксис?

— И он сказал — таксис, — проговорил Витя в затылок растерянно смолкшему Клинскому. — А что это означает? Откуда столько червяков? А что нам делать?

Вытолкать бы из-под спины опору, но подпирал человек, подсел кто-то спина к спине — не дают лечь, хотя я сказал, не бросят меня? я зажмурился, не выпуская рвоту — мое, потянул колени к себе, нижняя кромка тьмы жарко напухла, от нее отрывались и всплывали багровые пятна.

— Молчит. Дайте ему лечь — хочет лечь! Ах ты, гадство! Так, давайте второго — бегом! Этому врача, что ли. А, вот и вы. Владимир Степанович, да? Очень рад, губернатор города Клинский, да, теперь я, второй день заступил, а тут такие накладки. Кто же вас?.. Вас били? О господи, сам не последишь, так… Сегодня же найду! Погорячились, наверное, но все равно — так не дело. Владимир Степанович, я понимаю ваше особое положение, под следствием и все прочее, но, хотя бы в качестве совета — какие-то странные черви, в таком количестве, никогда ничего подобного! И так совпадает с событиями, так похоже на диверсию. Откуда? Как вы считаете?