Белая стена - Антонио Редол

– Не говори об этом.

– Сейчас мне хочется говорить, сама не знаю отчего, но хочется. У меня такое чувство, будто вот-вот что-то случится, дорогой, и нужно высказать все самое плохое, что у меня накопилось.

– Думаешь, скоро умрешь?

– Не знаю. Не знаю, в чем дело, дорогой. Но чувствую, что сейчас мне пора сказать некоторые вещи.

Они сели в машину. Зе Мигел смотрит на часы: осталось полчаса. Совсем мало, черт побери, мне не добраться раньше половины восьмого. Отпускает тормоз, ставит ногу на педаль сцепления, дает задний ход и, маневрируя, выезжает из парка с профессиональной ловкостью.

– Видала?

– Ты хорошо водишь.

– Машины – да. В некоторых местах могу водить с закрытыми глазами. Дорогу от Пенише до Вила-Франка знаю как свои пять пальцев. Все повороты, все спуски, дома, деревья, даже камни. Странно, как запоминаешь дороги.

Сцепление – передача, машина визжит на повороте – и прямо на повороте обгоняет малолитражку. Зе Мигел смеется, девушка вытирает слезу, оба оглядываются, и водитель малолитражки грозит им кулаком.

– Типчик перепугался: дрожит, как воробышек.

– Ты его так обошел, что и тореро в дрожь бросило бы.

Он не отвечает. Задумался над одной из фраз Зулмиры, наморщил лоб, шрам вздулся, побагровел. Он попробует узнать, что означают ее слова; к белой стене решил поехать попозже.

Чтобы не попасть на перегруженную магистраль Байши, он выезжает на автостраду, которая идет вверх, это направление на Кашиас, он снижает скорость, поворачивает голову к реке и чувствует волнение при мысли, что видит ее в последний раз. Рыбацкое суденышко выходит в море, еще два следуют за ним в кильватере по левому борту; Зе Мигел даже угадывает головы людей, только их и видно из-за бортов. Мысленно он переносится в Пенише, вспоминает, как на рассвете сидел в порту, в таверне Ильо, ожидая возвращения рыбаков, ел и играл в карты, хорошее времечко, Зе, хорошее времечко! К чему человеку память в такие минуты, как сейчас?… У девушки такое чувство, будто пленку грусти у него на лице можно прощупать пальцами, пальцами ощутить его боль.

– О чем ты думаешь?

– О чем думать не должен. По-моему, животные счастливее нас, людей.

– Животные говорить не умеют, дорогой.

– Может, для нас, людей, лучше, что не умеют. Мой конь, если бы он заговорил нынче утром…

– Принц?

– Кто же еще?!

– У тебя есть еще две лошади.

– Но конь только он, только он заслужил это название. С ним кончено…

– Что?!

– Ничего.

Нет, не буду ей рассказывать, как я убил его сегодня утром. Выстрелом. Он умер, как умер мой сын, – от пули. Я приношу смерть всему, что люблю, родился проклятым, мать мне много раз говорила; так мне на роду написано – губить то, что люблю больше всего.

Глаза его уже не видят реки, перед ними горделивая голова его вороного коня, вороной ржет от радости при виде хозяина, входящего в конюшню, и бьет подковами по каменным плитам, словно предлагая отправиться на прогулку по Лезирии. Все у меня заберут, кроме коня и девчонки. Конь уже вне опасности. На остальное в моем распоряжении немногим более получаса.

XXIV

Конь ржет, едва Зе Мигел появляется в дверях конюшни. Маленькие острые уши он наставил еще раньше, когда услышал нервное покашливание хозяина и его шаги на лужайке перед службами, где давно не видно никаких признаков работы. Из работников, нанявшихся на целый год, остался только старший конюх, Карлос Кустодио, долговязый и старый, на попечение которого перешел Принц и обе кобылы да три упряжки быков, о продаже которых Зе Мигел уже договорился с одним барышником из Бенавенте.

Барак для работников опустел две недели назад. Инвентарь остался под открытым небом, пускай себе ржавеет; а тот, кому он достанется, пускай посидит в дерьме. Из суда придут завтра делать опись всего имущества, предмет за предметом, с идиотской дотошностью, чтобы не остался внакладе закон, а заодно и авторитет Релваса, истинного хозяина всех этих земель и кредитора Зе Мигела, которому он ссудил крупную сумму под надежное обеспечение. Словно почуяв, что люди покинули эти места, травы, ожившие сразу после первых дождей, заполонили земли и тропинки.

Усадьба Мигела Богача уже не кажется обжитой. Скоро сюда пожалует юстиция – назойливая сеньора с косящим взглядом, неуклюжая и куда более губительная, чем стальник и прочие сорняки, потому что ей дела нет до чьих-либо интересов, она печется только о точном соблюдении сроков, проставленных в каждом документе, и думать не думает о том, что все эти формальности высосут жизнь из былого богатства и оно развалится и рухнет. На празднестве этой королевы самое главное – мелочи. Всему свое время – как разным стадиям проказы.

Конь бьет подковами в каменные плиты пола, предлагая хозяину отправиться, как обычно, на прогулку по Лезирии. В глубине конюшни две кобылы, сивая и темно-гнедая с отливающим медью загривком, равнодушно поворачивают головы. Они знают, что конюх придет за ними ближе к вечеру, и прорвавшийся в конюшню дневной свет не вводит их в заблуждение.

Карлос Кустодио остался стоять на пороге, следит за движениями своего бывшего хозяина, который уже не может распоряжаться ни им самим, ни даже травой на лужайке, так сказал ему вчера сеньор Руй Диого у себя в имении «Мать Солнца», куда по его приказу явился старый конюх. Из усадьбы не будет вынесено ни пылинки, что бы ни случилось.

Мигел Богач удивлен поведением работника: и тем, как тот поздоровался с ним, когда он вышел из автомобиля, и тем, что старик украдкой следит за ним – неотступно и безмолвно. Когда-то, много лет назад, может сорок, Зе Мигел работал у него под началом, и в глубине души Карлос Кустодио радуется краху внука Антонио Шестипалого. Как хозяина он его всегда терпеть не мог. Карлос Кустодио не забыл, что говорили про Зе Мигела во время батрацкого бунта в голодном тысяча девятьсот сорок втором году, не забывает и о том, как спесиво держится Зе Мигел с теми, с кем работал в те времена, когда был подпаском, а потом табунщиком при кобылах, хоть Мигел Богач и прикрывает спесь отеческой фамильярностью, от которой еще больнее, чем от его высокомерия выскочки.

Конь – иссиня-вороной, смоляной, с шелковистым крупом, муарово-переливчатым и лоснящимся так, будто он отлит из металла, – следит за приближающимся хозяином быстрыми ласковыми глазами, выпуклыми и большими, широко раскрыв их, чтобы лучше рассмотреть Зе Мигела, темная фигура которого почти растворяется в темноте конюшни. Хозяин свистит коню веселым коротким посвистом, приговаривает мягко: – Принц! Э-э, Принц! О-о! Красавец конь!… Животное вздергивает мягкую губу, подрагивая кожей; на храпе, между расширенными ноздрями, белеет пятно. Задирает морду – сухую, квадратную, с тонкой, почти прозрачной кожей, под которой угловато выступают кости, округло – мышцы, под которой видно даже сложное переплетение жил, и спокойным движением подставляет загривок под ласковую руку Зе Мигела, который поглаживает ему гриву, затем холку, похлопывает по шее – легонько, любовно. Конь ржет от радости.

Зе Мигел растроган, растерян, не может совладать со слезами. Плачет без стеснения, не прячет слез, даже не утирает.

Он купил этого коня три года назад у Релваса; выбрал среди молодняка, и величайшее его наслаждение – появляться в городке верхом на этом коне, демонстрируя в ярмарочные дни его безупречную выезженность.

Сидя верхом на коне, помеченном тавром завода Релвасов, Зе Мигел ощущал себя на вершине величия, словно оседлал фортуну и теперь направлял ее по своей воле, мягко касаясь боков колесиками шпор. Женщины глядели на него из окон, а мужчины между тем восхищались Принцем и презирали его владельца, которого их досада лишь раззадоривала, поощряя его хвастливость. Он сам выбрал коня – по аллюру и повадкам. И конь, и всадник держались с одинаковой тщеславной заносчивостью, сдружившей обоих.

А теперь они встречались в последний раз.

Да, в начале вечера, в полвосьмого примерно, взрывом прогремит самое главное событие в жизни Зе Мигела. Об этом событии в городке долго еще будут говорить. В этом Зе Мигел был уверен. И наслаждался чувством уверенности.

На площади и на улицах, в общественных местах и в частных домах – да, везде и всюду, где собираются люди, Зе Мигел станет главным предметом разговоров и споров. И, быть может, тогда у него появятся друзья.

– У меня нет друзей, кроме тебя, – шепчет он коню. – Только ты никогда не предавал меня. Ни разу. Даже не верится, что на тебе тавро этого старого козла, предводителя шайки мошенников, что сначала заработал на мне, а потом меня же обокрал.

Он, Зе Мигел, бесстрашно и не прячась шел на риск во всех грязных делах, подстроенных Релвасом. А теперь сижу в дерьме; теперь ни от людей подмоги, ни от святых прощения. Сперва загоняли меня, как быка благородных кровей, а теперь хотят повалить наземь и добить. Но тут они просчитались. Не стоял бы Карлос Кустодио в дверях, Зе Мигел дал бы волю рыданиям. Только один мне оставили выход, черт побери! Он пытается успокоиться, чтобы можно было говорить с работником, не выдавая своих мыслей.