Форсайты - Зулейка Доусон

Дверь мягко закрылась, низкий голос просто ответил из темноты:

– Я.

Луна освещала Флер сзади, и, волей-неволей, оттуда, от дверей, она казалась каким-то ангелом в мерцающем сиянии, словно сотканным из лучей. А он, сгусток тьмы, олицетворение ночи, поджидал ее в полумраке.

Вот он шагнул к ней во всей своей темной прелести. Волосы, лоб, глаза, шелк халата переливались и мерцали, как воды полуночной реки… реки забвения!

В серебряной тишине Флер услышала какой-то звук – мягкий, ночной, настойчивый, – и поняла, что это бьется в висках кровь. Только одна причина могла привести этого гостя. Ждал он, как всегда, безупречно, верил в себя – абсолютно, чутье ему не изменило. Без сомнения, он все время опережал ее на шаг, а теперь поджидал в конце дороги. Ах, важно ли это, в конце концов? Разве хоть что-то важно? Pourquoi pas? [56]

Он сделал еще один шаг и, совсем близко, тихо сказал:

– Вы хотите, чтобы я ушел?

Верность! Вера! Злосчастное послание в бутылке, которого никто не прочтет! Образ рассыпался на кусочки, уплыл прочь – и с ним ушли последние остатки сопротивления неотвратимой силе.

Словно желая, чтобы ее встряхнули и пробудили наконец от неизменно повторяющегося сна, Флер ответила отчаянно, но так тихо, что и воздух не дрогнул:

– Нет… останьтесь!

Внезапно его руки прошлись по ее лицу, по волосам, а теплое тело – прижалось к ее телу. Запах окружал ее, душил, овладевал ее чувствами – она ведь всегда знала, что так должно быть.

«Пускай умрет!»

С виноватой жадностью отступницы она отыскала губами его губы.

Остаток ночи Флер провела без сновидений, в самом крепком и благодатном сне, впервые за много лет; и только тогда поняла, как же он сладок, когда настойчивый стук в дверь стал угрожающим. Ей отчаянно хотелось остаться как есть, укутаться в дивное забвение, но стук становился все настойчивей, перед дверью кто-то был. Она быстро вырвалась из сна – и, обнаружив, что рядом с ней в постели никого нет, сперва решила, что стучит темный ночной посетитель. Только она собралась окликнуть его по имени, как услышала женский голос.

Дверь открылась, и в нестойком полусвете зари появилась голова Холли, а за ней – и тело, укутанное в опрятный и простой голубовато-серый халат. Серая в пепельном свете, какая-то хмурая… Флер села в постели, не вставая. Теплое блаженство беспамятства совсем покинуло ее, сменясь зябким ожиданием. Что случилось?

Словно увидев вопрос в ее глазах, Холли ответила:

– Майкл звонил, только что. У Кэт высокая температура. Он считает, что тебе надо немедленно вернуться.

Кэт понимала одно – что ей холодно. Снаружи, где она стояла и тряслась, мокрый ветер завывал и бешено стегал ночь. Внутри, ей было видно через окно, все смеялись и разговаривали вокруг горящего камина, обмениваясь улыбками. Странно было, что все они там, а она не может найти входа. Всякий раз, когда она пыталась до них докричаться, всякий раз, когда она кричала через окно, ветер только завывал громче и заглушал крики. Как ни странно, некоторые из них даже вроде бы знали, что она тут, иногда кто-нибудь оборачивался и улыбался ей, подняв руку, без слов приглашая туда, к ним. Даже он поманил однажды. Кэт кричала все громче, но никто так и не слышал. Ему нельзя стоять так близко к огню, это опасно! Но даже когда она увидела, что он горит, что его, изгибаясь и крутясь, пожирают языки пламени, даже тогда никто ее не услышал.

Успокоенный словами врача, что его дочь «просто подхватила летнюю простуду, беспокоиться совершенно не о чем», Майкл заснул, но все же беспокойно, и ему снилась Флер в траурном платье, перед Памятником павшим, на котором высечено его собственное имя.

Из этого неуютного сна – который, возможно, возник из-за того, что он уснул в старом походном кресле, у себя в кабинете, – его вырвала суровая рука Финти, пытавшейся, судя по всему, вывихнуть ему плечо.

– Сэр Майкл! Мисс Кэт, сэр! Ей совсем плохо!

Майкл уже был на ногах, выбежал из кабинета, резко обогнул угол лестничной площадки и через три ступеньки вбежал по последнему пролету в детскую. С одного взгляда он увидел, что действительность далеко превзошла самые мрачные тревоги, какие только бывают у любого родителя. Тонкие белые руки его дочери отчаянно хватали и отпускали воздух. Ее личико, обычно такое бледное, было красным и сердитым, как у новорожденного; от пота на лбу рыжие волосы слиплись в темные пряди.

– Котенок! – тихо выговорил Майкл ее старое детское прозвище.

И тут, пока он глядел на нее, она страшно застонала. Боясь сойти с ума раньше, чем он дозвонится до доктора, Майкл кинулся обратно, в свой кабинет, к телефону.

Ему сказали, что врач будет минут через двадцать. Оставалось одно – позвонить Флер.

Глава 9

Пробуждения

Телефон был занят, когда Флер попробовала позвонить домой. Пока она одевалась, Холли принесла ей кофе, но она к нему не притронулась. Уонсдон она покинула почти без церемоний и совсем без угрызений, не ответив даже на сочувственную улыбку Холли, когда садилась в машину. Не надо ей ни кофе, ни сочувствия!

Ехала она так же быстро, как вчера, на этот раз – вполне осознанно. Кроме молочной повозки и двух-трех медленных фермерских машин, она никого не встретила. Выехала она без четверти пять, меньше чем через полчаса после звонка из дому. Прошел час, но свет оставался серым и свинцовым. Она не выключала фар, и бледная цепочка уносящихся под машину бликов отраженного света подмигивала ей.

Нельзя сказать, что, внезапно уехав, она не думала ни о чем, кроме ребенка. У Кэт бывали сильные простуды, даже грипп, и проходили они очень тяжело. Она была хрупкой, но все же здоровой – поболеет несколько дней, не очень опасно. Кроме того, думала она, не стоит строить догадки, Холли сообщила очень мало. Могло это приглушить материнскую тревогу? Никто не мог бы сказать, как все это подействует на Флер. Конечно, ум ее был так же занят, как и вчера, но на сей раз – уже не одним предметом. Ночной посетитель занимал ее мысли довольно много миль; перед ней до сих пор все кружилось. Так вот как обзаводишься любовником? Без переговоров и условий, без увертюры и прелюдии? В общем, это выигрыш, думала Флер, хотя именно она сдалась, и длилось это, видимо, долгие часы. Да, ей было приятно, это – большое наслаждение, но не радость, а потом – огромное облегчение, и только. Словно падаешь и не противишься.

«Между стременем и землей, она что-то потеряла…»

А что нашла? Флер ехала без неприятных случайностей и несчастных случаев. Ближе к городу она проезжала мимо пустых автобусов, выезжающих из своих депо, ранние фургоны и торговцы начинали новый день. Что он ей готовит? Она переехала Вестминстерский мост и подъехала к Саут-сквер, когда полный свет засиял над просыпающимся городом и его зевающими жителями.

Дверь ей открыла Тимс, и по ее лицу Флер сразу поняла, что все еще хуже, чем тогда, когда звонил Майкл.

– Ох, мадам! – воскликнула Тимс, едва ее увидев, и вцепилась в свой передник. – Они повезли ее в больницу, доктор Риардон и хозяин. Ох, мадам!.. Доктор думает… может быть, менингит!

На Харли-стрит, где по натертым коридорам бесшумно двигались сестры в белых крахмальных облачениях, Майкл сидел один в небольшой комнатке, неотрывно глядя на стенные часы. Они тоже шли беззвучно, ни единым тиканьем не выдавая, что стрелки передвигаются по циферблату. Все было приглушено и как бы подвешено, само время повисло в воздухе, словно темные тяжелые листья большого цветка в горшке – единственного, кроме Майкла, и тоже безмолвного обитателя комнатки. Только жесткое кожаное кресло судорожно поскрипывало, когда Майкл клал ногу на ногу, а потом снимал. Он перестал расхаживать, припомнив, как расхаживал по такому же полу, когда в этой самой больнице рождалась его дочь, сейчас больная, он даже не смел подумать – чем. Видеть, как ребенка, завернутого в одеяло, укладывают в карету «скорой помощи» еще до утренней зари, – очень страшно, а если ты отец – просто невыносимо. Теперь, стреноженный в этой голой и чистой комнатке, Майкл чувствовал, что вынес бы ожидание, если бы мог помочь ей. Но он не мог; и начал пытать собственную совесть. Что еще он мог бы сделать? Какой симптом ему следовало увидеть, а он его проглядел? Педиатр сказал, что болезнь, которой больна Кэтрин, даже они, медики, часто принимают за грипп. Тем не менее Майкл искал, в чем его грех; именно этим был он занят, когда открылась дверь, и, подняв глаза, он увидел Флер. Вид у нее был напряженный и невыспавшийся. Едва ли прошло два часа с тех пор, как он позвонил в Уонсдон, – значит, она летела как ветер.

– Пока ничего нового, – ласково сказал он, подходя к ней и отвечая на горький вопрос в ее глазах. – Она в инфекционной палате. – Он взял обе ее руки в свои и, расцепив бессознательно сцепленные пальцы, положил их себе на пояс. Натужно улыбнувшись, он прибавил: – Они просто очень осторожные. А делают они все, что могут, это я знаю.