Предводитель волков - Александр Дюма

Тибо лежал на спине, он ничего не помнил, а видеть мог лишь низкое серое небо над головой.

С усилием повернувшись на бок, он приподнялся на локте и огляделся.

Вид окружавших его предметов вернул ему память о происшедших событиях: он узнал пролом в стене парка, вспомнил свое любовное свидание с графиней и жестокую дуэль с графом.

В трех шагах от себя он увидел на земле пятно крови.

Но графа не было.

Несомненно, Лесток, пригвоздивший его, Тибо, к земле ударом ножа, помог своему господину вернуться домой.

Тибо же они оставили здесь одного умереть как собака.

У башмачника уже на языке были пожелания всех несчастий, какие только можно придумать для злейшего врага.

Но с тех пор, как Тибо перестал быть Тибо, и на все то время, пока ему предстояло оставаться бароном Раулем, он утратил всю свою волшебную силу.

Оставалось дождаться девяти часов вечера; но доживет ли он до этого часа?

Он испытывал сильнейшее беспокойство. Если он умрет раньше девяти часов, кого же из них не станет: его, Тибо, или барона Рауля? Могло случиться и то и другое.

Но больше всего Тибо злило то, что эта беда приключилась с ним снова по его же собственной вине.

Он помнил, что, перед тем как пожелать сделаться на двадцать четыре часа бароном, он произнес эти или похожие слова: «Я от души посмеялся бы, Рауль, если бы граф де Мон-Гобер застал тебя у своей жены; это прошло бы не так, как вчера у бальи Маглуара, и вам пришлось бы обменяться ударами шпаг».

Как видите, первое пожелание Тибо исполнилось с не меньшей точностью, чем второе; в самом деле, удары были и даны и получены.

Ценой немыслимых усилий, испытав при этом жесточайшую боль, Тибо удалось встать на одно колено.

В этом положении он смог увидеть идущих оврагом людей; они направлялись на рынок в Виллер-Котре.

Он хотел позвать их, но захлебнулся кровью.

Подняв шляпу на острие охотничьего ножа, он стал подавать знаки, как делают потерпевшие кораблекрушение.

Но силы оставили его, и он без чувств упал на землю.

Через некоторое время он опять пришел в сознание.

Ему показалось, что его качает словно на корабле.

Он открыл глаза.

Крестьяне, которые шли на рынок, его заметили; они не знали, кто он такой, но сжалились над красивым молодым человеком, истекавшим кровью, сделали из веток носилки и теперь несли его в Виллер-Котре.

Но, когда они дошли до Пюизе, раненый почувствовал, что не выдержит дороги.

Он попросил оставить его в любом крестьянском доме и прислать врача.

Носильщики оставили его в доме кюре.

Тибо достал из кошелька Рауля два золотых и отдал их крестьянам в благодарность за то, что они уже сделали для него, и за то, что им еще предстояло сделать.

Самого кюре дома не было: он служил мессу. Вернувшись домой и увидев раненого, он вскрикнул от ужаса.

Будь Тибо в самом деле Раулем, он не смог бы выбрать лучшего лазарета: кюре был когда-то викарием в Вопарфоне и ему было поручено обучение маленького Рауля.

Как все сельские священники, он был немного знаком — или считал себя знакомым — с медициной.

Он осмотрел рану своего бывшего воспитанника.

Лезвие, войдя под лопатку, пронзило правое легкое и вышло спереди между вторым и третьим ребрами.

Кюре отдавал себе отчет в том, насколько рана опасна.

Но до прихода врача он ничего не сказал.

Доктор, осмотрев рану, жалостливо покачал головой.

— Вы не пустите ему кровь? — спросил священник.

— Зачем? Это еще могло помочь в первые минуты после того, как он получил рану, но теперь опасно давать крови какое бы то ни было движение.

— Вы думаете, его можно спасти? — спросил кюре, подумав, что, чем меньше может сделать врач, тем больше остается на долю священника.

— Если все будет идти так, как обычно бывает в подобных случаях, — понизив голос, сказал врач, — больной не доживет и до завтра.

— По-вашему, он обречен?

— Врач никогда не выносит приговора, а если это и случается — за природой всегда остается право на помилование. Может образоваться кровяной сгусток — и кровотечение остановится; кашель может этот сгусток разбить — и больной умрет от потери крови.

— Значит, вы считаете, что я должен готовить бедного мальчика к смерти?

— Я думаю, — пожав плечами, ответил врач, — что лучше всего вам оставить его в покое: сейчас он без сознания и вас не услышит, а позже он начнет бредить и вас не поймет.

Доктор ошибался.

Раненый, хоть и был в беспамятстве, слышал этот разговор, оставлявший больше надежды на спасение его души, чем на выздоровление тела.

Сколько всего говорят при больном, считая, что он ничего не слышит, а он не пропускает ни единого слова!

Кроме того, возможно, слух больного обострился оттого, что в теле Рауля бодрствовал дух Тибо.

На собственный дух Рауля рана, вероятно, оказала бы более сильное воздействие.

Врач наложил повязку на спину. Что касается раны на груди — он оставил ее открытой, предписав лишь держать на ней смоченную ледяной водой салфетку. Затем, накапав в стакан с водой несколько капель успокаивающего лекарства, врач посоветовал священнику давать больному ложечку этой микстуры всякий раз, как тот попросит пить.

Приняв эти меры, врач удалился, обещав вернуться завтра, но предупредил, что, вероятнее всего, этот завтрашний визит окажется напрасным.

Тибо хотел бы вставить слово в этот разговор и объяснить, что он думает о себе самом, но его дух, заточенный в умирающее тело, невольно поддавался воздействию этой темницы.

Все же он слышал, что священник с ним говорил, чувствовал, как он тряс его, стараясь вывести из похожего на летаргию оцепенения; больного все это очень утомило.

К счастью для достойного кюре, Тибо, не будучи самим собой, лишен был своей волшебной власти: не меньше десяти раз раненый мысленно послал его ко всем чертям.

Вскоре Тибо стало казаться, что под ногами, под поясницей, под головой у него раскаленные угли.

Кровь в его жилах задвигалась быстрее, потом вскипела, словно вода в поставленном на огонь котелке.

Он почувствовал, что мысли его путаются.

Его стиснутые челюсти разжались, сведенный язык освободился, и у больного вырвалось несколько бессвязных слов.

— А, вот, кажется, и то, что милейший доктор назвал бредом, — произнес он.

Это была его последняя ясная мысль.

Вся его жизнь — а по-настоящему он жил лишь с момента появления черного волка — прошла перед ним.

Он увидел, как преследует и упускает оленя.

Он увидел, как его, привязав к дубу, осыпают ударами перевязи.