Река Гераклита - Юрий Нагибин

— Хорошие валеночки! — почти пел он и — деревенское дитя — добросовестно добавлял: — Но плохие!..

На перроне Самарского вокзала фотограф, сделав плавное движение рукой, державшей черный колпачок объектива, запечатлел Нексе в окружении шестидесяти пяти детдомовских детей. В вязаных шапочках и таких же рукавичках, в крепко подшитых валенках ребята выглядели почти нарядно, несмотря на плохонькие пальтишки.

— До свидания, ребята! — сказал Нексе. — Я очень вас полюбил.

— До свидания, папа! — прозвучало в ответ.

— Я пришлю вам фотографии моих детей, которые стали вашими братьями и сестрами. До свидания!

— Товарищ Нексе, разрешите?.. — и директор детдома торжественно вручил Нексе удостоверение почетного члена Самарского городского Совета.

— Спасибо! — растроганно сказал Нексе. — Я считаю Россию своей Родиной. У пролетариата нет другой Родины, кроме революции. Поэтому вы избрали не иностранца в городской Совет, а сына русской революции. Это наша общая Родина…

Поезд тронулся. Нексе стоял в тамбуре без шапки и махал рукой.

Внезапно рыжий сорвался с места и кинулся следом за поездом. Влюбленный взгляд зеленых ежиных глаз прикован к Нексе. Срез платформы оборвал его бег. И эту маленькую фигурку навсегда унес в своем сердце старый писатель…

На стенном календаре дата: 26 июня 1923 года. Маргрете в кухне пересчитывала восковые свечки, которым предстоит загореться на праздничном пироге.

— …пятьдесят три, пятьдесят четыре!..

— А почему столько свечек, мама? — спросила ее младшая дочь.

— Потому что папе исполнилось пятьдесят четыре года.

— А это много?

— Для кого как. Для папы совсем немного.

Послышался звонок. Маргрете пошла открывать и возле калитки столкнулась с непривычно элегантным мужем.

— Опять поздравление, — сказала она.

Вместе с письмом почтальон вручил им большой, тяжелый ящик.

— И подарок! — восхищена Маргрете.

— Да еще какой! — подхватил Нексе, заглянувший в письмо. — Ну и молодчина Иоганнес Бехер! Прислал моим ребятам двенадцать кило шоколада.

— Зачем так много? — ужаснулась Маргрете.

— Ты не поняла, — Нексе внимательно посмотрел на жену. — Это тем ребятам.

— А, прости, милый, я все никак не привыкну, что у нас теперь семьдесят детей.

— А пора бы, — вскользь заметил Нексе. — Ну, мы идем прогуляться. Сторм!.. — позвал он сына.

— Не опаздывайте к завтраку, — Маргрете нежно поцеловала мужа…

Нексе и Сторм вышли на улицу. Чудесный летний день, зелень полей, легкие кучевые облака в небе, красные датские коровы пощипывали свежую траву.

Перейдя железнодорожное полотно, отец и сын двинулись дальше мимо маленьких уютных домиков и киосков с мороженым. Конечно, Сторм получил стаканчик ванильного.

Они вышли на улицу Страндвейн. Здесь много гуляющих. Движение по раннему часу небольшое, ничто не мешает насладиться прекрасным солнечным утром.

Они поравнялись с книжной лавкой, и Нексе не отказал себе в удовольствии заглянуть туда.

— Ого! — сказал он знакомому продавцу, глянув на полки. — А вот и моя «Дитте». Знаете, милый Херлев, только у вас не распродан четвертый том.

— Никто не берет, — тихо ответил продавец.

— А почему же в других магазинах я не вижу этого тома?

— Его просто убрали с полок.

— Неужели читатели пали духом перед четвертым томом? — чуть напряженно улыбнулся Нексе. — А ведь их ждет еще пятый!.. Но без шуток, Херлев, что случилось с покупателями? Ведь первые три тома были расхвачены мгновенно.

— Это было до вашей поездки в Россию. Вернее, до появления ваших русофильских статей. Читатели отвернулись от вас, Нексе.

— Я не верю. Каждому позволено иметь свое мнение. Я был в России и пишу о том, что видел собственными глазами. Признайтесь, Херлев, что это ваши выдумки. Просто вы не умеете торговать.

— А это вы видели? — Херлев вытащил из-под прилавка какой-то листок.

— Что это?

— Призыв ко всем книготорговцам бойкотировать книги Нексе. Я один не побоялся оставить вас на полках.

— Спасибо, Херлев. — Нексе пожал руку книготорговца и бодро добавил: — А «Дитте» им все-таки придется прочесть!

— Завидная уверенность в себе! — вздохнул книготорговец.

— Мне ничего другого не остается, — засмеялся Нексе и вышел из магазина. Здесь он сказал перепачканному мороженым Сторму: — Твой папа получил еще один подарок ко дню рождения.

— Угу, — отозвался занятый вафлей Сторм. — А что бы ты больше всего хотел получить?

— Пару домашних туфель и подвязки к носкам.

— Фу, как скучно!

— Ну, а ты, если б ты был на моем месте?

— Бочку мороженого, — не задумываясь, ответил Сторм. — А гости у нас будут?

— Бабушка, во всяком случае, придет.

— А наш другой папа? — беспечно спросил Сторм.

На мгновение Нексе словно окаменел. В его глазах окружающий мир перевернулся на сто восемьдесят градусов, затем обрел обычное положение.

— Ваш другой папа? — повторил он медленно.

— Да, он приходит, когда тебя нет, — благожелательно пояснил Сторм.

— Вот и последний подарок, — пробормотал про себя Нексе, а вслух сказал: — Тебе очень хочется его видеть?

— Нет! Мы его и так часто видим, а тебя редко…

Невеселым было возвращение домой. Нексе устало, механически передвигал ноги. В нем как будто погас свет. Сторм нетерпеливо тянул отца.

Вокруг «Зари» сад в полном цвету. Четверка заспавшихся ребят выбежала навстречу отцу. Он рассеянно потрепал их по нагретым солнцем головам. Тяжело поднялся на крыльцо.

Маргрете, с красивой прической, но в фартуке, выглянула из кухни.

— Вот и вы! Сейчас будем пить шоколад. Не бойся, Мартин, это не из посылки Бехера.

— А я и не боюсь, — тускло отозвался Нексе.

Чувствительная к каждой интонации мужа, Маргрете внимательно посмотрела на него.

— Что с тобой? Ты устал? Плохо себя чувствуешь?

Нексе пожал плечами. Трудно было ломать праздничное настроение в доме, лишать себя последней надежды, к тому же рядом крутились дети.

— Сейчас я тебя порадую. Держи! — и Маргрете выхватила из кармана фартука письмо в нескладном самодельном конверте.

— От моих ребят! — оживился Нексе и с неловкой усмешкой: — Хоть кому-то я дорог.

— Вот те раз! А нам ты не дорог? А своим читателям?

— Читатели бойкотируют «Дитте». А книготорговцам велено не продавать книги большевистского прихвостня.

— Так ты из-за этого такой мрачный? — вроде бы с облегчением сказала Маргрете. — Плюнь! В первый раз, что ли?.. Они считают тебя большевиком? А ты и есть большевик. И, назло всем врагам, мы подымем на флагштоке красный флаг.

Она достала из тумбочки сверток, развернула его и пустила волной кумачовое полотнище.

— Господи, откуда это? — взволнованно спросил Нексе.

— Мой подарок тебе.

— Спасибо! — Нексе растроган, и тут вся боль разом выплеснулась из него: — Грета, Грета, ну, как ты могла?..

Она удивленно посмотрела на него, долго вздохнула и — детям:

— Ступайте наверх! Нечего под ногами крутиться. Сторм, я кому говорю? — И, когда дети повиновались, тихо сказала: — Я знала, рано или поздно ты узнаешь, но мне не хотелось, чтобы это случилось сегодня.

— Какая разница?.. Значит, ты не отрицаешь?

— Зачем же лгать, Мартин?

— А разве все твое поведение не было ложью?

— В ответ на твою ложь, Мартин.

В ней не было ни растерянности, ни смущения, ни раскаяния, и странная ее уверенность сбила Нексе с толку.

— Что ты имеешь в виду? — смешался он.

— Неужели ты думаешь, что я ничего не знаю? Ты слишком заметная фигура, и твои поездки…

— Что тут общего? — возмутился Нексе. — Случайная близость в промозглом вагоне — и длительная связь у всех на виду. Эта добрая русская женщина просто пожалела меня.

— Я имела в виду не добрую русскую женщину, а кельнершу из мюнхенского погребка, — жестко сказала Маргрете и вдруг улыбнулась: — Сколько в тебе еще детского, Мартин! Ну, откуда я могла знать о твоем русском приключении? Но ведь ни для кого не секрет, почему ты повадился в Мюнхен.

— Мне необходим юг… из-за моих легких… — он совсем запутался. — Все равно, это не одно и то же…

— Ну, конечно!.. Писатель, сложная, противоречивая, мятущаяся натура, ему все дозволено. Но я тоже живой человек. И я устала от одиночества, от того, что тебя никогда нет. Даже когда ты дома, тебя нет. Ты называешь меня «Дитте», не узнаешь Сторма, дети тебя раздражают. Тебе куда легче любить выдуманных тобою детей — и прости, самарские дети тоже выдуманные, — чем своих собственных из плоти и крови.

— Дались тебе самарские дети! За что ты их ненавидишь?