Тайна рукописного Корана - Ахмедхан Абу-Бакар

— Да, да! Но…

И тут свершилось самое неожиданное, Ника-Шапи вдруг повалился на колени. Хасан из Амузги поднял его и проговорил:

— Скажешь людям о том, что услышал от меня, как только мы уйдем! — С этими словами Хасан подошел к Ливинду и обнял его за плечи. — Я рад приветствовать тебя, почтенный Ливинд! За что они так с тобой? В чем твоя вина?

— Моя вина? Вот… — Он дрожащими от радости руками потрогал свои глаза, потом посмотрел в небо. — Я вдруг стал видеть!.. Людей… Тебя вижу, белый всадник!..

— И что же это вы, почтенные?.. — обернувшись к народу, сказал Хасан из Амузги. — Сами, что ли, ослепли? Радоваться надо вместе с ним, а вы решили его казнить! Как же так! У человека такое счастье, а вы его… Откройте пошире свои глаза. Посмотрите, как прекрасен мир и как много в нем места для всех!..

— Удивительный мир! Его нельзя не любить. Им нельзя не дорожить! — уже совсем смело и спокойно сказал Ливинд. — Ах, если бы моя дочь была здесь!.. — Он намеренно громко высказал свое великое желание, в надежде, что этот волшебный человек, который все может, услышит его и совершит еще одно чудо…

— Она скоро будет здесь, уважаемый Ливинд! — сказал Хасан из Амузги…

И не успел он договорить, как по той же дороге на майдан прискакал еще один всадник. Спрыгнув с коня, он подбежал к Ливинду…

— Отец!..

— Муумина! Голос твой, а… Что это?..

— Что, отец?

— На тебе мужская одежда.

— А как ты узнал, отец? — удивилась Муумина.

— Я вижу, дочь моя!

— Это правда, отец? Ты видишь меня? — Ее большие сияющие глаза засветились радостью.

— Да, дочь моя, я вижу тебя!

— И других видишь?!

— Да, и белого всадника тоже…

— Отец, отец! Родной мой, добрый, хороший, как я рада за тебя! Слышите вы, люди, мой отец больше не слепой!.. А за что же они тогда хотели тебя казнить?

— За то, что я стал их видеть, за то, что тебя и твое счастье хотел видеть, Муумина… — и он обнял ее, прижал к себе. — А знаешь, я тебя такой и представлял, дочь моя!

— Пойдем домой, пойдем, отец! — и Муумина потянула его за собой.

Ведя на поводу сразу двух лошадей, пошел за ними и Хасан из Амузги. На майдане остались пораженные и недоумевающие куймурцы. Им было чему удивляться. Такого в Куймуре еще не случалось. Суеверные души людей охватил трепет. В них перемешались разные чувства: радость и зависть, разочарование и удивление…

Едва Хасан из Амузги скрылся из виду, народ хлынул к Ника-Шапи. Он повторил им то, что сказал белый всадник. Слова полетели из уст в уста со скоростью молнии. Все переполошились. Одни перепугались, что могут, чего доброго, и пострадать от гнева всевышнего за чрезмерное свое усердие, другие стали утверждать, что они, дескать, были против надругательства над божьим человеком, и во всем происшедшем обвиняли одного только Ника-Шапи. А те, кто вместе с ним судили и рядили, как им поступить с Ливиндом, теперь отказались от него и, больше того, решили изгнать из мечети. Недаром ведь говорится: жизнь — колесо и, как оно, крутится.

Ника-Шапи, чтобы избежать лишнего возмущения и нарастающего гнева, который, того и гляди, мог прорваться в народе и обернуться расправой над ним прямо тут на майдане, молча подчинился и поспешил убраться, решив, видно, что бегство — лучшее спасение от гнева.

Муумина места себе не находила от нежданной радости. Вся светилась, как может светиться истинное, чистое и непосредственное дитя природы. Только войдя в дом, она на минуту изменилась в лице, стыдливо зарделась оттого, что перед Хасаном во всей обнаженности предстала их крайняя бедность. За те дни, что Ливинд сидел в яме, у них растащили последнее, даже кизяка не оставили, чтобы разжечь огонь в очаге, не говоря уже о том, что увели овец и единственного козла.

— Чем же мы угостим нашего желанного и дорогого гостя, дочь моя? — забеспокоился Ливинд.

— Даже яиц у нас нет, чтобы хоть яичницу приготовить, и хлеба тоже нет… Ничего нет! — развела руками Муумина. — Ну и люди! Свои ведь, ладно бы чужие…

— Ничего мне не надо, мои добрые! Не беспокойтесь. Мы с тобой, Муумина, должны поспешить…

— Да, да, я сейчас! — Девушка хотела переодеться, но оказалось, что и одежду ее растащили.

— Вы что, уезжаете? — с грустью посмотрел на гостя и на свою дочь Ливинд.

— Пока нет. Дело тут у нас одно. Да и ты знаешь, уважаемый Ливинд… Нужен мне тот коран, с медной застежкой.

— Но его ж нет, дочь моя? Ты ведь потеряла?.. А… Ты, выходит, тогда просто не сказала им?..

— Да, отец! Потому что они были плохие люди.

— А куда же ты дела книгу?

— Спрятала. Я знала, что она нужна белому всаднику.

— А ты у меня, оказывается, умница, доченька! Ну, в добрый час. Что делать, я знаю, вы голодные, но…

— Ничего, скоро все будет! — многозначительно сказал Хасан из Амузги.

Они выехали, а на террасе стоял Ливинд и провожал их взглядом. Он любовался ими, а сам невольно думал, что с ним поистине творятся чудеса: в тот день, когда от удара злодея Аждара он потерял сознание, к нему вдруг вернулось зрение! Что это было? Чудо? Или оттого, что он ударился о камень, в нем что-то произошло?.. Потом этот ужас: заточение в яму и надругательство односельчан. И, наконец, чудесное избавление с помощью белого всадника — Хасана из Амузги — и обретение дочери, которую Ливинд уж и не чаял увидеть… Столько всего на одну голову обрушилось. Не много ли? Ливинд с ужасом вспомнил, с какой слепой яростью люди готовы были вновь лишить его возможности видеть мир. Нет, нет! Лучше умереть, только не это! В задумчивости Ливинд не расслышал, как заскрипели ворота и во двор вдруг вошли люди. Склонив головы, они несли в руках какие-то вещи. «Ах, вон что! Совесть заговорила», — подумал Ливинд.

Несли медные котлы, кувшины, одежду и даже старый сундук… Молча, ничего не говоря, один за другим пришельцы поднимались по лестнице и ставили всё на свои места. А какая-то женщина предложила даже прибрать в комнатах, подмести… Мол, если мы не позаботимся о нашем святом, так кто же еще это сделает.

И вот те же самые люди, которые всего какой-нибудь час назад с исступлением фанатиков обвиняли Ливинда в сговоре с дьяволом и готовы были предать жестокой казни, сейчас со смиренностью агнцев провозглашали его святым и всячески старались угодить. Да и как не признать святым человека, которого само небо, по воле аллаха, спасает от расправы и возвращает ему дочь?..

Терраса Ливиндова дома скоро была забита всякой всячиной. Несли кур, яйца, масло, кто-то тут же во дворе прирезал и освежевал барана. А кто-то из женщин замесил тесто, развел огонь в очаге и поставил котел…