Гоблины. Сизифов труд - Андрей Константинов

— Знаешь, Сергеич, похоже, я начинаю испытывать схожие чувства.

Афанасьев полез в машину, а Ольга с Виталием начали скоренько сворачивать «завтрак на траве».

— Сергеич, заводи пепелац! — еще издали закричал Мешечко. — Едем! И едем очень быстро!

Через полминуты смешанная группа захвата набилась в салон, и маршрутка, развернувшись, дала газу.

— Что случилось?

— Разминулись с клиентом часа на полтора, — отдышавшись, стал объяснять Мешечко. — По словам врио прораба, с самого утра Лотяну объявился на работе и продемонстрировал телеграмму. О том, что скоропостижно скончался его дядя Ионеску из Кишинева. Попросил неделю за свой счет и сразу укатил. Поезд отходит с Витебского через тридцать пять минут. Сергеич, как мыслишь, успеем?

— Должны успеть.

— Нужно успеть, дорогой! Очень нужно! — Андрей молитвенно сложил руки на груди. — Да, народ, а знаете какой там прикол? Наташка по нашей просьбе уже пробила по базе «Экспресс» и выяснила, что билет на поезд Лотяну приобрел еще позавчера. То бишь за день до получения телеграммы.

— Тогда одно из двух, — рассудил Вучетич. — Либо Лотяну является инкарнацией Волфа Мессинга, либо…

— Мне почему-то кажется, что все-таки второе.

— Согласен.

— Это я виноват, — виновато подал голос Хворонин и по-детски шмыгнул носом. — Вчера, уходя с работы, я поручил дежурному пробить Лотяну по учетам. По всем без исключения. Но вот именно по билетной базе он почему-то не посмотрел. А ведь сотрудник с опытом!

— Не кори себя, дружище! — хохотнул Виталий. — Практика показывает, что опыт всего лишь превращает дурака… в опытного дурака…

Санкт-Петербург,

14 августа 2009 года,

пятница, 10:19 мск

На вокзал они прилетели за шесть минут до отхода поезда. Хворонин спустил с поводка бойцов, и те, взяв след, ломанулись, расшвыривая по сторонам всех встречных и поперечных. К слову, и сам молодой следак проявил недюжинную резвость: похоже, ногами он пока работал гораздо эффективнее, чем головой. Что само по себе — тоже хлеб.

Сергеич остался сторожить «маршрутку», а вот троица «гоблинов», любопытствуя, прошла в здание вокзала и, поднявшись на второй этаж, притормозила у платформы.

— Андрей, может, мне тоже за ними подорваться? Подмогнуть чем? — спросил Вучетич, отчего-то более других переживавший за благополучный исход дела. — Времени совсем почти не осталось.

Мешечко равнодушно погасил его порыв:

— Брось, еще целых четыре минуты, успеют… Мы и так практически упаковали им клиента в тарелочку с голубой каемочкой. Так хотя бы задержание они способны провести без нас? Логично?

— В принципе — да.

— Тогда сгоняй-ка ты лучше за мороженым. А мы тебя здесь подождем.

Виталий направился в сторону киосков, а Мешечко с Прилепиной встали под большим электронным табло расписания. Встали так, чтобы на всякий случай держать в поле зрения перрон с раскачегаренным кишиневским поездом.

— Знаешь, Ольга, тогда, на Анюткином банкете, — без каких-либо прелюдий вдруг начал Мешок, — и после, в Кронштадте, я собирался, но так и не успел тебе сказать.

— А ты уверен, что хочешь это сказать теперь?

— Да, вполне.

— По-моему, ты выбрал для этого не самые лучшие место и время.

— Плевать! — Переполняемый чувствами Мешечко взглянул на свою спутницу и, собравшись духом, выпалил: — Когда мы подорвались на вокзал, Виталя, сам того не осознавая, озвучил очень правильную мысль. Про опыт и опытного дурака. Так вот, Ольга, как опытнейший дурак, я хочу тебе сказать, что…

— Андрей! — ласково перебила его Прилепина и приложила указательный палец к губам. — Тсс! Нас окружают!

Мешечко посмотрел на нее непонимающе:

— Кто окружает?

— С востока на нас надвигается Вучетич с мороженым. А с юга — молдавский гастарбайтер Лотяну в сопровождении сотрудников Следственного управления.

Андрей обернулся. И первое, что бросилось ему в глаза, была не страдальческая, сгорбленная фигура молдаванина, которого волокли под локотки два дюжих бойца, а торжествующая, сияющая как начищенный медный таз физиономия молодого следователя Хворонина. Только что проведшего первое в своей жизни «настоящее» задержание особо опасного, как ему хотелось верить, преступника…

Сегодня, в день своего рождения, Маша Цыганкова сперва безответственно проспала, а потом еще и часа полтора прокопалась-провозилась: сначала в душе, а затем перед зеркалом. Так что к редакции она подъехала лишь в половине двенадцатого. Но достигнутый результат того стоил. По замыслу автора, он должен был превзойти самые смелые ожидания визитеров-поздравителей. А среди таковых, в силу специфики работы Цыганковой, преобладали особи мужского пола. И им сегодня таки было на что посмотреть.

Традиционную чопорную белую блузку сменил легкомысленный топ, переливающийся всеми цветами золотого и заканчивающийся где-то в районе груди. Белую тряпку, болтавшуюся на Машиных бедрах, назвать собственно юбкой можно было лишь с большим натягом: модно разрезанная сумасшедшим дизайнером на лохмотья, она открывала длинные ноги и… еще кое-что. В довершение на ногах Цыганковой красовалось то, что, по идее, должно считаться босоножками. А именно: острые каблучки и многочисленные ниточки, за счет которых сия конструкция-обувка и держалась на ногах.

Свернув под арку, выводящую прямиком к редакционной двери, Маша буквально нос к носу столкнулась с журналистом Трефиловым. Волею случая именно на нем Цыганковой предстояло протестировать первую реакцию знакомых и малознакомых на себя, красивую и любимую. Реакция получилась что надо!

— Вау! В смысле — мать моя женщина! — ахнул коллега, часто-часто моргая своими длинными, словно девичьими, ресницами. — Мэри! Ты ли это? Выглядишь просто с-супер! С днюхой тебя! — Он дружески куснул ее за щеку. — Подарок за мной!

— Спасибо, Костик! А ты куда? Надеюсь, не с концами?

— Я с концом, но не с концами, — солдафонски юморнул Трефилов. — На прессуху, в спорткомитет. Так что вечером, — он изобразил характерный жест Умы Турман, — па-а-атанцуем!

— Па-а-асмотрим!

Цыганкова направилась к редакционной двери, с удовольствием ощущая спиной, как впавший в ступор Костик продолжает пожирать ее глазами…

…На вахтенной стойке в банках с водой стояли два роскошных букета — таких огромных, что из-за них едва угадывался сам охранник. Который, при виде Маши, расплылся в довольной улыбке:

— Привет, красавица! Опаздываешь!

— Мне сегодня можно.

— Это точно. С рождением тебя, Машута! Счастья тебе, здоровья и жениха богатого!

— Спасибо, Виктор Васильевич! Особенно за последнее!

— Цветы забери. Хризантемы из ГУВД прислали, а розы… Сейчас, у меня тут записано… От компании «ПАН». — Цыганкова сгребла цветы в охапку. — Погоди, это еще не всё. — Охранник вытащил из-под стола большую коробку в пестрой подарочной упаковке. — Держи до кучи.

— Ого! А это от кого?

— Час назад курьер притащил. Сказал, что там внутри всё написано. Может, помочь донести?

— Не надо, своя ноша не тянет, — улыбнулась Цыганкова и, нагрузившись подарками, прошла в свой кабинет.

Небольшой ньюс-рум на четверых был пуст. Оно и понятно: разгар рабочего дня, весь народ в полях. Журналиста, как волка, ноги кормят. Устроив судьбу букетов, Маша уселась за свой стол, поставила перед собой коробку и начала сдирать обертку, заинтригованная подарком. Никакой открытки-записки внутри не оказалось — только невеликих размеров бесхитростная шкатулка, отделанная под красное дерево. Цыганкова щелкнула маленьким замочком: будильник, какие-то проводки, большой кусок вонючего хозяйственного мыла. На дне шкатулке отыскалась разыскиваемая записка. Маша нетерпеливо развернула листок. Текст, распечатанный на принтере крупным жирным кеглем, гласил:

«Открыла?

Довольно легкомысленный поступок для звезды криминального жанра.

Что, Льву Цыганову не дают покоя лавры Димы Холодова?

Можем устроить…

Ладно, будем считать, что этот день рождения ты пережила.

А вот придет ли следующий? Большой вопрос…

Если хочешь жить в натуре — пиши лучше о культуре».

Под текстом от руки были пририсованы крест, череп и свеча.

Пальцы, державшие листок, слабо задрожали. Цыганкова перевернула бумагу, убедилась, что на обратной стороне ничего нет, и в бессилии опустилась в кресло. Из глаз мгновенно выкатились крупные слезинки, и она невольно тряхнула головой, чтобы смахнуть их. Она снова и снова перечитывала коротенький текст, и с каждым новым прочтением сердце ее все крепче сжимали тиски страха.

За дверью послышалось шушуканье и чьи-то приглушенные смешки. В следующую секунду она с грохотом распахнулась, и в кабинет, с гиканьем, воплями и улюлюканьем хлынула толпа сотрудников редакции. Цветы, шарики, где-то на задворках ухнула пробка от шампанского. Вот только какофония праздничных звуков, едва начавшись, резко оборвалась, сменившись напряженной непонимающей тишиной. Поскольку именинница рыдала навзрыд, опустив голову на скрещенные руки. А рядом с ней на столе лежали два более чем странных предмета из традиционного ассортимента хозяйственного магазина.