Блистательные неудачники - Леонард Коэн

– Говорит радио. Добрый вечер. Радио прерывает текст этой книги, чтобы сообщить вам историческую новость: ЛИДЕР ТЕРРОРИСТОВ НА СВОБОДЕ. Несколько минут назад неопознанный лидер террористов бежал из Больницы для душевнобольных преступников. Существуют опасения, что его присутствие в городе приведет к новой волне революционных волнений. Осуществить побег ему помогла сообщница, которая, как полагают, является штатным сотрудником больницы. Ее изувечили полицейские собаки, специально обученные борьбе с подрывной деятельностью, сейчас ее оперируют, но, по мнению врачей, выжить ей не удастся. Полагают, что сбежавший преступник попытается войти в контакт с очагами террористической борьбы, расположенными в лесах неподалеку от Монреаля.

– Это что, в самом деле происходит, Мэри?

– Да, Ф.

– Ррррррррр! Хрум! Рррррррррр! Гав!

– Мэри!

– Беги, Ф.! Беги. Спасайся!

– Гав-гав! Уууууууууууууу! РРРРРРРРРРРР' (СЛЮНЯВЫЕ ЧЕЛЮСТИ ПОЛИЦЕЙСКОЙ СОБАКИ РВУТ НА ЧАСТИ ПЛОТЬ МЭРИ ВУЛНД)

– Это же твое тело, Мэри!

– Беги! Беги, Ф. Беги ради всех нас а…!

(РАДИО, ПОКАЗАННОЕ КРУПНЫМ ПЛАНОМ, ПРОКРУЧИВАЕТ ФИЛЬМ О САМОМ СЕБЕ)

– Говорит радио. И-ик! Ап-чхи! Говорит ах-ха-ха, говорит эх-хе-хе, говорит радио. Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха, ох-хо-хо-хо-хо-хо-хо, ха-ха-ха-ха-ха, мне щекотно, щекотно! (ЗВУКОВОЙ ЭФФЕКТ: ЭХОКАМЕРА) Говорит радио. Бросайте оружие! Это месть радио.

Этим любовник твой Ф. завершает обещанное тебе полное радости послание. Да хранит тебя Господь! Будь, мой дорогой, таким, как я того хочу!

Искренне твой Подпись: Ф.

Книга третья. БЛИСТАТЕЛЬНЫЕ НЕУДАЧНИКИ

ЭПИЛОГ ОТ ТРЕТЬЕГО ЛИЦА

Весна приходит в Квебек с запада. Время года меняется теплым японским течением, доходящим до западного побережья Канады, а там принесенную им весну подхватывает западный ветер. Он проносит ее через прерии дыханьем чинука [103], пробуждая от зимней спячки зерна в земле и медведей в берлогах. Он пролетает над Онтарио мечтой о законодательстве и нежданно-негаданно оказывается в Квебеке, овевая наши селения, покачивая ветви берез. Монреальские кафе прорастают в улицы как луковицы тюльпанов в клумбе, пуская ростки тентов и стульев из погребков и полуподвалов. В Монреале весна чем-то напоминает вскрытие – каждому хочется бросить взгляд внутрь обледенелого мамонта. Девушки выходят на улицу в кофточках без рукавов, их кожа лучится свежестью и белизной, как древесина дерева под покровом зеленоватой коры. С улиц надутой шиной доносится возбуждающий манифест: «Зима снова не смогла нас одолеть!» Весна приходит в Квебек из Японии, и, как довоенный приз «Крэкерджек» [104], она портит нам свой первый день, потому что мы сами носим ее на руках. Весна приходит в Монреаль, как американский фильм о романе на Ривьере, всем хочется переспать с иностранцем, потом – внезапная яркая вспышка света и наступает лето, но мы против этого особенно не возражаем, потому что весна все-таки оставляет желать лучшего – слишком она бьет в глаза показухой, слишком уж она жеманна, как меха в голливудских сортирах. Весна – как заморские диковины, как завезенные из Гонконга причуды для резиновой любви. Можно разок попробовать, а потом, если надо, мы и за повышение импортной пошлины проголосуем. Весна проходит, раня нам сердце, как шведская студентка-туристка, заглянувшая в итальянский ресторан, чтобы поэкспериментировать с усами, а те идут на нее приступом с пылкостью славного Валентино [105], и она выбирает себе наобум одну из пародий на великого актера. Весна приходит в Монреаль так ненадолго, что можно назвать день ее прихода и ничего на него не загадывать. Именно такой весенний денек выдался как-то раз в лесу к югу от города. На пороге странного жилища – обветшалого и уединенного как мужской клуб бревенчатого дома стоял одинокий старик. Он не знал, сколько времени там прожил, его мучил вопрос о том, почему ему больше никак не удается продолжать загаживать свою лачугу, но сумбурные мысли роились в его голове рассеянно. Он полной грудью вдохнул свежий воздух, принесенный легким западным ветерком, потом бросил взгляд на сосновые иголки с почерневшими кончиками и поймал себя на мысли о том, что зима чем-то сродни лесному пожару. Разлитая в воздухе весенняя свежесть не сжала ностальгией старческое сердце, бившееся в груди, покрытой свалявшейся клочковатой бородой. Неясное ощущение боли слабым запахом выжатого за дальним столиком лимона заставило его прищуриться: он ворошил завалы памяти, пытаясь отыскать в прошлом какое-нибудь событие, чтобы увязать его как-то с наступлением весны и превратить в миф – что-то вроде медового месяца, путешествия или одержанной победы, которые весна могла бы возродить, но боль делала его поиски тщетными. Память старика уже не хранила единичных случаев, все его прошлое представлялось ему единым событием, заполнившим отведенное ему жизнью время с удивительной быстротой, как плевательницу, до краев наполняемую за досужими пересудами обеденного перерыва. Казалось, лишь миг промелькнул с тех пор, как при двадцатиградусном морозе в мириадах иголок на заснеженных ветвях высоких елей ветер взметал крошечные ураганы. Тихие островки таявшего на земле снега чем-то напоминали животы выброшенной на берег рыбы, протухшей и вздувшейся. Денек, как обычно, выдался замечательный. – Скоро станет тепло, – проговорил старик. – Скоро от меня опять начнет вонять. Штаны мои, толстые теперь, просто задубели, а потом, наверное, снова все станут мокрыми. Ну что ж, чему быть, того не миновать.

Ему уже не досаждали те проблемы, которые несла с собой зима. Конечно, так было не всегда. Много лет (?) тому назад, когда он безнадежно искал выход, пытаясь найти себе какое-то убежище от обрушившихся на него несчастий, он ненавидел мороз. Холод промораживал его жалкую хибару насквозь, как автобусную остановку, а его самого морозил с таким остервенением, в котором явно ощущалась личная мелочная неприязнь. Мороз нарочно выбрал его своей жертвой, как пулю, на которой написано имя паралитика с отнявшимися ногами. Долгие ночи напролет, когда мороз об него когти точил, он кричал от боли. Но этой зимой холод никак не выказал ему личной склочной стервозности – он обыденно занимался своими будничными делами и, проходя мимо, походя заморозил его чуть не до смерти. Череда ночных кошмаров ночи напролет выдавливала стоны и вопли из его слюнявого рта, и в помраченной ужасом сна реальности пробуждения он взывал к тому имени, которое было призвано его спасти. Чередой рассветов он поднимался по утрам со своей подстилки из перемазанных землей листьев и скомканных клочков бумаги, служивших ему матрасом, с его свалявшихся нечесаных лохм свисали сосульки соплей, перемешанных со слезами. Когда-то, давным-давно, каждый раз, когда воздух взрывался воплем его страданий, звери в страхе бежали от ветхой лачуги, но так было еще в те времена, когда в его крике звучала мольба о чем-то. Теперь, когда он кричал просто так, ради самого процесса, кроликов с ласками уже не пугали его вопли. Порой ему казалось, что зверьки относятся к этим звукам как к обычной собачьей брехне. И когда боль, как в тот весенний день, застилала ему глаза дымчатой пеленой и заставляла щуриться, он раскрывал рот, оттягивая кожу за свалявшиеся патлы бороды, и оглашал окрестный лес очередным воплем.

– Ааааааааааааааааххххххххххххххх! Ой, привет!

Вопль перешел в приветствие, когда старик заметил семилетнего мальчугана, торопливо семенившего к его лачуге и старавшегося не оступиться, чтобы не шлепнуться в лужу. Когда старик приветливо махнул ему рукой, парнишка совсем запыхался. Он был младшим сыном хозяина стоявшей неподалеку гостиницы.

– Привет, дядя! Привет!

Паренек вовсе не был племянником старика. Он так к нему обращался, забавно пытаясь поточнее передать смешанное чувство уважения к старческим сединам и насмешку над навязчивым желанием этого странного человека поиграть с его петушком, потому что знал, что почти выживший из ума старик был совсем бесстыжим.

– Здравствуй, мой дорогой!

– Здравствуй, дядя. Как у тебя сегодня с головой?

– Пойдем в дом! Я по тебе соскучился. Сегодня мы можем раздеться.

– Сегодня, дядя, я не могу.

– Ну, пожалуйста.

– Нет у меня сегодня на это времени. Лучше расскажи мне, дядя, какую-нибудь историю.

– Если у тебя нет времени пойти со мной в дом, значит, историю тебе тоже некогда слушать. Сегодня так тепло, что вполне можно было бы раздеться.

– Да ладно тебе, расскажи мне одну из тех историй, которые ты все обещаешь напечатать в своей будущей книжке, как будто меня волнует, напишешь ты эту книжку когда-нибудь или нет.

– Не надо жалеть меня, мальчик.

– Заткнись, козел вонючий!

– Ладно тебе, хватит артачиться, пойдем в дом. Я тебе там твою историю расскажу.