Калейдоскоп жизни - Всеволод Овчинников

Во время хрущевской оттепели 60-х годов лейбористы объявили войну трущобам. В лондонском Ист-Энде выросли муниципальные микрорайоны. Эти дешевые многоэтажные дома имеют палубную систему (вдоль наружной стены каждого этажа тянется коридор) и предназначены для покомнатного заселения. Обитателей трущоб переместили в гигантские коммуналки.

Однако тяготы малоимущих горожан не исчезли, а возродились в новой форме и с новой остротой. В муниципальных микрорайонах неудержимо растет концентрация «семей с проблемами». Это безработные, матери-одиночки, алкоголики, наркоманы, уголовники. Нанимаясь на работу, жители Восточного Лондона по-прежнему избегают называть свой адрес и при первой же возможности стремятся уехать оттуда. Остаются лишь те, у кого нет другого выхода. Содержать же многоэтажные дома дорого, из-за чего их, судя по всему, и начали сносить.

Впрочем, корни данной проблемы отнюдь не сводятся к социальному неравенству. Немалую роль здесь играет и национальная психология. Англичанам свойственно предубежденно-отрицательное отношение к многоэтажным домам. Расспрашивая меня о моем московском жилье, лондонские друзья всякий раз ахали: «Восьмой этаж! Ведь на такой высоте и к окну не подойдешь, голова закружится…»

Метафоре Ильфа и Петрова «одноэтажная Америка» на противоположной стороне Атлантического океана соответствует понятие «двухэтажная Англия». Девиз англичан «Мой дом — моя крепость» на бытовом уровне можно перефразировать так: «Мой дом — это двухэтажное жилище с палисадником». Именно таков на Британских островах идеал домашнего очага.

Улица Эдисон-роуд в престижном лондонском Вест-Энде, где я прожил пять лет, застроена двухэтажными особняками викторианской эпохи. Улица кончается восьмиэтажным корпусом с десятками хорошо отделанных подъездов и современных лифтов. Но это подобие московского или питерского элитного дома населяют преимущественно иностранцы — сотрудники транснациональных корпораций.

Англичане же предпочитают двухэтажное жилище (чаще это как бы секция) с отдельным выходом на улицу, кухней, столовой, гостиной внизу и спальнями наверху. Поскольку каждый хозяин красит свой фасад как ему вздумается, уличная застройка подчас напоминает глухой забор из вертикально сбитых разноцветных досок.

Ведя речь о характере англичан, хочется, прежде всего, сказать: они домолюбивы. Семейный очаг и досуг, который с ним связан, явно доминируют в их жизни. Англичане очень непритязательны к повседневной пище. Деньги на питание кажутся им потраченными впустую. Тут они согласны на самую жесткую экономию. Не делают они культа и из одежды. Собственный кров — вот цель, ради которой английская семья готова идти на любые жертвы.

Приоритет домашнего очага в жизненном укладе — одна из английских традиций. Еще перед началом Второй мировой войны Британия располагала лучшим жилым фондом в Западной Европе. Две трети английских семей являются собственниками жилищ. Пятая часть живет в муниципальных домах (в первые послевоенные годы лейбористы подняли эту долю до тридцати процентов, но нынче она упала до двадцати). И лишь каждая седьмая семья (пятнадцать процентов англичан) арендует квартиру у домовладельцев. Число их, судя по всему, будет и дальше сокращаться.

А традиционный уклад «двухэтажной Англии» делает малоперспективной идею строить на месте трущоб «лондонские Черемушки».

Во время «холодной войны» большинство наших журналистов, а тем более дипломатов, работавших за рубежом, всячески уклонялись от публичных дискуссий. Куда спокойнее наблюдать, как на экране оппоненты атакуют твоего соотечественника, и назидательно рассуждать, что в данном случае можно было бы ответить удачнее.

Но мой журналистский кураж побуждал меня идти на риск и принимать вызов. Хотя я знал: если зовут выступать по телевидению или перед ответственной аудиторией, значит, для меня припрятана какая-нибудь «дохлая кошка» вроде арестованного диссидента или чекиста, переметнувшегося на сторону Запада.

После нескольких удачных выступлений меня стали довольно часто приглашать в престижные публичные школы, а также в колледжи Оксфорда и Кембриджа. Секретарь парткома посольства был в восторге, рапортуя в Москву «об успехе нашей внешнеполитической пропаганды». В действительности же я был нужен «фабрикам джентльменов» просто как живой большевик, в полемике с которым будущие консерваторы могут отточить свои молодые зубы.

Однажды меня даже пригласили выступить в палате общин, перед членами комитета по международным делам. Когда я увидел под сводами Вестминстерского дворца три дюжины депутатов, первая мысль была о том, как разбить лед отчужденности и придать разговору человеческую тональность.

Попросил разрешения начать с китайской притчи. Однажды единственная женщина, оказавшаяся среди собеседников Конфуция, спросила его: «Почему мир так несправедлив? Когда мужчина совершает супружескую неверность, его престиж в обществе растет. А если это же сделает женщина, ее все порицают».

Конфуций взял чайник и стал молча разливать чай. «Почему же ты молчишь, учитель?» — «А я уже дал тебе ответ, причем наглядный. Из носика чайника я наполнил шесть чашек. Это нормально. Но можно ли из шести чайников лить чай в одну чашку? Было бы противоестественно».

Депутаты засмеялись, а я продолжал аналогию: «Когда одного парламентария терзают вопросами три дюжины журналистов — это обычное дело. Но если три дюжины таких профессиональных полемистов, как вы, возьмут под перекрестный огонь одного-единственного газетчика, получится негуманно…»

Атмосфера разрядилась, я начал отвечать на вопросы. Потом сказал: «Наш поединок проходит в неравных условиях: вы — верхом, я — пеший, то есть вы говорите на родном языке, а я скован своими лингвистическими возможностями, вынужден рассуждать примитивнее, чем мог бы. Справедливее будет полемизировать на китайском или хотя бы на немецком.

Я, конечно, блефовал. Но правильно сделал ставку, во-первых, на стойкое неприятие англичанами каких-либо языков, кроме своего, а во-вторых, на их приверженность спортивной этике. Хлынула волна комплиментов по поводу моего лондонского произношения, и разговор завершился на дружеской ноте. Помогли Конфуций и английское чувство юмора.

Чтобы понять и объяснить душу другого народа, полезно сравнивать его с соседями. Желая нарисовать психологический портрет японцев, я противопоставлял им китайцев. А ведя речь об англичанах, сравнивал их с французами.

Примечательно, что именно отличия двух островных народов от континентальных соседей как бы роднят их между собой. С одной стороны, изощренность китайских и французских поваров, с другой — простота и натуральность японской и английской кухни. С одной стороны, прямолинейная помпезность китайских и французских регулярных парков, с другой — стремление японских и английских садовников облагораживать природу так, чтобы вмешательство человека не было заметным. С одной стороны, расчерченные по линейке Пекин и Париж, с другой — хаотичность Токио и Лондона, ибо, по местным представлениям, город должен расти, как растет лес.