Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой - М. Велижев

Вполне благополучно у российского командования складывались отношения с монастырским центром на о. Патмос. С одной стороны, Патмос признал российскую власть в Архипелаге и формально стал частью Архипелагского княжества, его синдики получали распоряжения за подписью А. Псаро и крейсирующего близь острова капитана Муратова и выполняли повинности, в том числе по размещению госпиталя[680]. С другой стороны, ни один другой остров Архипелагского княжества не имел столь почитаемой святыни, как Патмос: в его монастырь Иоанна Богослова Екатериной II были пожалованы крест с драгоценными камнями, драгоценные медали с изображениями Петра I и самой Екатерины II, а от А.Г. Орлова – очевидное свидетельство его паломничества в монастырь – кинжал, который и ныне украшает экспозицию ценностей Патмосского монастыря[681].

Патмос. Монастырь Иоанна Богослова

Иная модель делового взаимодействия светской и духовной власти сформировалась в отношениях российского командования с Афонскими монастырями. Примечательно, что на корабле «Трех Святителей» главы Архипелагской экспедиции совершили паломничество на Афон. Бывший в это время на Афоне русский паломник отец Игнатий из Курска записал: «Учинилось придти одному Российскому кораблю называемому Трех Святителей и снидошася отцы изо всех лавр первоначальствующие, изыдоша к пристани с крестным хождением, приидоша кораблей первоначальники: граф Алексей Григорьевич Орлов, господин Спиридов, господин Елманов и приидоша в церковь Пресвятыя Богородицы Иверския, отслушаша молебен и паки возвратились на корабль, где меня звал господин Елманов на свой корабль, и так я от него отрекохся и остахся пребывати в монашестве рядовых» (отец Игнатий вернулся в Россию в 1776 г.)[682].

Последовать примеру командования и совершить паломничества на Афон рядовым православным участникам экспедиции никто не предложил, напротив, попытка побега 30-летнего русского матроса Пантелея Ермолаева с фрегата «Северный Орел», якобы для «богомолья на Афонскую гору», по-видимому, сочувствия не вызвала[683].

Похоже, кратковременный визит командования на Афон носил не только религиозный характер: весь период присутствия флота в Архипелаге переписка с афонскими монастырями, прием афонских старцев в Аузе, товарообмен с монастырями не прекращались. У Ватопедского монастыря русские приобретали необходимые для починки кораблей доски, со старцами Хиландарского монастыря затеяли переписку относительно захваченных «разбойниками» мальчиков, которых старцы пытались через русских освободить[684], в скит пророка Илии по просьбе иеромонаха российского флота Игнатия передали один комплект церковных сосудов[685]. Но, судя по всему, пребывание Российского флота в Архипелаге принесло Афонским монастырям более неприятностей, нежели примуществ: резко усилилась угроза турецких репрессий и пиратских набегов. В 1773-1774 гг. на Афоне даже было составлено Соборное послание, адресованное российской императрице, Синоду и командующим экспедицией, в котором «все игумены св. Афонской горы» молили предпринять меры против «морских разбойников», от которых уже два года (открытый намек на сроки, когда российский флот контролировал Архипелаг!) монахам и паломникам не было спасения, а монастыри лишались милостыни и вынуждены были, напротив, платить непосильный выкуп за своих насельников:

«Приходят разбойники, именуемие христиане… и разбивают святую Афонскую гору и от единой стороны пленять поклонников, которые по обычаю приходят здесь издревле на поклонение, помоществующе нам милостынею, от которих отъемлют по триста и пятьсот грошей, коея ради вины от толь престали приходить и творить нам толикую помощь, и не точию сие творят, но и от монастырцев, которыя были с поклонниками, все имущество их отобрали, от другой же паки часто восхищают от келий и от скитов монахов, которыя оставили мир, въземши в свои филуки, и из них одних утопляют в море, а инных томят безчисленними мучении, от которых ищут по тысячи грошей, аще хотят быть свободными… Которие понеже не имеют чем искупится от них – мы, хотяще и не хотяще, милосердствуем о них, для того, что оние подклоненны суть монастырем нашим, и … [обременяемся] тягчайшими процентами от еврей и турков, и оных искупляем, нетерпяще оставить их в разбойнических руках мучится, каковыя беды, елико проходит время – толико умножаются, понеже начаша многия сатанинское сие дело. И бедствует вся Святая Афонская гора ради оних, в запустение прийти как монастири, так и скити, и келии…»[686].

На уровне церковной паствы духовное общение православных греков и российских участников экспедиции также складывалось непросто. Единения православных в Архипелагском княжестве достичь удавалось крайне редко, и виной тому был, как представляется, не только языковый барьер, но и существенное расхождение в представлениях греков и россиян о «правильных» религиозных практиках и церковном благолепии.

Несмотря на значительное число православных церквей, в том числе, и пустовавших, церковные службы отправлялись обычно на флоте своими корабельными священниками[687]. Помимо этого, на Паросе в Аузе в начале 1774 г. затеяли строительство собственного русского каменного храма (еще перед заключением мира для этой церкви в Аузу доставили алебастр[688]), но, судя по всему, ее так и не успели закончить[689].

Руины русской церкви при госпитале в Аузе

Присутствие же на службе в местных греческих церквях и встречи с духовенством помимо языкового непонимания встречали и насмешливое культурное отторжение. С.Хметевский оставил такие записи: «Попы со крестом и с потрахелью всегда ходят. И где только встретится с нашим, руским, то где б то ни было, надев потрахель, тотчас свертит молебен за налишния денги (выделено нами. – Авт.). Из наших были такие, которые в церкве после службы Божией бросали нищим братиям и робятишкам мелкия деньги, которыя по жадности бросятся подбирать, то и поп, выскоча из олтаря в ризах, тут же с робятишками хватает, и ево повалят на пол. И так более смешны, нежели благочинны»[690].

Итак, декларации создателей Архипелагского княжества об уважении независимости церковной сферы, по сути, остались только декларациями. А.Г. Орлов отнюдь не церемонился с греческим духовенством, проводя в практической политике российский вариант подчинения священства царству. Военные сумели властно и действенно контролировать церковные структуры, опираясь на «своих» архиереев, вышедших из подчинения Константинопольскому патриарху. Эти «свои» архиереи сыграли заметную роль в обеспечении поддержки их паствой российской экспедиции, но они оказались не в силах объединить греческих и российских единоверцев или способствовать преодолению нарастающего отчуждения. Да такой задачи, кажется, перед ними никогда и не ставилось!

Столица Архипелагского княжества, или средиземноморский Кронштадт

Самым успешным предприятием Архипелагского княжества можно назвать создание на о. Парос в Аузе военной базы российского флота и столицы архипелагского государства.

Рыбацкая деревня Ауза (Наусса) была невелика – меньше столицы Пароса Парикии, но имела защищенную глубокую бухту, в которой можно было ставить на якорь не только «мелкие суда», как в Парикии, но и военные корабли[691]. В военных журналах записали: бухта эта «представляет фигуру продолговатую и имеет длины 5 верст, ширины 1 верста и 400 сажен, а в самом проходе 1 верста и 300 сажен, грунт иловатой, в пяти местах по оной имеютца неболшия островк[и], а поблизости берегов высокие каменные горы, и потому, как по доволной ея величине, так и по хорошему от ветров закрытию, к стоянию на якоре не точию для мелких судов, но и для военных кораблей веема способна» (Журналы).

Наусский залив

Шуазель-Гуффье отметил также: «Русские сознательно выбрали порт Наусса своей военной базой. Более обширная, чем гавань о. Милло, она объединяет в себе все преимущества своим месторасположением в центре Киклад, которые можно удерживать или защищать, своей конфигурацией, благодаря которой ее легко защищать, наконец, благодаря острову Парос, который дает защиту расположениям войск»[692].

Высадившись на берег, инженер-офицеры Можаров и Тузов тут же разведали об Аузе:

«Дворов во оном местечке, в коих имеют жительство греки, считают до 200, построены из плитнаго камня, некоторые на извеске, а другие и на глине веема худо, и почти все об одном жилье без всякаго украшения, а улицы между оными некоторыя, хотя и прямы, но гораздо уски, к тому ж жители по своему худому обыкновению изо всех домов выносят разные нечистоты и бросают во оных, от чего бывает завсегда болшая духота.