Скаутский галстук - Олег Верещагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Похороним их, — Сашка успел прихватить с собой две складных лопатки. Юлька уже не в первый раз трогала следы от пуль на моей куртке, и я подумал, что вот сейчас, пожалуй, мог бы её поцеловать без проблем… но не хотелось.
— А с этим что делать? — Зинка брезгливо тряхнула за шиворот стоящего на коленях полицая. — Допросить?
— А что он знает, кроме «пан офицер» и «хайль Гитлер»? — процедил Рэм. — Кончать его, гниду!
— Сынки! — завыл полицай, его лицо окончательно потеряло сходство с человеческим. — Сынки, не надо! Они меня заставили! Не надо!!!
Это было последнее, что он крикнул — Женька выстрелил ему в лоб из своего «нагана», процедив:
— За маму с папкой… — и нагнулся, сказав: — Помогите оттащить, чтобы рядом с нашими не вонял…
Труп полицая свалили в какую-то яму метров за пятьдесят от места, где копали могилы Олегу и Илье. Глубоко не получилось, да и зачем? Мы ведь даже не могли поставить какие-то знаки… Но Юлька финкой вырезала на коре большого дуба:
ПАРТИЗАНСКИЕ РАЗВЕДЧИКИ
ОЛЕГ ПАНАЕВ
и
ИЛЮША БАЛАНДИН
20 июля 1942 года
ИМ БЫЛО ПО 14 ЛЕТ
— Нельзя так уходить, — тихо сказал Сашка. — Надо хоть что-то сказать… Борька, знаешь что… ты спой.
Я сперва покосился на него, как на сумасшедшего. Но потом вдруг понял, что это самое лучшее, что можно придумать. Но не просто спеть, а…
Надежда, я вернусь тогда,Когда трубач отбой сыграет,Когда трубу к губам приблизитИ острый локоть отведёт…Надежда, я останусь цел!Не для меня земля сырая,А для меня твои тревогиИ добрый мир твоих забот!
— голос у меня сорвался, но я упрямо мотнул головой, разбрызгивая с ресниц капли — и выправился. Стыдно не было…
Но если целый век пройдёт,И ты надеяться устанешь,Надежда, если надо мноюСмерть распахнёт свои крыла —Ты прикажи: пускай тогдаТрубач израненный привстанет,Чтобы последняя гранатаМеня прикончить не смогла!45
35
Солнце жарило вовсю. Юлька, сидевшая со скрещенными ногами на песке, парилась, черкая в блокноте. Мне было легче — я лежал ногами в воде в одних трусах и слушал, щурясь на солнце, как Женька диктует:
— …я её оставил где-то
На русских полях… Записала?
— Записала, — уныло сказала Юлька. — Жень, давай хватит, я искупаюсь.
— Ладно, — смилостивился Женька, растягиваясь на песке возле меня и начиная мурлыкать «Лили Марлен» со своими словами.
Мы вернулись на базу отряда пять дней назад. База была новая, в десяти километрах от прежней, но похожая. За время нашего отсутствия к отряду прибилось восемь окруженцев и полдюжины мужиков с семьями из окрестных деревень, где, по их словам, «фрицы в конец одурели». Пока мы отсутствовали, наши пустили под откос два эшелона и, замаскировавшись в центре небольшого деревенского стада, под носом у железнодорожной охраны заложили мину под стрелку, разворотив её капитально. С юго-востока подошёл отряд Мухарева. «Взрыв» так и не вернулся, но вместо него по соседству появилась группа с Большой Земли, сколачивавшая вокруг себя всё тех же окруженцев, и довольно успешно. Так что наше возвращение было как нельзя кстати.
Вообще немцы были правы, сравнивая нас, партизан, с гидрой. Они разгромили партизанскую республику в Белебелке — возникла такая же в Порховском районе. Они уничтожили в наших краях за первые два месяца лета больше десяти отрядов — но возникло, по слухам, почти двадцать. Прошлую операцию против нас они, конечно, записали себе в актив — но вот они мы, и отнюдь не бездействуем. А вот на фронте у них дела шли хорошо, и в сводках, распечатываемых на машинке для окрестных деревень, нам приходилось обтекаемо врать. И про неудачные бои под Воронежем, и про «Эдельвейс» — немецкое наступление на Кавказе, и про то, что немцы в Сталинграде и прижали наших к Волге… Да и что нас они в покое не оставят тоже, сомнений не вызывало. Агентура из окрестностей доносила, что снова начинается стягиванье сил — наверняка, опять для контрпартизанской операции. Кроме того, враг принялся за серьёзную расчистку местности — начал расселять деревни в лесах и по их периметру, причём, что не замечалось раньше, расселение сопровождается массовыми убийствами. С одной стороны — тем больше людей присоединится к нам. А с другой — как же с едой и информацией?!
Вчера всему отряду зачитывали знаменитый сталинский «Ни шагу назад!», приказ N 227. Для нас, партизан, он вроде бы и не слишком актуален, но…
— Бориска-а…
Я повернулся на песке и тяжело вздохнул. Это был один из только что пришедших в отряд пацанов — Егор Алдохин. С момента нашего возвращения он осаждал меня просьбами повлиять на Сашку, чтобы его, Егора, взяли в отделение разведки. Собственно, я ничего против не имел, но Сашка твердил: «Подождём».
— Слушай, искупайся, а? — предложил я. — И остынь.
— Не, я не про это, — он покачал головой. — Товарищ командир тебя вызывает…
— …В общем, дело, это — так, — Мефодий Алексеевич широким жестом показал на банку со сгущёным какао. Сашка задумчиво погрузил в неё палец, намотал побольше сладкой коричневой массы и облизал. Я присоединился к нему; Хокканен не выдержал:
— Ну ложки же есть!
— Курить вредно, — печально сказал Сашка.
— Очень вредно, — подтвердил я. — Особенно после ранения…
— Кхгм… — Хокканен убрал трубку и несколькими энергичными взмахами разогнал дым.
— Дело это так, — вернул внимание наш командир. — Сведения есть, что это — фрицы в конце лета готовят это — наступление на Ленинград. Это — всвязи с чем активируют переброску частей, это, на фронт. Надо бы это как-то… — он поводил в воздухе руками. — Из штаба сообщили — это, операция «Нордлихт» у них называется. Собираются, это, с финнами соединиться и город это — совсем кончить. Вот и задание это — узнать, что перебрасывают. Это — откуда. И это по возможности — помешать… Сашка тут это — говорит, вы что-то придумали?
— Ну вообще-то, — я обсосал палец, с наслаждением почмокав, — вообще-то мы не для такого случая придумали, а вообще. Но может и сюда подойти. Нужны мины, замаскированные под куски угля, как у Мухарева делают. Штук пять. Ромка нужен. И тогда дело будет так…
Мы с Юлькой сидели на «нашем месте», болтали ногами и по очереди ели остатки какао из банки, которую я прихватил с собой, уходя из командирского шалаша (землянки вырыть было просто некогда). Последние остатки я по-добрал пальцем, хотел облизать, но потом, помедлив, протянул Юльке:
— На. Остатки сладки… — и резко растормозился, когда он слизала какао. Для неё-то это была ерунда, а для моего сознания, испорченного десятками виденных фильмов… Я почувствовал, как горят щёки и, чуть наклонившись к ней, сказал: — А вот тут осталось… в углу рта…
— Тут?.. — спросила она беззаботно. — Где?
— Нет… не тут… — я наклонился ближе, и Юлька поставила между нами ладонь:
— Жук ты, Борька, — сказала она сердито. — Если бы ты не был таким смелым и умным, я бы… я бы…
— Что ты бы? — тихо спросил я, не отстраняясь.
— Я бы Мефодию Алексеевичу пожаловалась.
— Жалуйся, — внезапно обиделся я и отодвинулся. — Ради аллаха. Подумаешь.
— При чём тут аллах? — прыснула Юлька. — Ну тебя.
— Юльк, — я сделал просительное лицо. — Один раз поцелую, а?
— Отстань.
— Один раз, — я снова придвинулся.
— Отстань, говорю!
— Ну чуть-чуть…
— Закричу.
— Фрицы услышат. Ты же не будешь товарищей подводить?
— Я если мне Сашка нравится, а не ты?
Я отстранился, помолчал и спросил:
— Это правда?
Юлька соскочила в воду и в два прыжка добралась к берегу. Обернулась и махнула рукой:
— Пошли готовиться!
36
Вообще это было довольно странное ощущение — вот так сидеть среди врагов и грызть яблоки. Ещё более идиотским казалось, что на нас не обращают внимания. Меня вдруг стало одолевать дурацкое желание — вскочить и заорать во всю глотку: «Эй! Кретины! Смотрите! Я — партизан!!!» Не шуточное, а совершенно серьёзное, дошедшее до физического нетерпения, как желание сходить в туалет.
Я задавил его в себе усилием воли.
Недалеко от третьего станционного пути сидели на травке пятеро беспризорников — четверо постарше, трое мальчишек и девчонка, и мальчишка помладше, с холщовой сумкой через плечо.
— Состав, — сказал Сашка. — Наш.
— Угу, — я поднялся и потянулся, краем глаза заметив, как Ромка, лениво встав с травки, неспешно потащился через пути. Весь его вид выражал усталую озабоченность по поводу того, где бы пожрать.
