Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник) - Анна Гаврилова

— Наречена мной жена твоя Ириною, ибо смиренна и спокойна она, в память о единодержавной базилиссе и автократоре римлян. Боле любя Господа и его правду, чем своего собственного сына, та Ирина поступилась семейными узами, но исправила все то, что пришло в расстройство при базилевсах Леоне и Константине.

И завещано было тою Ириною — подобно изображению честного и животворящего Креста полагати во святых Божиих церквах, на священных сосудах и одеждах, на стенах и на досках, в домах и на путях честные и святые иконы, написанные красками и из дробных камений и из другого способного к тому вещества устрояемые, якоже иконы Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и непорочныя Владычицы нашея святыя Богородицы, такожде и честных ангелов, и всех святых и преподобных мужей…. и чествовати их лобызанием и почитательным поклонением, не истинным, по вере нашей, Богопоклонением, еже подобает единому Божескому естеству, но почитанием по тому образу, якоже изображению честного и животворящего Креста и святому Евангелию и прочим святыням фимиамом и поставлением свечей честь воздается, яковый и у древних благочестный обычай был. Ибо честь, воздаваемая образу, преходит к первообразному, и поклоняющийся иконе поклоняется существу изображенного на ней… Узнала она истинного Бога, познаешь его и ты.

Князь поморщился, ибо из сказанного ромейским попом не понял ни бельмеса, разве лишь то, что разум затуманить может почище иных волхвов. Язык у иерея подвешен.

Не знал Осколод и того, что базилисса Ирина, жена Леонова, мало что мужа своего отравила, смазав ядом императорскую корону, а он не царствовал и пяти лет, так и сыну Константину приказала выколоть очи, настолько обуяла жажда власти.

Осколод погладил вислые усы, спросил с величием, достойным ромейского Императора:

— Так что теперь?

— Жизнь во Христе и Божья благодать. Ибо только Господь Бог наш — истина, — отозвался иерей Михаил.

— А как же те, что в старой вере остались?

— Безбожники сгинут сами. Вот увидишь, князь. Вот увидишь… Внемли мудрости завета…

— Ах, если бы так все само собой устраивалось, — молвил Осколод с горечью.

— Не стоит сомневаться в могуществе Господа! — возразил Михаил. — Тебя гложат сомнения, Николай, но следуй заповедям Его, и все наладится. Ты заблуждался, — но ведь только Он непогрешим. А ты грешен, и я грешен, и все мы грешны. Покайся в грехах своих, и станет легче. И отпустятся они тебе, коли от чистого сердца раскаешься.

— Ну, хорошо, — погрустнел князь. — Кляну себя, что пребывал в гордыне и отринул мать. Кляну себя, что гордыня эта стала причиною смерти сына моего, Тура. И меч, поднятый мной супротив врагов, пал на него и мать мою в один и тот же год. Что скажешь на то, иерей?!

— Не мною изречено, самим Христом заповедано. Вот слова его: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня, и кто не берет креста своего и не следует за Мною, тот не достоин Меня».

— Что значит сие, поясни?

«Глупый, невежественный варвар! — подумал Михаил. — Значит это, что пока ты будешь плакаться в исповедальне, Великому городу Константина ничего не грозит. Значит это, что пока ты, размазня, будешь править в Киеве — нам сподручнее управиться с прочими дикими скифами твоими же руками…»

— Что значит сие, ромей? — повторил Осколод.

— Твой крест, князь, утверждать в Киеве мир и порядок, возлюбив Господа превыше родных. Не терзай душу свою смертью близких. В том нет вины твоей, а пути Господни неисповедимы. Бог дал, он же и взял. Не в том ли промысел Его, что через страдания пришел и ты на свет истинной веры? Господь милосерден, он ведает и будущие прегрешения. Поведай о них, Николай!

— Знаю, враги нам хазары, и многие в Киеве давно бы сами взялись за оружие, порешить их доглядчиков да купцов. Ведаю — неразумно сие, но как уберечь свой народ от глупости? Киеву выгода прямая хазаров держаться, потому как один город наш среди земель славянских, агнец средь волков. А как печенеги подходили — так тож хазары помогли. Одним не справиться было. Опять же — польза.

— И на то, князь, был Им дан ответ. Ты слышал от многих: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Господь говорит нам: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?»

— Надо ли понимать это так, святой отец, что утвердить нам мир со степняками надобно?

Михаил потупил взор и проговорил:

— Кто я есть? Лишь смиренный служитель Господа. И не я, но Он говорит с тобою, Николай, через великую книгу.

Часть третья

Глава 1

Златан любовно провел рукой по блестящей глади клинка, довольно хрюкнул:

— Хорош! Вона, видите, как новый кузнец подправил?

Горян скосил на товарища недовольный взгляд, губы изогнулись в горестной ухмылке.

— Чего морду кривишь? — расплылся Златан.

Тот ответил серьезно, без тени веселья:

— Ничего. Сколько мужичья ты этим клинком перерезал?

— Много, — бросил Златан и тоже сделался хмурым. — В последний раз троих порешил. Пришлось, сами виноваты, неча буйствовать было. А я тоже поплатился. Когда последнему голову срубал, клинок в хребтине застрял. Такая зазубрина осталась — думал, не выведет.

В доме повисла недобрая тишина. Дружинники, которые, как и Златан, занимались осмотром оружия, замерли, каждый прятал глаза. Наконец кто-то не выдержал:

— Сколько лет, а я все одно привыкнуть не могу. Мы в зверье превращаемся. Своих же, славян…

— Мы не славяне, мы русь, — вякнул кто-то.

— Однако же одного языка, стало быть — славяне, — возразили ему. — Рус-то может братом, может, внуком Словена Старого был. А от того Словена и прозвались славяне.

— Нельзя так. Не могу больше!

— Ты ещё на исповедь сходи, — в голосе Златана прозвучала боль.

Кулаки Горяна сжались, мышцы на плечах вздулись, на могучей шее забилась пульсом вена.