На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни - Валентина Мухина-Петринская

— Сколько вам лет? — поинтересовался он.

— На днях исполнится двадцать один год. А вам?

— Мне уже двадцать девять, жизнь протекает бесславно. Обстоятельства загнали меня на север, что будет дальше — не знаю. Будущее в тумане… Что будет — то будет.

У него книги были разные научные. По биологии, химии, физике.

Я нашла там Гегеля, Маркса и Ленина. И много книг по теории живописи — все-таки он занимался ею серьезно.

Мама постучала к нам.

— Валя, иди пить чай… Сергей Николаевич, пошли пить чай. Пирожков я напекла с мясом. Жду вас.

Мы вместе пошли на кухню и с аппетитом поели пирожков.

К чаю Сергей Николаевич привес коробку шоколадных конфет.

— Почему младшая дочка — Лия? — спросил он у мамы, помешивая ложечкой чай. — Это красивое имя, но оно же еврейское, а, вы русские.

— А ее звать Поплия. Только ей не нравится ее имя, и она сама просила называть ее Лия. И мы называем — какая разница.

— Вы ходите на лыжах? — спросил он у меня.

— Нет, а что?!

— На севере надо ходить на лыжах; кстати, в магазин привезли лыжи. Пошли завтра купим, а то разберут.

Мы договорились, что он пойдет завтра после работы со мной в магазин.

Но когда мы на другой день к вечеру вышли из дома, он не то шутя, не то серьезно сказал:

— Но должен вас предупредить, что появление со мной вместе, да еще поход за дружеской покупкой, может полностью испортить вашу репутацию.

Я немного удивилась:

— Что, у вас репутация Дон-Жуана?

— Вряд ли они слышали о Дон-Жуане. Просто установилось обо мне такое общественное мнение.

— Пошли выбирать лыжи. Общественное мнение мне всегда было как-то безразлично. Почему — не знаю, право.

Сергей Николаевич выбрал мне пару отличных лыж и всё, что надо для ухода за лыжами, и мы отправились домой. Нас разглядывали с большим любопытством, похоже, Неклонский был прав.

Меня разбирал смех.

Дома мы разговаривали до полпервого и решили завтра вечером сделать первую вылазку на лыжах. До какой-то высокой сопки. Река Алдан от Незаметного была за семьдесят километров.

Высокая сопка оказалась действительно высокой — выше всех таежных деревьев и других сопок. Мы стояли на краю обрыва почти в небе — небо было вокруг исчерна-синее, звездное, огромное, высокое. А Млечный Путь вел куда-то в иной мир, захватывающий, странный. Мне стало как-то боязно, и я невольно придвинулась к Сергею.

— Не бойся, Валя, — произнес он, — мы, слава богу, не умерли, мы живы, и жить нам еще долго, долго. Как будем жить — это другой вопрос… А в общем, пошли домой.

Настроение его вдруг испортилось. Обратную дорогу он был молчалив. Подходя к дому, он сказал (я расценила это как грубость):

— Почему, когда я прилаживал лыжи к вашим ногам — вы же еще не умеете с ними обращаться, — вы так отчаянно смутились?

— Сергей Николаевич, у вас испортилось настроение. Вам было просто скучно со мной?

— Простите. У меня последний год большей частью плохое настроение. Нехорошо срывать его на вас. Простите.

— Нет ли более короткой дороги домой?

— Есть. Надо выйти на шоссе. Ладно, пошли. Но там, наверное, ведут этих несчастных.

— Раскулаченных?

— Русских крестьян, — поправил он меня сердито. Мы вышли на шоссе и тотчас пришлось сойти с дороги, пропуская обоз с измученными, уставшими крестьянами, они едва шли.

— Далеко, родимые, до Незаметного? — спросил старик в драном полушубке.

— Скоро будет, вот за этой сопкой.

Они брели долго, а мы дошли до ближайшей тропки и свернули в обход.

— Коллективизация, — насмешливо сказал Сергей, — сердце кровью обливается, когда их видишь. Кому и для чего это нужно?

Дома я прошла к себе, думая, что он в таком настроении пожелает остаться один, но Сережа позвал меня к себе пить чай.

Договорились пойти в воскресенье на целый день за пятнадцать километров. У какого-то ручья, не помню название, там была охотничья избушка для тех, кто, возвращаясь с охоты, не дотянул до Незаметного, падая от усталости.

Утром мама напекла нам с собой пирожков с мясо, с картошкой и пончиков с вареньем. Все это я аккуратно уложила в пакетики и в сумочку.

Отец купил мне меховые унты, и я в этот день обновила их.

— А кто живет в этой избушке? — поинтересовалась у меня мама, наливая в термос кофе.

— Китаец по имени Ван-Хай-Лин, — мгновенно придумала я.

Проходивший по коридору Сергей на миг даже приостановился, но сейчас же прошел к себе.

Дорогой он спросил, откуда я взяла про Ван-Хай-Лина?

— Знаете, такое совпадение, я пишу рассказ… Там зимовье в тайге и китаец Ван-Хай-Лин… вот я и успокоила маму.

— А-а. Вы пишете рассказы?

— Да. Я еще не писатель. Я не тороплюсь, жду, когда буду писать лучше, но я непременно буду писателем.

— Нравится мне это «непременно», — пробормотал Сергей Николаевич. — Герой вашего рассказа китаец?

— Нет. Главный персонаж — простая женщина из староверской семьи Елизавета, необразованная, кончила всего семь классов, рано осиротела, мыкалась по свету — ни профессии, ни защиты, много ее обижали. А когда, обессиленная, измученная, добралась она до этого зимовья, Ван-Хай-Лин приютил ее, дал защиту, предложил работу в его зимовье, а потом и женился на ней. Елизавета от рождения романтик, но даже слова этого не знает и только видит странные, яркие фантастические сны, где она летает, а вокруг прекрасные крылатые существа, а на небе вечером выходит две луны. Все ее считают малость тронутой, и она совсем одна. Как бы одна в пространстве.

— Какая странная новелла. Ты мне ее прочти непременно или дай прочесть. И давай пойдем быстрее.

Идти было нелегко. Пока мы добрались до заветной избушки, я изрядно устала.

Меня поразила чистота в избе, приготовленные дрова, спички. Вода на лавке, стол, накрытый старой клеенкой, и голые нары на четверых. Сергей расстелил на них свою полудошку из легкого беличьего меха, предложил мне отдохнуть. Я села у стола…

Он положил в печку дров, разжег их, нашел топор в углу и сказал, что пойдет сначала нарубит дров для следующих посетителей. Взял с собой закопченный чайник и ушел.

Я задумалась… Все-таки Сергей Николаевич был мне чем-то неясен…

Он вернулся с охапкой свеженарубленных еловых ветвей и поленьев, которые он нашел возле избы. Вскоре мы вскипятили чай.

— Я здесь прошлый раз оставил чашки, может, целы? — он полез куда-то на верх полки и достал чашки и чай.

— Чай пусть лежит, если у кого не будет, я принес индийский, — он заварил прямо в чайнике.

Мы пили чай и разговаривали.

— Тебе ведь жарко, — заметил он, — потом выйдешь и простудишься, сними этот теплый свитер.