Первые люди на Луне (пер. Толстой) - Герберт Уэллс

„Признаюсь, я до сих пор не могу привыкнуть к наружности селенитов и чувствовал себя как бы в муравейнике возбужденных насекомых. На миг я испытал что-то вроде ужаса. Это чувство уже овладело мною однажды в лунных пещерах, когда я в решительную минуту увидел себя невооруженным посреди толпы нападавших селенитов, но никогда чувство это не было во мне так сильно. Это, конечно, неразумное ощущение, и я надеюсь постепенно подавить его. Но когда я несся вперед в муравейнике селенитов, я с большим усилием подавил желание крикнуть или как-нибудь иначе выразить свое чувство и крепко ухватился за носилки. Это продолжалось не больше трех минут; потом я овладел собою.

«Сначала мы поднимались по спирали, затем через анфиладу огромных, тщательно декорированных залов с куполообразными сводами. Аудиенция у Великого Лунария обставлена была, без сомнения, величественно. Каждая новая пещера, в которую мы вступали, казалась больше предшествовавшей и с более высокими сводами. Этот эффект усиливался облаками слабо фосфоресцирующего голубого фимиама, которые постепенно сгущались и окутывали туманом даже наиболее близкие фигуры. Мне казалось, что я непрерывно приближаюсь к чему-то огромному, туманному, нематериальному.

„Я должен сознаться, что чувствовал себя неловко перед толпой селенитов. Я был небрит и непричесан: я не захватил с собой на Луну бритвы. Подбородок мой оброс густой бородой. На Земле я никогда не обращал внимания на свою наружность и следил только за чистотой тела; но в этих исключительных условиях, когда я, так сказать, являлся представителем целой планеты и земной расы и когда моя судьба зависела в значительной мере от привлекательности моей наружности, я многое дал бы за более изящный и достойный внешний вид. Я так глубоко верил, что Луна необитаема, что не принял решительно никаких мер предосторожности. На мне были фланелевая куртка, шаровары и высокие чулки, перепачканные лунной грязью туфли, а голову я просунул в дыру одеяла (такое одеяние я ношу до сих пор). Острые колючки не способствовали украшению моей наружности, а когда я колыхался на носилках, на коленях моих брюк зияла большая дыра; мой правый чулок все время спадал. Мне было очень больно, что я так недостойно представляю все человечество, и я хотел бы придумать что-нибудь необычное и импозантное. Но я ничего не мог придумать. Я сделал все, что можно было сделать из одеяла, а именно — набросил его на плечи как тогу, а затем старался держаться прямо на носилках.

„Вообразите себе самый обширный зал, какой вам когда-либо приходилось видеть, тускло освещенный голубым светом и затемненный голубовато-серым облаком, кишащий волнующейся массой уродливых разнообразных существ металлического или светлосерого цвета. Вообразите, что зал заканчивается открытым сводчатым ходом, за которым открывается еще более обширный зал, за этим — третий и так далее. В конце же этой анфилады палат — едва заметная подымающаяся вверх лестница, напоминающая Ara Coeli [3] в Риме. Ступени этой лестницы при приближении казались все выше и выше. В конце концов я очутился под огромным сводом и, подняв свой взор к вершине ступеней, увидел Великого Лунария на престоле.

«Он сидел на чем-то, похожем на сверкание голубого пламени. При этом сиянии казалось, что Лунарий парит в голубовато-черной пустоте. Сначала он показался мне маленьким светящимся облачком на темном троне. Его мозг имел в диаметре несколько десятков ярдов. Трон излучал голубые огоньки, окружавшие ореолом Лунария. Вокруг него стояли, поддерживая его, многочисленные слуги и телохранители, маленькие и тусклые в этом сиянии, а ниже в тени стояли огромным полукругом его интеллектуальные подчиненные, его напоминатели, вычислители, исследователи и другие знатные насекомые лунного двора. Еще ниже стояли привратники и курьеры, затем — стража, у самого же основания лестницы колыхалась огромная, разнообразная, смутная, теряющаяся вдали масса селенитов. Их ноги скребли по скалистому полу; двигались они с каким-то шелестом.

„Когда я вошел в предпоследний зал, раздались величественные звуки музыки и крики глашатаев замерли…

„Я вошел в последний, самый большой зал…

«Моя процессия развернулась веером. Мои стражи и хранители отошли вправо и влево, только носилки, на которых восседали я, Фи-у и Тзи-пуфф, двинулись через сияющий мрак зала по направлению к гигантским ступеням. К музыке примешалось какое-то жужжание. Оба селенита соскочили с носилок, но мне разрешили сидеть, — полагаю, в виде особой почести. Музыка затихла, но жужжание продолжалось, — точно по одному мановению движение десятка тысяч голов обратило мое внимание на окруженный ореолом разум, паривший надо мной.

„Сначала, когда я стал всматриваться в лучистое сияние, этот лунный мозг показался мне похожим на опаловый расплывчатый волдырь с неясными пульсирующими призрачными прожилками внутри. Затем я заметил, как под этим колоссальным мозгом над краем трона выглянули вдруг среди сияния маленькие глазки. Никакого лица не было видно, — только глаза, точно смотревшие сквозь пустые отверстия. Сначала я не замечал ничего другого, кроме этих пристальных глаз, но потом различил внизу маленькое, карликовое тело, с белеющими, скорченными суставчатыми, как у насекомых, членами. Глаза глядели на меня сверху вниз со странным напряжением, и нижняя часть вздутого шара сморщилась. Руки-щупальца поддерживали на троне эту фигуру.

„Это было величественно и вызывало жалость. Я забыл зал и толпу.

«Меня подняли по лестнице. Мне казалось, что надо мной распростерлась светящаяся страшная голова, и чем ближе я подходил к ней, тем более она концентрировала на себе все мое внимание. Сгруппировавшиеся вокруг своего властителя толпы слуг и помощников улетучились, казалось, во мраке. Я видел, как эти темные слуги прыскали охлаждающую жидкость на этот гигантский мозг, подпирали и поддерживали его. Я сидел, ухватившись за колыхающиеся носилки, и глядел на Великого Лунария. Наконец, когда я достиг маленькой площадки, шагах в десяти от престола, гул музыки достиг своего апогея и оборвался. Я был как бы распластан перед испытующим взглядом Великого Лунария.

„Он рассматривал первого человека, которого увидел.

„Я перевел, наконец, свой взгляд с этого воплощенного величия на толпившиеся вокруг него в голубом тумане бледные фигурки, а потом на столпившихся у подножия лестницы селенитов, стоявших в молчаливом ожидании. И снова мною овладел ужас… Но только на мгновение.

«После паузы наступил момент приветствия. Мне помогли слезть с носилок, и я неуклюже стоял, в то время как два стройных сановника торжественно проделывали передо мной целый ряд любопытных и, без сомнения, глубоко символических жестов. Энциклопедический синклит ученых, сопровождавших меня до входа в последний зал, появился двумя ступенями выше слева и справа от меня, готовый к услугам Великого Лунария, а бледная голова Фи-у поместилась на полпути к трону, готовая служить посредником между нами, не поворачиваясь затылком ни к Великому Лунарию, ни ко мне. Тзи-пуфф поместился позади Фи-у. Шеренги придворных подвигались боком ко мне, с лицами, обращенными к Властителю. Я сел по-турецки, Фи-у же и Тзи-пуфф, в свою очередь, стали на колени выше. Снова наступила пауза. Ближайшие придворные смотрели то на меня, то на Великого Лунария, а среди толпы слышался тихий свист и писк нетерпеливого ожидания.