Темные алтари - Димитр Гулев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следуя за сверкающей черной машиной священника, они вскоре выехали на главную улицу. Небольшие бары, магазинчики сувениров, свежей рыбы и морских моллюсков, авторемонтные мастерские и заправочные станции, и те же тротуары со все возрастающим числом пешеходов придавали поселку праздничный вид. Все гуще становился и ряд автомобилей, выстроившихся по обе стороны улицы, все чаще встречались шумные группы туристов и отдыхающих; легко отличимые по пестроте одежды, они направлялись к ресторану Ахиллеаса и к белой оштукатуренной церкви с круглым куполом, куда отец Энди, или Андрикос, как его называла Стефани, вел их самих.
«В ресторане сейчас самое напряженное время, — мелькнуло у него в голове, — а Стефани и Арчи ни на минуту не оставляют меня одного…»
За церковью находилась служебная стоянка. Отец Энди, за ним Арчи и Джимми свернули туда — машины, мягко толкнувшись широкими шинами в скошенный бортик, остановились у алтарной апсиды. По обе стороны от нее в сводчатых проемах толстых стен тянулся ряд высоких зарешеченных окон с темными, словно металлическими стеклами.
В этот час, да и вообще в этот день явно не предполагалось никакой службы, о чем недвусмысленно свидетельствовало само отсутствие отца Энди. И все-таки на широких пологих ступенях паперти толпились отдыхающие. Упустив главный аттракцион Тарпон-Спрингса — праздничные богоявленские нырянья, — они стремились ознакомиться с двумя другими местными достопримечательностями: рестораном Ахиллеаса и греческой церковью с ее своеобразной архитектурой. Каждый считал своим долгом увидеть это чудо далекой и для большинства неведомой Восточной Европы, прежде чем испробовать не менее знаменитые греческие блюда и напитки в заведении его покойного друга.
Слишком уж долгими, солнечными, маняще красивыми были здешние тропические закаты, слишком широки и удобны дороги, мощны машины, чтобы не посетить все эти разрекламированные уголки на берегу залива, особенно после того, как в течение всего нескончаемого, мягко тлеющего дня належишься на солнце, накупаешься и даже поиграешь в гольф. Тысячи, десятки и сотни тысяч обитателей штата — в садах, фермах, мотелях, пансионатах, на пристанях, где можно взять напрокат яхту, в многоэтажных современных отелях, — все эти мелкие собственники, сдающие курортникам две, самое большее три комнаты с завтраком или дешевым, трехразовым питанием, скрашенным скудной тенью единственной растущей во дворе пальмы, круглым пластмассовым мини-бассейном и шезлонгами, вынесенными к самой дороге или берегу канала, — все эти люди и их семьи жили надеждой на ежегодный поток отдыхающих, все невыносимо жаркое лето уходило у них на то, чтобы как следует подготовиться к ноябрю или хотя бы к Рождественским праздникам и во всеоружии встретить катящуюся из северных штатов лавину людей, жаждущих тепла и солнца. Кого только среди них не было: богачи и сверхбогачи, нередко прилетавшие на собственных небольших самолетах в сказочно красивые дома — не дома, а дворцы с частными пляжами, бассейнами, площадками для гольфа и тенниса; владельцы серебристых, весьма комфортабельных фургонов и почти бедняки, едущие на курорт чуть ли не в одних сандалетах на босу ногу и в джинсах. Все они сейчас, в конце сезона, составляли особый невообразимо пестрый мир западного побережья Флориды: тут, в отличие от Восточного, кое-где, как, например, в Тарпон-Спрингсе, все еще сохранился неподдельный аромат песков, воды, неба…
Войдя в притвор, Арчи заглянул в отгороженный стеклянной стеной закуток, где сидел маленький, словно ссохшийся человечек в черном старомодном костюме и черном галстуке. Арчи дал ему банкноту и получил взамен целую охапку свеч. Свечи были не из самых внушительных — почти метровой длины, — но все-таки гораздо больше тех, что лежали на прилавке. Завидев Стефани, Арчи и отца Энди сквозь стекло, человечек почтительно встал, но стойка была высокой, и этого никто не заметил.
Арчи дал каждому по две свечи. Толкнул двустворчатую дверь и, пропустив вперед спутников, смиренно перекрестился, так же как его мать и отец Энди.
Он сжал в ладонях гладкий воск, чувствуя, как его охватывает каменный холод пола, оштукатуренных стен и высоких, поглощающих всякий шум сводов.
Все медленно двинулись вперед. Бэд устремил на него вопросительный взгляд — не знал, что делать со свечами. Жюль тоже — глаза мулата, по-прежнему круглые от удивления, перебегали с расточительно-роскошного золотого иконостаса, уставленного благообразными ликами святых, на свисающие перед иконами лампады, в филигранной сердцевине которых кротко сияли электрические лампочки. Иконы висели и по стенам. Края голубого купола украшали изображения голеньких пухлых херувимчиков, над ними, в центре, смотрел вниз суровый лик бога. Под куполом висело тяжелое, увитое стеклянными гирляндами паникадило. На его подвесках играли отражения зажженных свечей, желтые острия огоньков вонзались в гулкую пустоту. В разноцветных стеклах, замыкающих глубокие сводчатые ниши окон, преломлялись и гасли лучи медленно умирающего дня. Вся церковь, полная еле уловимым запахом самшита, воска, свежести, располагала к смиренью, раздумью — он невольно вспомнил о тысячах других церквей своей страны. И чем меньше верили люди, тем церквей становилось больше. Древние деревянные молельни, каменные, традиционно строгие, вздымающиеся к небу христианские соборы всех вероисповеданий и сект; синагоги и буддийские святилища; современные сооружения из стали и бетона, алюминия и стекла с асфальтированными паркингами, газонами, спортивными площадками, залами для митингов — все это были не храмы, а последние убежища людей, нашедших пристанище и новую родину на этом континенте. Постепенно, поколение за поколением, утрачивали они язык, обычаи, связь с далекими родичами, и, может быть, поэтому строительство церквей становилось для них искуплением и надеждой, опорой и утешением, да и посещали их не столько для молитвы, сколько в последнем уповании на то, что, равные перед богом, они могут здесь, на земле, рассчитывать на равные возможности…
«Когда-нибудь, — подумал он, — я должен рассказать об этом».
Он никогда не вел записок — все увиденное словно бы отпечатывалось в его памяти. И никогда не скучал. Всюду, куда бы ни забросила его судьба, ему было интересно. Может быть, потому, что он всегда попадал туда, куда звало его сердце. Вот и сейчас, оказавшись в лагуне Тарпон-Спрингса, он, не отдавая себе в этом отчета, знал, что, как всегда, не потеряет времени напрасно.
— Николай Угодник! — проговорила Стефани, когда они остановились перед иконой, с которой смотрел святой с довольно-таки земной кудрявой бородкой, широким носом и темными печальными глазами.
Икона была не больше других икон алтаря, но оклад ее явно был гораздо богаче. Как и
