Слабая, сильная, твоя… - Яна Розова

Я положила цветы на каменную плиту и вдруг представила себе, что там, под ней, лежит то, что осталось от тела моего мужа. Моего мужчины. Стиснув зубы, я пыталась задушить воспоминания: он входит в свой кабинет в парижском офисе с телефоном в руках, ругаясь по-русски, и говорит, что на таможне задержали его первую партию удобрений; Мир за рулем своего «Пежо», его крепкие руки лежат на руле; он валяется в постели в выходной день в те времена, когда спальня была еще общей, и, попивая кофе, листает французские газеты, пишущие на экономические темы, под рукой у него франко-русский словарь, в пепельнице, стоящей прямо на простыне, дымится сигарета. Забыть, забыть, хотя бы временно. Пусть немного пройдет времени, пусть чуть-чуть потускнеет прошлое.

— Элен, что с тобой? Тебе снова плохо? На, выпей это. Давай, давай! Боже, ты вся белая, подожди, я усажу тебя!

Поль суетился, держа меня на руках, он нашел лавку, сел на нее и стал пичкать меня какими-то каплями, припасенными для такого случая. Потом мы пошли назад.

Глава 39

Дома я заснула и проспала почти до вечера. Проснувшись, отправилась на кухню, потому что страшно хотела есть, а оттуда пахло чем-то родным, почти забытым.

У плиты мама жарила картошку. Вот этого я не ела семь лет, точно. Наша кухарка такого не готовила, а в ресторанах подавали так называемый «картофель фри», который я никогда не ела. Не знаю, почему. Какой-то он был кастрированный, лишенный природного запаха.

— Будешь? — спросила мама, указывая на огромную сковородку.

Я кивнула. Она поставила передо мною тарелку с чудесными ломтиками, кое-где с корочкой, кое-где рассыпавшимися, парившими, некоторые кусочки слиплись, и во всех этих неровностях был самый смак. Я стала есть, жмурясь от удовольствия, а мама выключила плиту и села напротив. Потом сказала то, что мигом отбило у меня аппетит:

— Вот так, поешь, доченька, все будет хорошо! Все проходит, время лечит. Знаешь, как я за папой твоим убивалась, когда он бросил меня! Думала, лучше умереть. Но ничего, слава богу, живу уже скоро тридцать лет. А мне твой этот носатый никогда особо и не нравился. И что ты в нем нашла! — Она уже разошлась, поэтому не смотрела на меня, а принялась разливать чай, открывать пузырьки с таблетками, доставать булочки из духовки. — И к тебе относился абы как. У тебя же ничего нет — ни колечек, ни цепочек, ни платьев новых! Я тебя как увидела в этот раз, так ахнула: тощая, бледная, ручки как веточки. Он просто силы из тебя все выпил. Мне все говорили, что он на нерусского похож. И точно — черный, злой какой-то. Ты ведь работала на него, а он тебя никуда не возил…. Куда ты? А доедать кто будет! Лена, таблетки!

Но я больше не могла этого слушать. Боже, это моя мама! Видно, общение с бабулей, помноженное на наследственность, не может не отражаться на личности. Что же мне делать, если она так говорит? Как мне жить дальше? Я заперлась в ванной, вошла в душевую кабинку и, как была в джинсах и майке, стала под горячую воду. Потом села в угол кабинки и обняла колени, обтянутые мокрой тканью. Я действовала как простой механизм, созданный выполнять именно эти действия, именно в этой последовательности. Что же дальше? А дальше надо взять бритву и провести уже знакомым движением по старым, едва заметным шрамам на запястьях. На этот раз Мир не позвонит в дверь. Мир сам сделал это. Тут я засмеялась, сначала тихо, потом — громче, потом — в голос. Я смеялась и смеялась, подставляя лицо под горячие струи воды, захлебываясь, откашливаясь, замолкая, а потом начиная снова. Мама билась в дверь и кричала что-то. Вдруг мой смех сам по себе прекратился. Просто прошел. Я подумала, что, видимо, все эти лекарства, которые я пью, подействовали. Если это была истерика, то она прошла.

Я закрыла воду, вышла из кабинки, сняла мокрую одежду. Включила фен и стала сушить волосы. Мама прекратила колотить по двери. От этого сразу стало легче. Обернувшись в банное полотенце, я вышла из ванной и столкнулась с Сержем Дювалем. Откуда он взялся?

— Милая моя, ты в порядке? — Сотни женщин, не посвященных в альковные тайны банкира, душу бы продали за эти слова из уст такого красавца. Он занимал весь проход своим великолепным телом, затянутым в вельветовые брюки-стрейч и трикотажную водолазку. Придерживая полотенце левой рукой, я, в знак благодарности, успокаивающе похлопала по его плечу правой.

Одевшись, я вышла на кухню. Моя мама чаевничала с банкиром в полном молчании, но в очень дружеской атмосфере. После чая Дюваль уехал. Воспользовавшись случаем и сделав вид, будто хочу проводить друга, я выскочила на улицу. И, помахав вслед «Ламборгини» Дюваля, отправилась за сигаретами. Из-за своей нервности я всегда чувствую на себе пристальные взгляды, вот и сейчас между лопатками было ощущение жжения. Обернулась — никого.

Иногда самый лучший выбор в жизни — это смерть. Это совсем не новая мысль, она многим приходила в голову. Такой выбор сделал и мой муж, перерезавший себе вены в клинике доктора Мортона в Париже. Он не спросил у меня совета, даже не попрощался со мной. Сделав свой выбор, он не оставил выбора мне.

Поздно ночью с пачкой сигарет в руке я вышла на кухню, открыла фрамугу и, уже сунув сигарету в рот, выглянула на улицу. Прямо под окном, со второго этажа было прекрасно все видно, стоял мужчина. Он казался высоким, одет был в черную кожаную куртку и черные брюки. На голове у него была красная бейсболка, надетая козырьком назад. Он делал то, что только собиралась сделать я, — курил, знакомым щелчком сбивая пепел с алеющего кончика сигареты. Улица была пустынна, только по дороге довольно быстро приближалась машина. Мужчина вертел головой, озираясь, и я заметила, какой длинный у него был нос.

— Мир! — закричала я, высовываясь из окна.

Он поднял голову, замер на минуту, и я совершенно точно разглядела его лицо: высокий лоб, четкие линии бровей, губы, подбородок. Ошибки быть не могло.

— Мир!

Машина поравнялась с ним, резко затормозила, из нее выскочили сразу двое, Мир рванулся от них, но как-то не очень сильно, будто признавая их право похитить и увезти его от меня. Двое из машины скрутили ему руки, что-то втолковывая, оборачиваясь на меня, посадили в салон, и автомобиль растворился в ночи.

Я была так растеряна, что осталась стоять на месте, не способная даже осмыслить произошедшее. Если разобраться, я была в глубоком шоке. Просто не могла пошевелиться. Вдруг зажегся свет — это проснулась от моего крика и вышла на кухню мама. На ней была длинная ночная рубашка, она смотрела на меня потрясенно. Ну да, я все еще держала сигарету в руке.

— Лена, что происходит? Почему ты кричишь? Ты куришь?