Бремя выбора (Повесть о Владимире Загорском) - Иван Щеголихин

Тому, кто провел этот год на Сухаревке или вблизи ее, революция представлялась затянувшимся концом светя, а Москва — воплощением преисподней. Такого в век не переубедишь, он сам все видел, испытал, запомнил и, доведись потом уйти ему за границу, до гробовой доски будет клясть те дни, вспоминать, рассказывать и писать.

Но была, жила, действовала и другая Москва — революционная, советская, Москва — крепость и арсенал. Рабочий класс, отдав лучших своих сынов фронту, продолжал трудиться на оборону. 23 предприятия выполняли заказы Военно-инженерного управления, еще 11 работали на Артиллерийское управление, 14 заводов выпускали различную военную продукцию, 30 фабрик шили обмундирование и обувь для Красной Армии. «Марс», «Оборона», «Центрошвей» и бывшая фабрика Антонова готовила в день по шесть тысяч шинелей.

Не только фронту, но и тылу давала свою продукцию Москва рабочая — паровые котлы, двигателя, насосы, чугунное литье, рельсы, дрезины и вагонетки, не забыли а про нужды крестьян — плуги и бороны, пилы, топоры, колуны.

Каждую неделю Москва выходила на субботники, ремонтировала заброшенные паровозы и станки, разгружала баржи на пристанях. Руководителем Бюро субботников назначен Загорский.

Отряды рабочей инспекции боролись против черного фронта.

На работу в милицию пришли женщины, получив револьверы и свистки, паек и смертельный риск.

В августе легендарный Камо начал собирать особый партизанский отряд для действия в тылу врага — контрразведка, ликвидация штаба Деникина, диверсии, разложение врага изнутри. Отбор кандидатов, только из числа коммунистов, шел сначала через Загорского. Запомнился ему восемнадцатилетний юноша в очках Василий Прохоров, по кличке Дед, который вскоре был награжден именными часами за отвагу и мужество.

Все районные комитеты партии вели постоянную работу в красноармейских частях. В Пресненском районе намечен специальный «красноармейский день» — раз в педелю все ответственные товарищи направлялись к войнам для бесед, собраний, митингов.

Каждую неделю в МК заседала комиссия по связи с фронтом.

По Москве курсировал специальный трамвай Центрагита с плакатами, лозунгами и лекторами.

В самом начале сентября в пустой витрине кондитерской Абрикосова на Тверской появился огромный лист с рисунками и стихами — «Окно сатиры РОСТА» номер первый.

Волна за волной проходили партийные мобилизации. В июле в помощь Петрограду против Юденича послан отряд московских коммунистов в 500 человек. Еще 150 большевиков, способных вести работу в качестве полковых комиссаров, потребовались на Южный и Западный фронты. Распределили по районам так: от Пресненского — 20 коммунистов, от Городского и Замоскворецкого — по 23, от Сокольнического — 15, Хамовнического — 12, Басманного — 13, Лефортовского — 11, Железнодорожного, — 8, Сущевско-Марьинского, Рогожского и Бутырского — по 7, от Алексеевско-Ростокинского — 5.

В отрядах ЧОНа по всем районам города на август собрано более пяти тысяч человек, обученных и готовых к выступлению в любую минуту. Все списки поименно в руках Загорского.

«Обученных и готовых» — сколько забот, хлопот, волнений за этими двумя словами! Ученье в труде, ученье в бою, ученье на ошибках, на своих собственных, примеров, как надобно, сколько ни ищи, в истории не найдешь.

«Считай, что работа, связанная с обысками, арестами, допросами и т. п., может быть выполняема лишь ответственными работниками с большим политическим и партийным стажем, и признавая, что она может оказать деморализующее влияние на несложившихся еще подростков, предложить ВЧК и МЧК не давать подросткам, членам Союза Молодежи, такого рода работы. МК не возражает использовать их там, где требуется юношеская ловкость, подвижность, например работа разведчиков».

Собрались все, названные Дзержинским: Лихачев, Пятницкий, Людвинская, Шварц.

Слова приветствия, два-три слова о пустяках. Улыбка в кабинете Загорского обязательна, так сложилось. Потом эмоции могут быть всякими, и слезы не исключаются, но — потом. А сейчас сосредоточенное молчание. По Лицам Дзержинского и Загорского видно — совещание особенное, что-то произошло.

Заговорил Дзержинский, и теперь уже прямо:

— Учитывая тяжелое положение на фронтах, Владимир Ильич предлагает Московскому комитету РКП (б) начать подготовку к созданию в Москве подпольной организации большевиков.

Загорский оглядел товарищей. Впереди всех, единственная в группе женщина, элегантная, строгая Людвинская, по кличке Таня. Когда-то, совсем девчонкой, начинала свой путь в Одессе, прошла и тюрьму, и эмиграцию, работала в Сущевско-Марьинском районе, хорошо знает Москву. За ней Лихачев Василий Матвеевич, по кличке Влас, задумчиво смотрит в окно, словно прикидывая сразу, какие меры потребуются для подполья. В прошлом рабочий, Влас после пятого года эмигрировал в Америку. В семнадцатом году был в Питере делегатом Апрельской конференции от Сестрорецкого завода, затем направлен в Москву, избран здесь секретарем МК большевиков. Один из руководителей вооруженного восстания в октябрьские дни. Рядом с ним Исаак Шварц, по кличке Семен, тихий, скромный, но удивительный мастер «Т» — техники конспирации, тоже из старой гвардии. Вместе с Орджоникидзе и Спандаряном входил в Российскую организационную комиссию по созыву Пражской конференции. Откинулся на спинку стула Пятницкий, засверкал глазами, оживился, словно строевой конь при звуке боевой трубы. Вся его жизнь, в сущности, организация подполья, транспорта, явочных квартир, встречи и проводы большевиков за границей. В десятом году он возглавлял группу содействия РСДРП в Лейпциге, когда к нему в помощники приехал товарищ Денис с новым паспортом на имя Загорского. Они вместе переправляли к Ленину делегатов из России на Пражскую конференцию большевиков. Все это было давно, до войны.

До революции.

Вне пределов России…

А сейчас в родной Москве накануне второй годовщины республики нм предстоит заниматься тем же, чему, казалось, никогда не будет возврата, — снова принимать меры по уходу в подполье.

— Все мы твердо уверены в победе нашего дела. Но, нацеливаясь на победу, никогда нельзя упускать из поля зрения возможные осложнения, задержки и отступления. Вспомните Брестский мир… — Дзержинский говорил спокойно, без уныния и без лишнего пафоса. Он узнал о решении Ленина раньше других, успел освоиться, да и выдержки ему не занимать. — Сейчас необходимо обеспечить паспортами весь партийный актив и членов ЦК. Подобрать подпольщиков, организовать явочные пункты, наладить подпольную типографию. Обеспечить партию материальными средствами, для этого в спешном порядке па Монетном дворе отпечатать побольше бумажных денег, сторублевых царских «екатеринок», упаковать их в оцинкованные ящики и хранить в надежном месте. На имя Буренина, в прошлом купца, а ныне надежного товарища, оформить документы как на владельца гостиницы «Метрополь» — пусть будет еще один источник материальных средств на нужды подпольщиков…

Уход в подполье — отступление. Отступление, но не смерть! Брестский мир тоже отступление, уступка врагу, да еще какая уступка! Миллион километров территории, миллиарды марок контрибуции. Чтобы выиграть время, пришлось отдавать пространство. Но мир спас республику. И, кстати, самого Загорского. По телеграмме наркоминдела он был вывезен из плена в Берлин, где собственноручно водрузил флаг Советской республики на здании посольства…

Мартов в припадке антибрестизма кричал: лучше умрем, как парижские коммунары, но не уступим врагу!

«Надо воевать против революционной фразы, — отвечал Ленин, — приходится воевать, обязательно воевать, чтобы не сказали про нас когда-нибудь горькой правды: «революционная фраза о революционной войне погубила революцию»».

Ленин в те дни оставался почти один. Из членов ЦК только Свердлов и Сталии его поддерживали. Даже Дзержинский был сначала против. Но продолжать войну — верная гибель и революции, и России: Если война будет продолжена, Ленин и Свердлов уходят из правительств». (Опять раскол — и какой! — уже среди членов большевистского ЦК.) Троцкий, глава делегации в Брест-Литовске, отказался подписать мирный договор, и немцы перешли в наступление по всему фронту, захватили Латвию, Эстонию, большую часть Украины, придвинулись к Петрограду. И только тогда па пленуме ВЦИКа Ленину и Свердлову удалось доказать «полную невозможность сопротивления германцам» и получить большинство голосов — мир был заключен.

Меньшевики остались при своем мнении — лучше умереть достойно, как герои Парижской коммуны.

А что, если к ним прислушаться, если не тогда, так теперь? Дескать, мы свое дело сделали, революцию совершили, вполне убедительно взяли власть, продержались почти два года, честь нам и вечная слава, можем почить на лаврах, можем стать богом, то есть па все наплевать, мироздание пусть теперь само держится.