Очерки Москвы - Н Скавронский

— Ну что ж, брат, это дело не худое, если она получит некоторое образование.

— Эх, друг ты мой милый, для кого как, да и какого рода эта наука… Иной раз… Господь Бог ведает, а она что-то не впрок идет.

— Ну полно, полно, Никон Федорыч, это ты уж заговорился… Наука никому во вред не идет.

— Какова наука!.. Как я посмотрю, в пансионах этих так только для виду это все наукой-то называется, основательного-то ничего нет, фундаментального-то ни слова Божия, ни нравственности! Да и вообще, брат, нужно все это сообразно с обстоятельствами… Да! С обстоятельствами сообразно!.. Ну, что теперь хоша дочь? Барышня не барышня, купчиха не купчиха, а мы-то и всего только еще мещане, а уж поди ы, и язык этот французский, и танцы… Она у меня славная бы девка была — мужу жена, дому хозяйка, еперь что я с ней будут делать, она и на меня-то будто уж не на равного смотрит

— Ну вот еше пошел городить, в чем ты это замечаешь.

— Во всем замечаю? Во всем замечаю! Как есть во всем. Да что и говорить, все дело, вся жизнь ее испорчена, да так испорчена, что, кажись, и не поправишь…

Все слова, все доводы Никона Федоровича звучали такою убедительностию, что возражать ему было трудно. Я только попытался возражать ему и кончил тем, что попросил у него времени убедиться в сказанном им…

— Убеждайся… Да что тут, дело трудно поправить! А может, что-нибудь и придумаешь — ум хорошо, а два лучше.

Проходя после этого разговора в раздумье Смоленским рынком, я, однако, не мог в этот и последующие разы не заметить, что мне постоянно кланяется молодой, белокурый, как говорится, кровь с молоком, весь в завитках, парень, который во время моего прохода как-то ухищрялся быть у притолоки большой, двухрастворчатой овощной лавки.

Раз прошел — кланяется, два — то же самое. В третий раз, при повторившемся поклоне, я довольно внимательно посмотрел на него, оказалось, что прежде нигде не встречался с ним. Как-то раз, возвращаясь от Никона Федоровича (в последнее время я бывал у него довольно часто: меня стала интересовать судьба Вари, а может быть, и сама Варя — это всегда как-то близко), пройдя упомянутую овощную лавку и не заметя в ней на этот раз молодого парня, перейдя улицу и поравнявшись с одним трактиром, я был остановлен упомянутым парнем, как оказалось, приказчиком означенной лавки.

— Милостивый государь, господин… (он назвал мою фамилию, я остановился) — позвольте вас попросить на стаканчик чаю, не побрезгуйте, дело есть та-кое-с… душевное… не откажите… заведение-с чистое… особую комнатку займем-с.

И он уже стоял у двери «ресторации», даже приотворил ее.

Я молча пошел. Он ловко пропустил меня вперед и потом быстро побежал за мною, скидая на ходу темный коленкоровый фартук.

— Комната есть?

— Имеется, пожалуйте-с…

Мы прошли где-то за игравшей машиной и вошли в небольшую комнату с голубыми обоями.

Было Вербное воскресенье. На дворе начиналась весна. Река прошла, и в комнатах с невыставленными окнами было особенно душно; в трактире, наполненном народом, духота была еще ощутительнее.

— Эх, жаль-с, окошечка-то нельзя открыть-с, — начал Сергей Тихонов (так звали этого приказчика). — Дай-ка, Ваня, четыре пары чайку получше… Сливочки изволите употреблять-с?

— Нет, лимон.

— Лимончику и миндального молочка принеси… Не прикажете ли сигарочку?

— Нет, вот папиросы…

— Слушаю-с… Свечку калетовскую смотри…

Во всей фигуре, в приемах, в речи, переносившейся с одного предмета на другой, в самой манере речи так и слышались и нетерпение, и замешательство, но, несмотря на это. он все-таки дождался, пока был подан чай и половой вышел из комнаты. Он встал, посмотрел на дверь и воротился к столу.

— У меня к вам есть наиглубочайшая просьба…

— Что же такое и с кем имею честь…

— Я-с приказчик, — перебил он меня, — приказчик из лавки купца Большакова — Сергей Тихонов… и так как-с после великого праздника имею в намерении отойти от хозяина, потому в начале поста, получивши небольшое наследство, для первоначального заведения достаточное, то и прибегаю к вам с моею всеусердней-шею просьбою…

— В чем же ваша просьба?

Изволите видеть… я то-ись, пожалуй бы, еще и не отошел от хозяина, да при нем мне не у чего оставаться, потому человек слабый и все дело с давних пор в запущении, хозяйка же женщина разгульная, две дочери-невесты тоже девушки разгульные, так что совсем оставаться не у чего — того и гляди, лукавый на грех подтолкнет либо люди по злобе обнесут…

Так вы хотите отойти?

Точно так-с… Но тут еще есть одна такая статья, которая соображения требует-с… Об ней-то, собственно, я бы и хотел переговорить с вашей мипостью.

Вся речь, тон, манера говорившего дышали такою искренностью, в нем сказывалась такая честная природа, желание его выбраться на лучший путь было так естественно и законно, что я слушал его с удовольствием. Кроме того, открытое, чисто русское лицо его с темно-серыми глазами, чистое, здоровое, румяное лицо, с белокурыми кудрями и очень небольшою, совсем светлою бородкой очень располагало к себе.

— Что же это за статья? — спросил я.

— Статья… изволите видеть, она-с довольно то есть щекотливая-с… — продолжал он, слегка вспыхнув, — она точно-с, собственно говоря-с, стыдиться нечего — дело не то чтобы какое дурное-с, а все как бы немножко стыдоба берет-с. Ну да все равно-с, за тем и звал вас, чтоб сказать… Вы ведь-с изволите знать Никона Федорыча?

— Ну, как же, знаю…

— Я ведь знаю, что знаете, — человек он известный и обо мне известен и обо мне знает-с, что я состояньишко некоторое получил; только вот намерения мои ему неизвестны…

Он так обходил и боялся высказать главную тему своего рассказа, для него она так казалась щекотлива и притом так была она понятна, что я решился помочь ему.

— Ваше намерение я понимаю, — сказал я ему, — и готов поговорить с Никоном Федоровичем…

— Сделайте Божескую милость! Облагодетельствуйте! Не забуду до гробовой доски!.. Потому жена в нашем звании — всей жизни основа, жена — хозяйка, присмотрщица, это половина самого себя, для того, где найдешь нынче верных людей, на кого положиться?.. Кроме того, я души не чаю в Варваре Никоновне, по мне нет на земле краше ее… Ходят к нам в лавку и купчихи, и барыни, и барышни… гляжу, гляжу, нет, все не то-с, выглядки такой нет.

— Но вы знаете, что она ведь в пансионе была?

— Как же-с… Я всякую безделицу про них знаю, не только что это, и не только что это в порок, по своим понятиям, я им ставлю, но еще более меня прельщает в них это. Это, значит, будет такая жена, с которой я куда угодно показаться могу — гордость и важность моя в ней будет…