Посол Господина Великого - Андрей Посняков

Глава 8

Октябрь—ноябрь 1471 г.

Москва – Новгород

Где волк воскликнул кровью:

«Эй! Я юноши тело ем…»

Огромный матерый волчище завелся вдруг в окрестностях Черного леса. Хоть и раньше пошаливали волки-то, но в эту осень совсем уж не стало спокойствия крестьянам. Ближних деревень жителям, да и дальних… Порезанный скот, утащенная птица, собаки с перегрызенным горлом – и четкие волчьи следы в придорожной пыли, ведущие к лесу. Большие, слишком большие следы для обычного зверя. Да и повадки были необычными – не врывались по осени волки в деревни, зимой только, ближе к весне этак, наглели. А тут… Третьего дня, в самом начале октября месяца, младенца волк утащил. Прямо средь бела дня, от овина, в деревне. Мать, крестьянка Матрена, и оглянуться не успела – только серая тень мелькнула – и нет дитенка. Матрена – в крик, мужиков подняла. Те вилы да рогатины похватали – в лес по следу пустились. Собаки впереди гавкали. А лес-то буреломом недавним завален, неприветист, темен – недаром Черным с незапамятных времен прозван. Попробуй-ко, сыщи тут какого волка, хоть и с собаками. Полаяли, полаяли, сердешные, да озадаченно на поляне закрутились. Словно сгинул волк-то! Вон, на тропинке – явный след… И вот… И там, у малинника… И раз – нет его. Пропал! Мужики в кучу собрались, головы зачесали озадаченно. Глянь, а Чернак, Онисима Вырви Глаз, старосты церковного, пес, зарычал будто… Да как рванет к болотине! Остальные собаки – за ним, с лаем. Переглянулись мужики, рогатины крепче сжали – бросились следом. Кто уже и стрелу к тетиве прилаживал. Азарт! Вот-вот словят волка. Если это волк, а не иной зверь какой или, тьфу-тьфу, кикимора болотная. Не, не должна бы кикимора – на нечисть-то собаки б так не бросались. Выли бы только. Значит – зверь. И – вона! Бок в подпалинах, рыжий, за дубьем промелькнул извилисто… Не похоже вроде на волка-то… Лиса! Эй, стойте, стойте, собаченьки! Стойте! Да где там – стойте… Унеслись, хвостами махая, за лисой вдогонку. Совсем загрустили мужики. Старшой, Онисим Вырви Глаз, рукой махнул. Решили, собак дождавшись, в обрат ворочаться, тем более – туча громадная по небу шла, как раз рядом. То ли дождь, то ли снег… Хорошего мало. Засобирались мужики. Тут и собаки вернулись, закрутились, скуля сконфуженно, – так ведь и не догнали лису-то, в буераках где-то схоронилась рыжая. Эх, зазря бегали – ни волка не добыли, ни лисы, даже хоть зайчишка какого – и то мимо. А может, то и не лиса была? Может, кикимора болотная собак водила? Так, старики сказывали, бывает. Ох, упаси, Господи! Онисим бородищу перекрестил, посмотрел на тучу, подумал маленько. Кивнул мужикам – пошли, мол. Пошли… Обернулся – ан Чернака-то, пса Онисьева, и нету! Заплутал в лесу, что ль? Непохоже, псина опытный. Забеспокоился Онисим – жалко животину родную запросто так потерять. А ну-ка, покличем! Черначе, Черначе! Нет, тихо все. Эти еще, собаки, разлаялись… А ну – цыть! Да искать, искать Чернака-то! Разбежалися собаки вокруг, забегали… Прибежав, хвостами крутили виновато. Щурились. Совсем уж было загрустил Онисим, как вдруг одна собачонка приблудная, мелкая, незнамо и чья – всяк на деревне прикармливал, ежели было чем, – на болото разлаялась. Да не просто так, а со злобством! Словно чуяла там что-то эдакое, человечьему глазу покуда неведомое. И остальные-то собачки тоже – к ней подбежав – зарычали, ощерились. Мужики ближе подошли. Гнилое было болото, утопистое, а сверху – будто ровненькой травкой усажено, зеленое такое, нежное – не одна корова в трясине утопла. Берега вокруг чахлые, топкие, деревьицами тонкими, будто больными, поросшие. Не туда ногу поставил – и все, поминай как звали, – не поможет такое деревце – не уцепишься. Посередке болота островки малые были – то мужики местные знали, завсегда по зиме хаживали, как замерзало болото. Но то зимой – а до зимы еще месяца два, да и не во всякую зиму замерзало болото – в особо морозную только. А летом или вот как сейчас, в осеннюю пору, – не подступишься к островкам, хоть, казалось, и близехонько – протяни руку. Ноги протянешь – пропадешь, сгинешь в вонючей трясине.

Постояли мужики у болота, посмотрели хмуро да, плюнув, пошли обратно в деревню. Две находки их по пути ждали: одна хорошая, другая… Сперва Чернак, пес Онисимов, вдруг у леса в лугах объявился – видно, раньше других домой ломанулся, курва, тучу увидев. Боялся туч Чернак-то, хоть и всем псам пес был. А уж как гроза какая – забивался в будку – бывало, и за цепь не вытянешь! Онисим не стал на собаку ругаться – грех то – пару раз палкой по хребтине перетянул, для порядка… Тут у кустов орешных закружились собаки, завыли. Мужики подошли… Ой, спаси, Господи, от таких находок! Под кустом младенец лежал – не живой, обглоданный. Внутренности да глаза выедены, по кустам сизые кишки кровавятся. Тьфу… Плюнул Онисим, перекрестился. И мужики с ним… Эх, Матрена, Матрена… Было у тебя семеро – осталось двое. Трое ребят по зиме в огневице сгорело, четвертый летом в колодце шею сломал, ну, а пятого… пятого волк окаянный сожрал. Ужо, по зиме обязательно достанем волчище! Никуда, аспид, не денется… ежели только волк это, а не волкодлак-оборотень богомерзкий!

Двое на островке болотном прятались. Один – пожилой мужик с бородой пегой, глаза – словно два шилья, вострые. Второй – парень, отрок еще безусый, тонколицый, смуглый – волосы длинные по плечам из-под шапки лезли. Оба оружны – у мужика топор за поясом, у отрока – нож.

– Не заметили нас мужики-то? – как стих за болотом собачий лай, поднялся на ноги отрок.

– А и заметили, так что? – ухмыльнулся его пожилой спутник, худощавый, с родинкой на левой щеке, такой же, как и у Олега Иваныча. – Все одно не сунутся – тропки тайной не знают. Так что не бойся, Степанко!

– А я и не боюсь, дядько Терентий, – спокойно ответил отрок и положил руку на рукоятку ножа, вырезанную из рыбьего зуба. – После того, что с моими сестрами сделали, – ничего не боюсь. Тому уж скоро год будет… – Степанко вздохнул и поспешно отвернулся, чтобы не заметил Терентий показавшиеся в уголках глаз слезы.

Терентий, однако ж, все равно заметил, ухмыльнулся, сказал зло:

– Не плакать надо – мстить кроваво убивцам!

– Мстить, – горько усмехнулся отрок. – Кабы знать – кому?

– О том боги скажут. А для того – жертву им надо. Да не простую жертву… – Терентий сурово посмотрел на сглотнувшего слюну парня.

Знал, хорошо знал Степанко, какой такой жертвы ждут от него старые боги… вернее, волхв Кодимир, известный остальному миру как Терентий из Явжениц.

После прошлогоднего разгрома капища людьми великого князя Ивана главным волхвом стал Терентий (вернее, Кодимир) для всех тех окрестных людей, кто придерживался еще старой дедовской веры, принося дары древним жестоким богам. Перуну, Даждьбогу, Мокоши… Богател с тех даров Кодимир-Терентий, богател… Все бы ничего, да жаль, уходила старая вера. Мало уж осталось по дальним селеньям истинных язычников, больше двоеверов – и Христу, и Даждьбогу. И вашим, и нашим. Чтоб наверняка молитвы дошли. По назначению. Не тем, так этим. Нет, то не истинная вера. А нет веры – нет денег. Потому и хотел Кодимир жертвы… Не простой жертвы – человеческой. Летом еще срублено на островах болотных новое капище. Идолы взрезаны – ликом суровы, – да беда – живой крови не чуяли. Куры да свиньи – не в счет. Человек нужен! Лучше – девица невинная, с телом крепким, ядреным, наливчатым…

Эх… Не успел Терентий и слюни на губах утереть – в ямину болотную провалился! Враз по пояс увяз в жиже холодной. А и поделом: коль по болотной тропке идешь – не хрен о девках думать! Вскрикнул истошно волхв, взмахнул руками – помогай, Степушко!

Протянул Степанко посох – сам чуть не утоп, но вытянул сотоварища. Обернулся… Вроде как стон, или хрип какой почудился… Бывало – забредет какой путник, через болотину дорогу спрямить, – ан – и нет его, пропадет в трясине. Ну как и сейчас так?

Глянув на спутника своего мокрого, приложил Степа палец к губам. Терентий тоже ругаться перестал, башкой закрутил, прислушиваясь. Ну – точно! Слева, в нескольких шагах, мужик какой-то в трясине бился… Да вот, кажется, уже и выбрался на берег…

– Если из местных кто – топить надо! – тихо прошептал Терентий. – А ну, проверим…

Вылезший из болота мужик точно оказался не местным… и, судя по одежде – ярко-красный кафтан угадывался даже под слоем грязи, – отнюдь не бедным… Вымотанный борьбой, незадачливый путник обессиленно лежал лицом вниз на низком островке, поросшем редкими черными елками.

Мужик. Волосы волнами светлыми по плечам, усы, бородка, на щеке – родинка…

Тот самый, что недавно Степанке в лесу встретился!

Тот самый, что на русалиях в старом капище был… заместо Терентия! Тот самый, с кем супротив медведя вместе боролись… когда из капища горящего выбирались… когда Ратибор… когда сестры… Глукерья, Мартемьянка, Лыбедь…