Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы - Вилис Лацис

— И бабушке? — допытывалась Расма, — и дедушке, и дяде Закису?

— Я сказал — никому не позволю.

Расма потрогала Чунде лицо, подергала за уши, потом ухватила кончик носа и зажала ноздри. Когда он заговорил, девочка рассмеялась до слез — такой у него был смешной голос.

— Почему у тебя такой большой нос, дядя Эрнест?

— Потому что я сам большой. У больших у всех большие носы.

— А когда я вырасту большая, у меня тоже будет большой нос?

— Не такой большой, как у меня.

— А какой же?

— Ну, такой, как у мамы.

— И я буду большая, как мама?

Кончив свой ночной туалет, Элла отвела Расму в горенку к старикам, где она спала с тех самых пор, как Бруно Копиц начал приходить ни ночь к Лиепиням. Девочка упрямилась, ей хотелось поиграть еще с дядей Эрнестом.

Наутро Лиепинь сидел за завтраком сердитый, нахмуренный. Старуха, догадавшись о приближении момента, когда старик начнет отводить душу разом за всю неделю, сидела как ни в чем не бывало, только изредка краем глаза посматривала на мужа и на зятя. Поели молча. Одна Расма, сидя на коленях у матери, щебетала как птенец, но никто не обращал на нее внимания.

Лиепинь рыгнул, отодвинулся от стола и взял трубку. Долго подыскивал подходящие для начала слова поехиднее, но ничего особенного, нового в голову не приходило.

— Так хозяйничать не годится, — наконец, заговорил он. Несколько раз сердито потянул из трубки так, что в чубуке захлюпало, и глянул одним глазом куда-то вбок. — Недаром я говорил, нельзя постольку накладывать. У дровней полоз треснул. Натрешь вот лошади спину, а весной неизвестно, кого в плуг впрягать. Самому разве надеть хомут на шею?

— Который полоз? — встрепенулся Чунда. — Я вчера ничего не заметил.

— Где тебе заметить, — уже гремел Лиепинь. — Орудуешь так, будто больше одного дня жить тут не собираешься. Если не смотреть каждую минуту, такой цирк устроил бы… Не знаю, что ты будешь делать, когда придется одному хозяйничать. За год все спустишь. Прямо иной раз сомнение берет: и как на такого дом оставить?

— Что же ты, Эрнест? — Элла с укором посмотрела на Чунду. — Пора бы усвоить… Сколько тебя отец учил.

— У него не это в голове, — поддала жару Лиепиниене. — Где ему про такие мелочи думать. Взять хоть крышу у клети… Сколько раз говорила — заделать надо, и доски есть под рукой. Как об стену горох. А крыша протекает. Скоро хлеб негде будет держать.

— Поезжайте в лес, а я крышу заделаю, — буркнул Чунда. — Не могу я надвое разорваться.

— Там и работы на час, не больше, — сказал Лиепинь. — Будь я помоложе, давно бы сам сделал. А теперь где же — упадешь, разобьешься… Хотя иные, может, только того и дожидаются.

— Послушайте, черт вас дери! — выйдя из себя, крикнул Чунда. — Имею я право отдохнуть хоть раз в неделю или нет? И кто я вам, наконец, зять или батрак? Чего вы на меня наскакиваете? Досадно, что я один день не поработаю? Лошади и той дают отдых, а мне нет…

— Тогда не следовало жить в деревне, работал бы лучше где-нибудь на фабрике, — не утихал Лиепинь. — Там как гудок прогудел, и отдыхай. А нам так нельзя.

Чунда встал и махнул рукой.

— Что я буду с вами языком трепать. У вас одна забота: как бы из меня побольше выжать. Однако напрасно вы думаете, что мне деваться больше некуда. Человек я свободный, если мне где не понравилось, я другое место найду.

Он так и сделал. Набросил на плечи полушубок, надел шапку и выбежал во двор. В комнате наступило тяжелое молчание. Всем было неловко смотреть друг другу в глаза.

— Не надо было так на него накидываться, — заговорила, наконец, Элла. — Рассердится, наделает глупостей.

— Не наделает, — зло засмеялся Лиепинь. — Побегает-побегает, пока жрать не захочется, к обеду тут как тут будет. Видал я таких.

— Не стоило бы больше об этом говорить, — просительным тоном сказала Элла. — Подумали бы о том, что мне с ним жить.

— Что я такого особенного сказал? — удивился Лиепинь.

— Ну как же — одно и то же, одно и то же…

— Не нравится, когда говорят, пускай делает, как его учат. Я не плохое говорил, я из него хозяина хочу сделать. Давно пора бы понять. Не простая это штука хозяином стать.

Выскочив из дому, Чунда пошел куда нети понесли. Ни разу не оглянувшись, он шагал и шагал, сначала по аллее к большаку, потом прошел изрядное расстояние в сторону волостного исполкома; дойдя до первого перекрестка, свернул направо, опять не думая, почему именно в эту сторону, и зашагал дальше. Он никак не мог остыть, все продолжал про себя спорить с домашними.

— Ах ты, образина, — вполголоса бормотал он. — Боится дом оставить. А что вы будете делать, если я сам его не возьму? Засолите, что ли? Может быть, в могилу с собой захватите? Нашли дурака — крышу им чини в воскресенье! Этак, пожалуй, один раз согласишься, они тут же еще что-нибудь придумают. В струнку перед ними вытягивайся, а тебе и спасибо не скажут. Эллочка тоже хороша: как отец заведет свою песню, она ему в тон своим сопрано подтягивает. Заодно с ними поедом ест… Вечером опять и добрая и ласковая. «Я ничего плохого не думала, потерпи немного, Эрнест, скоро все будет по-другому».

Когда это будет — лет через десять, не раньше, и то кто-нибудь из них останется, будет кому пилить. Нет, больше этого нельзя терпеть. Или обращайтесь по-человечески, или разойдемся. Элла как хочет: или со мной уходит, или остается. Когда стариков возле не будет, и она по-другому запоет, по-моему. Стариков я к себе и на порог не пущу. Нет и нет!

Последние слова он выкрикнул так громко, что сам испугался. Еще больше он испугался, когда увидел в пяти шагах от себя парторга волости Закиса, который шел навстречу.

— Чего нет? — спросил Закис, широко улыбаясь из-под усов.

— Так это я, сосед… Мало ли у рабочего человека забот… — и чтобы повернуть разговор на другое, спросил. — Куда так торопитесь, сосед, в воскресенье?

— Да вот хочу поглядеть, как волость живет. Узнать, все ли очнулись от медвежьей спячки, или кого надо еще разбудить.

— Ну и как же? — приноравливаясь к его тону, спросил Чунда.

Они остановились посреди дороги.

— Ничего, начитают просыпаться. Если так дело пойдет, к весне в волости будет кое-что новое.

— Например? — пытливо спросил Чунда.

— Пожалуй, будет у нас свой колхоз.

— Вон вы куда метите!

— Да, к тому дело идет. Двенадцать крестьян уже согласны вступить. Если еще двенадцать присоединятся, тогда можно начинать. Жизнь на одном месте стоять не хочет.

— И вы тоже вступаете?

— Как же иначе. Первым запишусь.

— А Цирценис… председатель?

— Он в другом конце волости живет, пусть свою артель и организует. А вы как, сосед, смотрите на это дело? Долго еще думаете мучиться на лиепиньской земле? Никакого смысла нет.

— Какой там смысл, — согласился Чунда. — Я колхозы видал. В годы эвакуации бывать приходилось и за Уралом и ближе. В одном колхозе меня председателем хотели выбрать, но я занимал тогда крупную должность на большом оборонном заводе.

— Если Лиепинь не войдет, их земля будет как остров посреди озера, — сказал Закис. — Кругом все крестьяне с охотой вступают. Смешно ведь будет: со всех сторон на тракторах выезжают, а вы посредине за сохой плететесь. Куда это годится?

— Никуда не годится, — опять согласился Чунда. — Я, как глубоко советский человек, хорошо это понимаю. Лично я ничего не имею против, но вот вопрос — что старики скажут. На них иногда дурь находит…

— На кулаков все оглядываются, так, что ли?

— Есть такой грех, как говорится.

— Беседуйте понемножку, время еще терпит. Если решат, скажете мне. Стыдно будет, если мы вдвоем старикана не убедим.

Закис спросил Чунду, как у него идут дела с лесными работами. Услышав уверения, что к следующему воскресенью норма будет выполнена, похвалил его и попрощался.

«А он не такой уж пустой человек, — подумал Чунда. — Проворный — успел и о колхозе подумать. Что же, и организуют, и заживут… Почему и не быть колхозу в Упесгальской волости…»

Все, что он сейчас услышал, снова взволновало его. Но это было не то чувство, с которым он выбежал давеча из дому. «Эх, если бы удалось уговорить Лиепиней пойти в колхоз! Тогда бы не пришлось ждать десять — пятнадцать лет, пока избавишься от стариковских капризов. Свободный человек, полноправный член коллектива. Ах, какие возможности выдвинуться, какие перспективы перед способным организатором открываются!»

Дойдя до леса, Чунда повернул обратно к дому, не очень торопясь, впрочем, чтобы успеть подобрать и взвесить все доводы, которые должны убедить Лиепиней. Сознавая всю важность предстоящего разговора, он даже попробовал прорепетировать его: сам задавал вопросы и сам же на них отвечал, спорил с собой и, наконец, припер своего невидимого противника к стенке: «Твоя правда, Эрнест, пиши заявление от всей семьи».