Ночной извозчик - Пьер Сувестр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Два часа спустя Раймонда и Бузий продолжали начатую беседу в его лавке — Бузий по-свойски расположился прямо на полу, а «Раймонда уселась на ветхий сундук. За это недолгое время они стали закадычными друзьями, Бузий рассказал девушке, рассеянно слушавшей его, о своих планах на будущее.
— Меня-то, — заявил он после очередного стаканчика, — меня торговля не устраивает. По сути говоря, я душой исследователь… а на улице Лагарп исследовать вроде бы нечего, так что я с этим всем расстанусь.
— Но что же вы будете делать?
— Гм… гм… путешествовать.
— Путешествовать?
— Да, путешествовать… Выхожу в отставку…
— Вы, значит, много денег заработали, господин Бузий?
— То-то и есть, что нет! И вообще, все, что язаработал, пошло виноторговцу, так что…
— Но как же будет?
— А очень просто, надоела мне вся эта возня, торговля одеждой и прочим хламом; теперь я намерен стать богатым нищим.
— Богатым нищим?
— Ясное дело, отменное ремесло. Послушайте, мадам, мадемуазель, кучерица моя дорогая, вот как я возьмусь за это дело: значит, распродаю имущество — это нетрудно, товара у меня почти что не осталось — а затем потихоньку-полегоньку подамся в Монако; вот в Монако-то я и устроюсь нищим. Найду себе местечко возле дома, где богачи деньги в кошелек гонят, и мимоходом с каждого возьму по грошику. Ловко задумано?
— Задумано-то очень ловко… но чтобы туда добраться…
— А на что мой ослик?
— Такой путь!
— Ну, ну, не так уж это трудно. В свое время у меня даже автомобили водились, но я вернулся к ослику; знаете, тише едешь — дальше будешь. Да, вот еще что мне пришло в голову, мадемуазель, мадам, дорогая моя кучерица…
— Что, господин Бузий?
— В случае, если вдруг надоест вам извозчиком ездить, не продадите ли мне лошадку?
На этот раз Раймонда навострила уши. А вдруг Бузий и впрямь готов избавить ее от кареты, ставшей теперь только помехой? Дочь Фантомаса предложила:
— Вот что, Бузий, послушайте: вы дадите мне двадцать франков…
— Ого!
— Да, двадцать франков и что-нибудь приличное из одежды.
— Мужской или женской?
— Женской.
— Тогда, черт возьми, это обойдется подороже.
— Да нет, Бузий! А я зато отдам вам и экипаж, и лошадь.
Бузий покачивал головой, раздумывал, соображал; наконец решился:
— Гм! Гм! Все-таки надо мне рассмотреть ваш экипаж.
И, припадая на ногу (торгуя одеждой, Бузий, чтобы придать себе интересу, начинал ни с того ни с сего хромать), он отправился на улицу Лагарп, где стояла карета.
Опытным глазом старого лошадника он осмотрел упряжку, потом сделал презрительную гримасу:
— Ну, рыдван-то только на дрова пустить, и все дела… А вот лошадь… Она что у вас, живая?
— То есть, как так живая? — возмутилась Раймонда. — Она же нас сюда привезла.
— Это еще ни о чем не говорит.
Бузий подошел к тощей кляче, похлопал ее по спине.
— Коняга ты, коняга, — ласково сказал он. — Ну, здравствуй, коняшка… гм… гм… не чистокровный бегун, конечно… Ну, ладно… Послушайте, а вы ручаетесь, что у вашего коня есть хвост?
— Хвост?
— Да, и грива.
— Как так — грива?
— Да, для меня это чрезвычайно важно. — К Бузию внезапно вернулось красноречие, и он объяснил. — Стало быть, еду я в Монако, чтоб стать богатым нищим, но в дороге есть-то надо. Так вот, если я заберу вашу лошадь, я создам небольшое предприятие.
— Господи, какое еще предприятие?
— А мне пригодится волос из гривы и хвоста на кольца и часовые цепочки, меня в свое время научил их делать один мой кореш по имени Фонарь, их здорово раскупают.
Прошло четверть часа с тех пор, как Бузий с Раймондой вернулись в жалкую лавчонку старого бродяги. Они уже почти что договорились, и Бузий подыскал для Раймонды черную юбочку и полосатую ситцевую кофточку, которые она тотчас же надела, да еще впридачу дал большую корзинку, в которых продавщицы цветов носят букеты. Но после таких щедрот он заупрямился и не очень-то спешил отдать ей обещанный луи. А Раймонда тоже заупрямилась и требовала с него эти деньги. Уходить она пока что не собиралась — и деньги нужны ей были позарез, и узнать хотелось кое-что от Бузия, который назвал заинтересовавшее ее имя. Ведь он признал в ней парнишку Луи, юнгу с баржи «Жанна-Мари», но она сразу не решалась расспросить его, понимая, что он держится настороженно и лишнего болтать не станет. А ей было о чем расспросить Бузия.
— Слушайте! — сказал наконец бродяга. — Слушайте, красавица, двадцать франков это чересчур, а вот десять я вам дам, если, конечно, фонари в порядке…
— Пойдем, взглянем!
Они опять вышли из грязного сарая. Бузий захватил бидон с горючим и стал заполнять пустые фонари кареты.
— Вот увидите, как сейчас вспыхнут! — приговаривал Бузий. — Я ведь еще и фонарщик…
Бузий не преувеличивал, когда сказал «вспыхнут». То ли он был неосторожен, то ли неумело взялся за дело — только Раймонда вскрикнула вдруг:
— Ах, Боже мой!
Стряслась беда…
Бузий опрокинул бидон на сиденье, а одной искры от его сигареты было достаточно, чтобы карета заполыхала.
— Э! э! — закричал Бузий. — Без дураков, тушить надо!
Но как тушить горящий экипаж? Мрачная, древняя повозка, сколоченная из старого дерева, пылала, как факел. Через минуту стало ясно, что потушить пожар невозможно. И как на беду лошадь, испугавшись огня и уже опалившись, внезапно очнулась и галопом поскакала по улице Лагарп.
— Провались она! — выругался Бузий.
— Черт побери! — воскликнула Раймонда.
Оба дружно припустились бегом, пытаясь догнать убегавшую от них карету. Та же, подобно гигантскому костру, неслась по улице Лагарп к мосту Пти-Пон. лошадь совсем обезумела.
Чувствуя, что огонь подбирается к ней все ближе, несчастное животное взбежало на тротуар и повернуло было в сторону моста Пти-Пон, к площади Нотр-Дам. К несчастью, карета ударилась о край тротуара, налетела на фонарь, опрокинулась на парапет и рухнула вниз! Подбежав туда, Бузий и Раймонда увидели это поразительное зрелище: пылающая карета свисает с моста, а лошадь, упираясь в мостовую копытами, сопротивляется тяжелому экипажу, тащившему ее в реку.
Оба, Бузий и Раймонда, смотрели, не зная, что делать.
— Черт возьми! — сказал Бузий.
И тут же у него вырвалось:
— Ах, тысяча чертей!
Догоравшая карета внезапно развалилась пополам. Сиденье и задние колеса упали в воду и пошли ко дну, а лошадь рванулась вперед, таща за собой разломанный передок.
Бузий, однако, не был слишком испуган. Он быстро помог лошади стать на ноги и осмотрел передние колеса с оглоблями.
— Отлично! — сказал он. — Вот потеха-то! Выходит, я теперь владелец беговой колясочки, «паучком» их называют те, кто ходит на бега. Я же вам говорю, мадемуазель, мадам, кучерица моя дорогая, что я всегда хотел шикарно жить!
И, посмеиваясь, добавил то, что было чрезвычайно интересным для Раймонды:
— Вырву-ка я нынче пару волосков из хвоста моего Пегаса, а завтра, пожалуй, загляну в «Трехгрошовую кружку» и спрошу Фонаря, не поможет ли он мне сплести часовые цепочки…
Что же касается Раймонды, то она ничуть не огорчилась, что роковая карета навсегда прекратила свое существование!
Глава 21
ХИТРОУМНАЯ ЦВЕТОЧНИЦА
В «Трехгрошовой кружке», кабаке, где собиралось общество отнюдь не смешанное, ибо состояло целиком из зловещих апашей и отпетых мошенников, в этот вечер царили необычайное оживление, суета, возбуждение, что говорило о нешуточном происшествии.
— Толково предложил! И толково выиграл!
— За яйца платишь ты…
— Знаешь, парень, тебе разве что верблюд нос утрет…
— Черт дери, шикарно сработано!
— Схряпал дюжину крутых яиц, да по-быстрому, да не запивая… Ну, сила! Какое здоровье надо иметь…
Завсегдатаи этого заведения, начиная с Заставы-Монпарно и кончая Грозой-Легашей, Титаном по кличке Жаба, Толстяком и самим хозяином «Кружки», пребывали в почтительном восхищении.
Все они дружно осыпали восторженными хвалами одного из своей же братии — ненасытную утробу по имени Фонарь.
Долговязый Фонарь только что побился об заклад, что отколет небывалый номер, и вышел победителем. Он умял подряд, не передохнув, ничем не запивая, дюжину крутых яиц.
— Ну, брат, нет слов, — заявил Толстяк, огромный мужчина с непомерно раздутым брюхом, выпиравшим из-под широкого красного пояса, который он то и дело подтягивал, чтобы удержать спадающие штаны. — Если когда-нибудь судьи надумают оттяпать тебе голову, ты попроси у них таксе же угощение, перед тем как полезть по ступенькам церкви святого Подневолия. Сам Дейблер рот бы разинул!
— И дал бы ему драпануть! — заключил Жаба.
Фонарь принимал все это с равнодушием, достоинством и гордостью, откинувшись на стойку и опираясь на нее локтями, но лицо его расплылось от блаженства.
