Операция «Отче наш» - Эверт Лундстрём

– Спинакер!..– крикнул Билл.

– Спинакер!..– вторил я.

Работа шла как по маслу. Малый спинакер взлетел сине-желтой ракетой под прикрытием грота.

– Выбрать шкот!

Лебедка мигом намотала трос.

– Выбрать брас!

Сразу трое пришли на помощь шкотовым.

Ветер с ревом наполнил дакроновое «пузо».

И тут на нас обрушилось небо. Сине-желтое небо.

Дакроновое небо. Широченный парус пал на воду, накрывая нос «Викинг Леди». В одну секунду все пошло к чертям.

– Фал лопнул!..– заорал на носу Эрик.

– Спасайте спинакер!.. Тащите из воды!..

Сине-желтое полотнище ушло под воду у подветренного борта, напоминая трал для ловли креветок, и обвило корпус ниже ватерлинии. Яхта остановилась, как если бы вдруг потеряла мачту. Все, кроме Билла, бросились спасать спинакер. Тужась так, что кости трещали, мы дециметр за дециметром вытаскивали парус на палубу. Медленно. Очень медленно. Как-никак – пятьдесят квадратных метров, полных воды.

Мимо промчалась «Инспирейшн». Наши глаза были прикованы к спинакеру, но довольно того, что уши слышали, как бурлит их носовая волна.

– С уловом вас?..– донес к нам ветер ехидный вопрос.

Мы стиснули зубы и продолжали трудиться.

Подгоняемые крепким ветром, мы пересекли линию финиша через двадцать две минуты после «Инспирейшн».

– Чертовское невезение… – процедил я сквозь зубы.

– Гонки на яхтах требуют крепких снастей! – отрезал Билл.

Он не любил нытья, и был прав. Но все же…

«Сторми» повел нас к нашему пирсу. Мы сидели молча, предаваясь мрачным размышлениям. Настроение было мерзостное. Нед Хантер сравнял счет. 3: 3, и следующая, седьмая гонка будет последней. Решающей. Никогда еще в истории Кубка «Америки» не было такого, чтобы все решала последняя гонка. У меня было такое чувство, словно мы гоняемся уже целую вечность. И вечности этой нет конца.

Когда экипаж направился к автобусу, Билл задержал меня:

– Морган, ты остаешься выяснить, что произошло… Доложишь мне. Я буду у себя в номере.

– Будет сделано.

В свою очередь я перехватил Палле Хансена, который приготовился прыгнуть на пирс.

– Поможешь мне с беседкой? Палле кивнул:

– Конечно. Скажу Христиану, чтобы тоже остался.

– Отлично.

– А как с обедом?

– Поедим здесь, в яхт-клубе. Билл платит. Лицо Палле осветилось истинно датской улыбкой.

– Так, может быть, и стаканчик пропустим? Не мешает после такой переделки.

– Неплохая идея, – улыбнулся я.

Отчего не согрешить, когда нет надзора. Над левым глазом Палле еще виднелся косой шрам от шкота, который хлестнул его во время нашей первой тренировки в Марстранде. Из-за моей оплошности. Когда это было? Сто лет назад…

Коренастый крепыш подмигнул мне и поспешил вдогонку за своим соотечественником и лучшим другом Христианом, чтобы посвятить его в наши планы. Беседка требовала еще одной пары рук.

Несколько минут прерывистого подъема, и я очутился у верхних краспиц, где спинакер-фал через легкий шкив проводился на мачту. Сверху мои товарищи казались карликами. Я увидел, что в кровле роскошного клубного здания Ньюпортского яхт-клуба недостает десятка черепиц. Ветер норовил сорвать с меня одежду.

– Освободите фал!..– крикнул я вниз.

– О'кей!..

Христиан снял спинакер-фал с лебедки, и я потянул вверх крепкий, девятнадцатипрядный трос. Посмотрел: ясно, не выдержал сплесень. Я обмотал трос вокруг ноги.

– Опускайте помалу!

Спуск прошел ровнее, чем подъем. Я тянул фал за собой под тихое поскрипывание шкива.

Вместе мы осмотрели растрепанный конец.

– Трос нигде не лопнул… – определил Христиан.

– Видимо, сплесень был никудышный, – заключил я не совсем уверенно.

– Похоже на то… – согласился Палле.

– Что толку стоять здесь и таращиться, – сказал Христиан. – Работа выполнена, пошли лучше обедать, господа.

Дельное предложение.

Устранять неисправность тоже было поручено мне. Билл полагался на мое умение сращивать тросы.

Я достал из моей сумки с инструментом стальную свайку и большую лупу. С увеличительным стеклом легче делать сплесень. Медленно вращая трос, я рассматривал его конец.

Под лупой пряди казались толщиной в палец.

Что такое?.. Я поднес лупу ближе. Не может быть… Стальной трос явно был поврежден. Несколько прядей сплющены каким-то инструментом. И по клетчатым отметинам я без труда опознал его: плоскогубцы.

Следы от плоскогубцев?

Невероятно. Здесь? Каким образом?

Вывод напрашивался, но как же трудно было на него решиться. Хотя какие уж тут сомнения: если отметины не связаны с производственным процессом, – а это исключено, – значит, кто-то уже потом поработал над тросом.

Кто-то оставил эти следы.

Кто-то вытянул плоскогубцами пряди из сплесня.

Умышленно и злонамеренно кто-то сорвал нам гонку. Заранее ослабил фал. И когда мы ставили спинакер, сплесень разошелся, как распахивается незапертая цверь.

Проклятие!

Я сидел, совершенно убитый, крутя трос в руках. Меня затошнило, и я приготовился выскочить из лодки, но сумел взять себя в руки. Ком под ложечкой рассосался, когда я закурил.

Продолжая смолить сигарету за сигаретой, я постепенно собрался с мыслями. Для сомнений не оставалось места: вот оно, доказательство, у меня в руках.

Сколько раз за прошедшие месяцы я ловил себя на гом, что с тревогой жду новых неприятностей? И неизменно убеждал себя, что мои опасения беспочвенны. Поддавшись глупому оптимизму, внушал себе, что неведомые организаторы прежних диверсий решили оставить в покое и меня, и всю операцию «Отче Наш». С ослиным упрямством (иначе не скажешь) твердил про себя, что они спасовали и отказались от всяких попыток влиять на ход событий.

Я откусил клещами тридцать сантиметров троса, скрутил, обмотал липкой лентой и засунул в нагрудный карман. Одно было ясно: необходимо возможно скорее рассказать о своем открытии Биллу. И обо всех других случаях. А впрочем, стоит ли… Все ли я знаю о Билле? В памяти возникла картина его разговора с Учтивым господином в гавани Марстранда. Это воспоминание все время мучило меня.

Быстро срастив поврежденный фал, я поспешил в «Клифф-Уок-Мэнор».

Билл ждал меня в вестибюле.

– Что-то ты долго, – заметил он.

– Пришлось потрудиться.

– Срастил фал?

– Конечно.

– Сплесень больше не полетит к чертям?

Я никогда не видел Билла таким усталым. Под глазами пролегли темные круги.

– Билл, помнишь – прошлым летом в Марстранде ко мне подходил один господин с портфелем?

– Господин с портфелем?..– удивленно произнес Билл.

– Потом он еще говорил с тобой на набережной. Билл помолчал, глядя вдаль, как будто рылся в памяти.

– Кажется, припоминаю… – сказал он наконец.

– Ты с ним знаком?

– Нет… Он искал тебя в гостинице. Потом на набережной я спросил, нашел ли он тебя. А что, Морган?

– Да нет, я просто так… Мне показалось, что он твой хороший знакомый.

Вот и все. Естественное объяснение терзавшей меня загадки. У меня гора с плеч свалилась. Теперь можно спокойно рассказать о диверсиях против операции «Отче Наш». А впрочем? Я смотрел на непривычно изменившееся лицо Билла. Мне даже стало не по себе. Он посерел, чего и прочный загар не мог скрыть, осунулся. Постарел…

– У тебя усталый вид, Билл, – сказал я.

– Желудок что-то барахлит… Перед финалом всегда нервы не те. – Видя мою озабоченность, он через силу улыбнулся и поспешил добавить: – Ничего, Морган, я привычен.

– Вот уж не думал, что у тебя могут шалить нервы. Билл направился к лестнице.

– За ночь отосплюсь, отдохну и опять буду в боевой форме… Не волнуйся. – Остановившись у нижней ступеньки, добавил с улыбкой: – Завтра снова выходим на дистанцию, Морган. Выходим, чтобы победить.

С этими словами он зашагал вверх.

– Билл!..—крикнул я.

– Что, Морган?

Осталась одна гонка. Последняя, решительная. Труднейшее испытание для каждого из нас, а для Билла – особенно. Уверенность, выдержка рулевого – залог успеха. Ничем не потревоженный крепкий сон ему нужнее, чем кому-либо. Вправе ли я добавлять Биллу нервотрепки? Расскажи я про кусок троса в моем кармашке, он придет в бешенство.

– Что тебе, Морган? – нетерпеливо повторил Билл.

– Спокойной ночи!

– Это все? – Он смотрел испытующе, словно догадывался, что меня что-то гнетет.

– Все, все, – сказал я.

– Тогда тебе того же!..

Я слушал, как Билл идет по коридору. Как входит в свой номер и закрывает дверь.

Пусть то, что известно мне о диверсиях, еще сутки останется тайной. Пока не завершатся гонки на Кубок «Америки». Чертовски тяжелое бремя… И верно ли я поступил?

Мне бы тоже лечь и выспаться, набираясь сил. Вместо этого я апатично сидел у себя в кресле, загружая пепельницы окурками. В голове вертелась одна мысль: «Кто это сделал?.. Кто это сделал?»

Я все время убеждал себя, что мои товарищи-парусники не причастны к диверсиям. Даже когда «Конни» пошла ко дну. Я выстроил версию, по которой некто посторонний засунул мой нож в трубу гальюна. Ну, а на самом деле? Не будет ли более верным предположить, что это сделал один из моих товарищей? За полчаса до нашего выхода в море.