Людмила Целиковская. Долгий свет звезды - Михаил Вострышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Здравствуйте! – зазвенел ее голосочек. – Всем вам – здравствуйте!
– Здравствуйте… – тараща на знаменитую артистку глаза, отвечали женщины-фармацевты.
– Ой, вы Целиковская? – спросила самая смелая.
– Да, я Целиковская. И я вас всех умоляю, ради бога, помогите – племянник погибает. У меня с собой рецепты, врачи сказали, если я достану лекарства, они спасут его.
Женщины забегали, перевернули всю аптеку.
– Это есть… это тоже есть… а вот этого нет…
– Будьте так любезны, – с мольбой в глазах и в голосе просит Целиковская, – подскажите, где мне достать это?
Женщины повисли на телефонах, обзванивая своих знакомых в других аптеках. Наконец – удача!
– На Ленинском проспекте есть.
– Вы их предупредите, пожалуйста, что мы сейчас приедем… Большое всем спасибо!
И вновь две хрупкие женщины мчатся в другой конец Москвы. Людмила Васильевна ругается, по-русски клянет Гидрометцентр:
– Сказали, будет солнце… Почему нельзя сказать правду?.. Если не знают, какая будет погода, лучше бы молчали… За что им только деньги платят!..
– Люсь, ты как хамелеон. В машине ругаешься, как сапожник, а вошла в аптеку – и другим человеком стала.
– Надюня, запомни: постных и хмурых лиц никто не любит. А нам надо, хоть и настроение паршивое, чтобы нас сегодня любили… Не волнуйся, мы победим!
Все нужные лекарства они наконец достали и отвезли их в роддом. Целиковская заодно договорилась, что в палату к Пете положат его мать, которая будет за ним ухаживать.
И свершилось чудо – малыш выздоровел. Теперь уже закончил институт, живет на радость себе и близким. А тогда, через три дня после визита Людмилы Васильевны, когда малыш был спасен и пошел на поправку, все врачи и медсестры перебывали у него…
– Как он похож на Целиковскую! – говорили. – Просто одно лицо!
Гааз любил повторять фразу из Евангелия от Матфея: «Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними».
Если человек может поставить себя на место другого, кому приходится трудно в данную минуту, и посочувствовать ему, он уже сделал полдела. Если же он в силах поддержать захандрившего от судьбы-злодейки друга и действует, значит, он сумел до конца выполнить свой долг и достоин похвалы.
Писатель Владимир Максимов не был обделен друзьями. Заходил он время от времени и в гостеприимный дом Целиковской.
Когда он, обвиненный в антисоветизме, вынужден был вместе с женой покинуть Советский Союз, никто из знакомых не пришел проститься с ними в аэропорт. Боялись, наверное, соглядатаев-чекистов. В ожидании своего рейса с тоской думали Максимовы о родине, которую, может быть, больше никогда не придется увидеть, и со страхом гадали: выпустят за границу или заберут прямо из аэропорта в тюрьму?..
И вдруг, когда уже собрались выходить на взлетное поле, увидели бегущую к ним с большим букетом роз Целиковскую.
– Таня! Володя! – звонко закричала Людмила Васильевна и бросилась в объятия друзей.
Максимовы до бесконечности были тронуты сердечным поступком Целиковской и, живя в Париже, часто вспоминали его.
Людмила Васильевна, когда дело доходило до друзей, почти ничего не боялась – ни ЦК КПСС, ни КГБ, ни театральных кликуш. Она боялась только, что не сумеет помочь друзьям в тот момент, когда они более всего будут нуждаться в ее поддержке и сочувствии.
Господь говорил, что счастлив более дающий, нежели приемлющий. Целиковская воистину была счастливым человеком.
Мировоззрение
Целиковская, чей дедушка был сельским дьячком, а отец, уже переселившись в Москву, подрабатывал регентом церковного хора в Елоховском соборе, нередко ходила в Божий храм. Но, по ее словам, об этих посещениях она не любила рассказывать знакомым.
Она никогда не состояла ни в комсомоле, ни тем более в коммунистической партии. Но неужто ее не зазывали вступить в доблестные ряды продолжателей дела Ленина?
«Предлагали, конечно, и весьма настойчиво. Но у меня был веский аргумент: «Не могу, много у меня «пятен капитализма». Вот как-то так и удалось».
Среди ее друзей и знакомых немного было людей, верой и правдой служивших коммунистической идеологии. Ее гостеприимный дом буквально был набит диссидентами, скрытыми и явными. Кажется, Целиковская сама неминуемо должна была стать, по выражению репрессивных органов, отъявленным антисоветчиком. Ничего подобного! Ее интересовала политика, идеология Советского государства только в преломлении нужд и творческих поисков Вахтанговского театра и «Таганки».
В молодые годы Люся, конечно, как и подавляющее большинство наших соотечественников, подпала под обворожение имени Сталина.
«Была самой обычной московской девчонкой. Учила то, что учили другие, и верила в то, во что полагалось верить. Долго верила.
Когда в 1945 году меня пригласили в Кремль на прием по случаю Победы, я увидела Сталина. Совершенно не похожего на того, которого знала по портретам и фотографиям: рыжеватый человек, в оспинах, сидел в торце стола, ел раков и плевал на пол. Вдруг поднял глаза, посмотрел на меня. Нет, он меня не узнал и не заметил, просто скользнул взглядом и опять принялся за раков. Но что в это мгновение переживала я!
Одна моя подруга вернулась недавно из Иерусалима и рассказывала: «Ты себе не представляешь, что это за чувство, когда идешь по дороге, по которой когда-то ступал Он!» Вот что-то подобное было со мной тогда, в Кремле. Все внутри замерло, затрепетало – ну, Бог посмотрел!»
Но завороженность образом Вождя таяла не по дням, а по часам. Не из-за того, что Целиковская узнавала что-либо крамольное о верховном советском жреце, а по занятости другими делами, увлечением совсем иными проблемами.
«В пятьдесят третьем Сталин умер. Но это прошло совершенно мимо меня, почти в буквальном смысле. Я вывела сына на прогулку, поддерживая на полотенце его беспомощное тельце, а по улице катилась огромная толпа. Я даже не сразу поняла, что это. Сказали: Сталина хоронят».
Про таких людей часто говорят: «Политически индифферентен». Да, Целиковская всегда оставалась равнодушной к темам, где все надо принимать на веру и где не могло быть особого личного мнения. Даже в христианстве она пыталась разобраться собственным умом, задавала множество неожиданных вопросов знакомому епископу, из-за чего он, в конце концов, стал прятаться от столь любопытной прихожанки.
Целиковская понимала, что ничего оригинального, любопытного ей из политических дискуссий не вынести, и отмахивалась от них, как от назойливой мухи. В этом ее огромное отличие от бесчисленных доморощенных философов, спорящих с пеной у рта, уютно разместившись в кресле у телеэкрана, с телеведущими по любому поводу. Людмила Васильевна любила полемизировать главным образом по вопросам искусства. Ну еще, быть может, по кулинарным вопросам.
«Сражаясь против бюрократии, актеры сами становятся функционерами. А в театре всегда интересен только спектакль как искусство актера и режиссера. Остальное вторично, а если вся энергия тратится на вторичное – значит она тратится впустую».
«Как же так? – возвысят оскорбленный голос современные политики. – Ее не интересуют глобальные вопросы общества?! Она равнодушна к стержневым интересам страны?! Если вся творческая интеллигенция будет столь безразлична к актуальным проблемам политики государства, то мы лишимся завоеванных свобод, утратим нюх на врагов демократии!»
Целиковская обладала великим даром увлеченно заниматься своим делом и не лезть в чужое, где будешь плутать, как в дремучем незнакомом лесу.
«Когда бы люди захотели, вместо того чтобы спасать мир, спасать себя, – мечтал А. И. Герцен, – вместо того чтобы освобождать человечество, себя освобождать, – как много бы они сделали для спасения мира и для освобождения человека!»
Мировоззрение Целиковской заключалось в исполнении этого завета замечательного русского мыслителя.
Она не делила людей по типам, партиям, национальностям. Она каждого человека воспринимала как индивидуальную личность и, может быть, даже «в отрыве от государства». Исповедовать подобные взгляды гораздо сложнее, чем вбить себе в голову любовь к какому-нибудь определенному «направлению» и, в зависимости от него, сортировать людей, кладя неповторимую душу каждого то направо, то налево.
Целиковская в последние годы жизни не поддалась искушению отомстить советскому прошлому за нанесенные обиды и возвеличить перестроечную горячку. Она, как и раньше, оценивала каждого человека своим умом и сердцем, вне зависимости от партийной принадлежности.
«Демократия вовсе не обязывает меня сменить мнение на наиболее модное и популярное ныне. Она гарантирует мне право иметь собственное мнение».
Людмила Васильевна высоко ценила поэзию Марины Цветаевой и в последние годы работала над пьесой о судьбе и творчестве талантливой поэтессы.
