Последний Рюрикович - Валерий Елманов

– А ты не хочешь?

– Не умею, – сознался Ивашка, но тут же добавил: – Токмо здесь правило есть простое: чтоб все всегда по-честному было. Так что поддаваться нельзя. Ты так им и скажи вдругорядь, а для верности обидь как-нибудь поначалу, чтоб они разозлились и по-честному с тобой валялись.

– Ладно. – Царевич начал уж было подниматься с земли, как тут оба мальчугана аж вздрогнули от пронзительного женского крика.

– Ах он охальник, ах он бесстыжая рожа! Ивашка поднял голову и увидел, как, путаясь в длинных юбках, спускается по ступенькам крыльца какая-то толстуха лет сорока, громко возмущаясь его, Ивашкиной, наглостью.

Дмитрий тоже повернул голову и, увидев эту бабу, тихонько шепнул Ивашке:

– Беги. – И когда Ивашка уже был на дереве, добавил негромко: – К завтрему ждать буду.

– Ладно, – подмигнул Ивашка и, ускользнув от толстухи, пытавшейся схватить его за ногу, примерился, чтоб спрыгнуть на ту сторону, но для этого нужно было зависнуть и перевернуться на руках, а тогда толстуха все ж таки ухватила бы его за ногу, но тут неожиданно помог Дмитрий. Он подскочил к женщине, с силой боднув ее в выпяченный большой живот, и отчаянно закричал, отвлекая ее внимание:

– Чего толкаешься-то? Вот возьму и мамке нажалуюсь.

Чем у них дело кончилось, Ивашка не доглядел – он был уже далеко и скоро оказался во дворе у иезуита. Митрича еще не было, и он наконец спокойно перевел дух.

Глава XVI

ДРУЗЬЯ-БЛИЗНЕЦЫ

Прошло немного времени со дня знакомства Ивашки с царевичем, и вскоре повелось так, что жильцы симоновского дома у себя на подворье да в избе не засиживались. Не сразу, конечно, а постепенно, в особенности по глубокой осени, уверовав, что хозяин по такой непролазной грязи проехать не сможет, Митрич зачастил к вдове, порою и на ночь там оставаясь.

Поначалу он хотел было прихватить с собой Ивашку, еще когда засобирался в деревню первый раз, но потом одумался. Немец-то и сам туда захаживал – то травы какие понадобятся, а то и к колдуну наведывался, что жил в шести верстах от села, на окраине огро-мадного болота. Ежели Симон узнает, что нарушен его строгий указ – никуда не пускать со двора мальчишку, не миновать Митричу наказания.

Карать же Симон умел жестоко, и хотя бородачу, слава богу, ни разу не довелось испытать его на себе, но чуял он, что коли боярину-иноземцу будет нужда – тот не пощадит никого, безбоязненно пойдет прямо по костям да по телам и даже под ноги себе не глянет. А ну, ежели кто в той деревне мельком обмолвится за Ивашку, что тогда? Ведь Рейтман строго-настрого наказывал, чтоб ни единая живая душа его даже не видала.

Посему и приходилось Ивашке сидеть взаперти, безвылазно, никуда со двора, по мнению Митрича, не отлучаясь. А чтоб хоть как-то занять мальчугана, договорился приемный отец малого Никитки, чтоб тамошний попик все священные книги, кои есть в церкви, дал бы на время почитать мальцу. Уламывать пришлось долго, пока Митрич не догадался с ним щедро поделиться кой-какими припасами, дабы размягчить душу священника.

Читал их Ивашка обычно только по вечерам, когда возвращался от Дмитрия. А бывал он теперь у него чуть ли не в каждое отсутствие Митрича. Как только тот за порог, по-доброму улыбнувшись Ивашке да еще лукаво подмигнув при этом, так и мальчуган со двора шасть – и к царевичу, а тот уж и рад-радешенек новому товарищу, с которым не соскучишься.

С Ивашкой Дмитрию и впрямь было по-настоящему интересно, не то что жильцы[99], которые во всем поддаются и послушно исполняют все, что ни велит царевич. И впрямь: одно дело – исполнительные слуги, и совсем другое – закадычный приятель. Уж коли его победа – стало быть, честно, без обмана, коли он похвалил – значит, и впрямь есть за что, от души.

А чтоб жильцы, приревновав, не могли сболтнуть про его нового товарища, Дмитрий порешил, чтобы они приходили поутру, перед обедней, а уж опосля сытной трапезы, когда мамок с кормилицами неудержимо в сон тянет, чтоб к нему во двор ни ногой.

Поначалу бабы диву давались, а ден пять спустя даже рады были: пущай блажит царевич, коли на то его воля. Ежели он один во дворе – еще лучше: следить не надо, дабы в игре не забидели, не поранилось бы дите, в припадке бы не забилось. Можно и поспать вволю. А царевичу только этого и нужно было. Вмиг, как Ивашка обучил, свистнет по-особому, глядь, а дружок его уже лезет через тын.

Вот тогда уже царевич ни минуты не скучал. То Ивашка игре его какой новой да диковинной обучит, то чурбачок принесет, чтобы научить ложки вырезать. Сам-то он дело это освоил запросто, дивуясь, как Митрич от скуки, как он это называл, занимался баловством, а вот с Дмитрием пришлось посложнее.

Поначалу тот только глядел за работой тонких Ивашкиных рук, изумляясь его мастерству да умению, а когда сам взял в руки липовую плашку, так через некоторое время даже отбросил ее с досады далеко в сторону – не получается, хоть ты режь.

И ладно бы само вырезание, когда надо понемногу стругать да выскребать заготовку. Это еще полбеды. А у него не выходило даже бить баклуши[100]. У его нового товарища они получались на загляденье – ровные, причем с одного края, где будущая ручка ложки, потоньше, чтобы поменьше строгать, а у противоположного – потолще. У царевича же все вкривь и вкось.

А чтоб хоть как-то обосновать свой отказ, Дмитрий гордо заявил:

– На то мужики есть, а мое дело царское, у меня и без того делов, чай, много будет.

Ивашка возразил резонно:

– Коли тот же ложкодел ведать будет, что царь в его ремесле все знает, то и обмануть не посмеет.

Дмитрий в ответ на это лишь усмехнулся:

– У меня, я чаю, и так никто на обман пойти не посмеет – стрельцы-то на што? Вмиг плетьми забьют.

Не сумел Ивашка выразить словами, что подлинная власть держится не на батогах, а на уважении да любви к царю. Он уже и в ту пору подспудно чуял, что это так, а сказать не смог.

Зато, призвав на помощь терпение, все-таки сумел научить царевича освоить это дело, да так, что Дмитрий вскорости наловчился лучше Ивашки – то ли пальцы у него гибче были, то ли талант к вырезанию ложек имелся, как знать. Одно только царевича огорчало, что похвалиться не перед кем. Первую, что он сделал, хотел показать своим домашним, да Ивашка запретил, а точнее, сумел убедить, что ничего хорошего из этого не выйдет.

– Спросят, кто обучил, на кого скажешь? На меня?

– Холопов вон сколь по двору шастает. На любого укажу.

– А коли тот побожится, что не учил, тогда как? К тому ж его еще и отлупить могут.

– За что? – изумился Дмитрий.

– А как ты мне поначалу рек: мол, не царево се дело. Вот чтоб не учил, чему не надо. Лучше я их с собой заберу да сохраню, а как царем станешь – отдам.