Фулгрим - Грэм Макнилл

— Они удивительно прекрасны, — выдавил наконец Делафур.

— Не стоит лгать мне, Летописец, — с оттенком угрозы в голосе произнес Финикиец. Остиан взглянул на Фулгрима, и выражение холодных глаз Примарха пробрало его до костей.

— Но что я ещё могу сказать, мой Лорд? Они и правда совершенны.

— Я хочу услышать правду. Она — как нож хирурга, ранит, но излечивает.

Остиан замер, тщетно пытаясь подобрать слова, которые не заденут Примарха и не оскорбят его действительно прекрасную работу.

Видя, в каком затруднении оказался скульптор, Фулгрим ободряюще похлопал его по плечу и сказал:

— Хороший друг — тот, кто указывает тебе на твои ошибки и недостатки, а не закрывает тебе глаза успокаивающими словами, или молчит, словно его пытают о скрытых сокровищах. Говорите свободно, Делафур.

Произнесенные мягким, почти нежным голосом, слова Примарха будто распахнули дверь в душе Остиана, и скульптор выпалил то, что вертелось у него на языке, не решаясь произнестись.

— Они кажутся… слишком совершенными, словно их создавали с холодной головой, а не с горячим сердцем.

— Как что-либо может оказаться «слишком совершенным»? — удивленно спросил Фулгрим. — И, кроме того, все прекрасные и славные вещи создаются именно после тщательного расчета, а не кое-как и наугад.

— Настоящее искусство не терпит холодного расчета, оно рождается в сердце художника, — разошелся Делафур. — И, даже если выверять линии точнейшими инструментами в Галактике, но при этом оставаться бесстрастным, то скульптура останется безжизненной.

— Знаешь ли, есть такая вещь, как совершенство, — огрызнулся Феникс, — и мы живем ради того, чтобы его достигнуть. Все прочее должно быть отброшено, в том числе и излишние страсти!

Остиан покачал головой, уже немного испуганный собственной смелостью и слыша растущий гнев в голосе Примарха.

— Простите, мой лорд, но художник, ищущий совершенства во всем, ни в чем его не достигнет. Сама суть нашего существования заключается в том, чтобы просто… быть людьми и не искать недостижимого.

— А с твоими работами что же? Ты не пытаешься сделать их идеальными? — раздраженно спросил Фулгрим.

— Людям свойственно искать совершенство там, где его нет, и терять при этом то, что лежит у них под ногами. В погоне за недостижимым легко упустить что-то действительно важное, — смело отвечал Остиан. — Если бы я пытался сотворить идеальную скульптуру, то никогда бы не сумел закончить её.

— Ну, в этом деле ты эксперт, — злобно бросил Примарх. Делафура внезапно охватил ужас, когда он понял, насколько сильно разозлил Финикийца. Глаза Фулгрима засверкали подобно черным жемчужинам, жилы на лбу и висках запульсировали от с трудом сдерживаемого гнева, и у Остиана от страха задрожали колени.

Слишком поздно он осознал, что единственной целью Феникса при создании скульптур или написании было достижение невозможного идеала, а вовсе не желание нести в мир красоту или выражать в своих творениях глубокие личные чувства. Слишком поздно он понял, что ласковые слова Фулгрима и его просьбы честно высказывать свои мысли — не более чем кокетство. Примарху не нужна была правда, единственное, чего он желал — услышать сладкую ложь признанного мастера, восхищенного его творениями, похвалу, в которой нуждалось его растущее самомнение.

— Мой лорд… — прошептал Остиан.

— Неважно, — ядовито прервал его слегка успокоившийся Фулгрим. — Кажется, я не зря поговорил с вами, и теперь больше никогда в жизни не прикоснусь к мрамору. Бесцельная трата драгоценного времени — что может быть хуже?

— Но, мой лорд, я вовсе не хотел…

Примарх отмахнулся от него, словно от надоедливой мошки.

— Спасибо, что уделили мне эти несколько минут, мастер Делафур. Засим удаляюсь и оставляю вас наедине с вашими несовершенными работами.

Окруженный Гвардейцами Феникса, Фулгрим покинул студию, а Остиан ещё долго не мог прийти в себя и трясся от ужаса, вспоминая, что он увидел в глазах Примарха…

Чей-то голос вернул скульптора в реальный мир. Подняв глаза, он увидел, что к нему обращается тот самый бледнокожий Астартес, что болтал с Летописцами.

— Мое имя — Люций, — представился тот.

Кивнув, Остиан опрокинул ещё один стакан.

— Да, я вас знаю.

Десантник самодовольно улыбнулся.

— Мне сказали, что вы друг Серены д'Ангелус. Это верно?

— Надеюсь, что да, — вздохнул Остиан.

— Не покажете мне, как пройти в её студию?

— Зачем, если не секрет?

— Я хочу, чтобы она написала мой портрет, разумеется.

Глава Тринадцатая

Подопытный/Девственный мир/«Ла Мама Хуана»

Снявший доспехи и оставшийся в одном лишь хирургическом балахоне, апотекарий Фабиус склонился над операционным столом и подал знак медицинским сервиторам. Те аккуратно подняли хирургеон на уровень талии Байла, к тому месту, куда давным-давно был имплантирован интерфейсный блок. Подключив сложнейший прибор к разьемам, сервиторы активировали его, и с этой секунды Фабиус мог управлять инструментами хирургеона так, словно они росли прямо из тела апотекария. По сути, устройство превосходно заменяло нескольких ассистентов, выполняя команды Байла гораздо быстрее и точнее, чем любой, даже самый опытный медик.

Да и по правде говоря, той операции, что сейчас предстояло провести Фабиусу, лишние свидетели были явно не нужны. Слишком уж необычной, если не преступной, она могла бы им показаться…

— ам удобно, мой лорд? — спросил апотекарий своего пациента.

— Пошел ты подальше со своими идиотскими вопросами! Конечно, нет! — выругался Эйдолон, явно чувствующий себя беззащитным и уязвимым и, похоже, напуганный этим. И неудивительно, ведь он лежал совершенно обнаженным, без доспехов и одеяний, на ледяной металлической плите, ждущий момента, когда ножи апотекария вонзятся в его тело.

Шипящие и побулькивающие устройства окружали операционный стол, одно из них только что закончило наносить обеззараживающий гель на шею лорд-коммандера. В холодном свете флуоресцентных ламп Эйдолон походил на окоченевший труп, что также не добавляло ему приятных эмоций. Сначала он, пытаясь отвлечься, решил осмотреть лабораторию Байла, но постоянно натыкался взглядом на стеклянные контейнеры с отвратительного вида мясистыми кусками плоти, непохожими ни на один человеческий орган.

— Ничего, ничего, — успокаивающе кивнул Байл. — Все будет хорошо, расслабьтесь. Вы уже говорили со своими подчиненными о прекрасной возможности усовершенствовать свое тело — разумеется, исключительно добровольно?

— Да, — буркнул Эйдолон. — Думаю, большинство из них согласятся, точнее скажу через пару недель.

— Отлично, просто отлично, — прошептал Байл. — У меня найдутся для них чудесные…

— Знать ничего не хочу, — вялым, из-за начавшего действовать мощного транквилизатора, голосом оборвал его Эйдолон, — и помалкивай обо всем этом, понятно?

Апотекарий проверил показания нескольких контрольных приборов, анализирующих обмен веществ и общее состояние лорд-коммандера, и подкорректировал подачу наркотика, смешанного с некоторыми веществами его собственной разработки.

Эйдолон, мало что понимая, нервно впился глазами в линии, прыгающие на экранах мониторов, и на его лбу выступили крупные капли пота.

— Похоже, вы так и не успокоились, несмотря на всё просьбы, мой лорд, — покачал головой Фабиус, и холодный свет блеснул на лезвиях скальпелей хирургеона.

— А что тут странного? — через силу, с искаженным злости лицом выкрикнул Эйдолон. — Ты же хочешь перерезать мне горло и засунуть туда орган, о предназначении которого я так ничего и не знаю!

— Это — модифицированный имплантат трахеи, который, соединившись с голосовыми связками, позволит вам издавать нервно-паралитический вопль, подобный тому, что вы могли слышать, сражаясь на Лаэре. Так кричали некоторые существа из их касты воинов.

— Ты хочешь запихнуть мне в глотку часть ксеноса?! — в ужасе дернулся Эйдолон.

— Отнюдь нет, — во весь рот улыбнулся Фабиус, — хотя, не скрою, в нем присутствуют цепочки чужеродного ДНК, но они объединены с геносеменем Астартес в ходе контролируемой мутации. Это всего лишь незначительное изменение, которое, вместе с тем, может спасти вас в бою.

— Нет! — почти плакал Эйдолон. — Я не хочу, не желаю, чтобы эта ксеноситская грязь попала внутрь меня!

Байл огорченно покачал головой.

— Боюсь, слишком поздно идти на попятный, мой лорд. Мои исследования одобрены Примархом, да и вы сами, если помните, требовали, чтобы я начал улучшать Детей Императора с вас. Как же вы тогда сказали? Ах да, вспомнил: «Я хочу стать совершенным воином, самым быстрым, самым сильным, самым смертоносным из всех Астартес!»

— Нет! Нет! Оставь меня, апотекарий! Я больше ничего не хочу!