В Эрмитаж! - Малькольм Брэдбери

— Да-да, понимаю, — говорю я и, захватив свой багаж, покидаю просторную загадочную каюту и плетусь в собственную металлическую безоконную клетку на нижней палубе.

16 (прошлое)

ОНА восседает на кушетке, заменяющей трон в ее личных покоях, на носу у нее миниатюрные очки, она просматривает какие-то бумаги. ОН заходит, энергично потирая руки, весь дрожа. ОНА обращает на него свой взор.

ОНА: В чем дело, мсье Библиотекарь?

ОН: Жуткий холод! Кажется, Нева замерзает.

ОНА: А я что говорила? К делу, мсье. Насколько я поняла, это и есть ваш первый меморандум?

ОН: Да, Ваше Импер…

ОНА: Озаглавлено «Дневной сон философа Дени Дидро»?

ОН: Да, Ваше Вели…

ОНА: В первой части вы безбожно льстите мне. Во второй — бесстыдно поливаете грязью Фридриха Прусского.

ОН: Я лишь хотел выразить свое уважение. Как видите, я наяву грежу об усовершенствовании вашей столицы.

ОНА: Не только столицы, но и всей России. Вы — новый Адольф Густав. Похоже, вы решили захватить мою страну.

ОН: Освободить ее и сделать ее народ величайшим среди других народов. Но моя армия — это мой разум, мои солдаты — мои мысли.

ОНА: Однако у ваших мыслей имперские амбиции.

ОН: Но это всего лишь мысли, Ваше Величество. Они все здесь, в моей голове, и открыты вашему постоянному наблюдению и контролю.

ОНА указывает на меморандум.

ОНА: Я всегда считала, что сны, даже если это грезы наяву, очень трудно контролировать.

ОН: Не могу с вами согласиться. Лично я внимательнейшим образом изучаю свои сны.

ОНА: Так вы изучаете сновидения! И наверное, верите всяким предсказателям? И колдунам? И в гадание на кишках животных?

ОН: Нет. В вещие сны я не верю. Мне интересно, что они могут поведать о моем разуме и о процессе осознания действительности.

ОНА: И вы действительно написали серьезную статью на тему…

ОН: Небольшую книгу, мадам. «Сон Д'Аламбера». Вы знакомы с ним? Мой друг и создатель…

ОНА буравит его сердитым взглядом.

ОНА: В России все знают Д'Аламбера. Я хотела сделать его наставником принца. Он не просто отверг мое предложение, он рассказал о нем Вольтеру, причем позволил себе непристойно пошутить по этому поводу. А тот немедленно доложил мне.

ОН: Вы имеете в виду геморрой? Д'Аламбер — весьма чувствителен и вечно беспокоится за свою задницу.

ОНА: Кроме того, он еще имел наглость просить меня освободить из тюрьмы несколько французов. Имя этого человека больше не упоминается при дворе. Никогда. А что вы написали о нем?

ОН: Чтобы ответить, придется упомянуть его имя.

ОНА: Знаю, мсье. Рассказывайте. Я требую.

ОН: Ну что ж… я решил проникнуть в его сны. Вложить в его подсознание свои идеи. Теперь он грезит ими.

ОНА: Вы вложили свои идеи в его голову? Как?

ОН: Я указал своему другу на противоречия в его философских построениях. Потом уложил его в постель. Рядом я поместил его любовницу, умненькую мадемуазель де Леспинасс, и его доктора — Бордо.

ОНА: Дальше?

ОН: Когда он начал разговаривать и бессознательно ворочаться во сне, любовница записывала его слова, а доктор изучал его мысли и интерпретировал их…

ОНА: Но, мсье, вы не могли знать, что ему снится.

ОН: Я знал, что во сне он отвечает на мои доводы. Но это не важно. Главное — показать, что мысли действуют как сны, а сны — это мысли, которые нам снятся.

ОНА: Полная бессмыслица.

ОН: Сон — результат сенсорной стимуляции. Ответ на раздражители, которые мы обычно осознаем, а в данном случае отвечаем на них бессознательно, непроизвольно. Это показывает, что личность кроме сознания обладает еще и подсознанием…

ОНА: Вчера вы доказывали, что все подчиняется разуму, то есть сознанию. Сегодня говорите то же самое о подсознании.

ОН в возбуждении подается вперед и хватает ее за руку. ПРИДВОРНЫЕ наблюдают за ними.

ОН: Метко подмечено! Поэтому мудрости, чтобы быть понятой, часто приходится принимать личину безрассудства или даже безумия.

ОНА: Вчера вы притащили сюда мешок умных мыслей. Сегодня прибыли с возом безумия.

ОН: Разум и безумие, сны и фантазии, Ваше Величество. Они тесно связаны между собой. Представьте, что разум, как паук, выпускает нити. Мыслитель управляет этим процессом, придает этим нитям форму паутины. Мечтатель же оставляет их болтаться как придется…

ОНА предостерегающе поднимает руку.

ОНА: Скажите, мсье Дидро, вы и вправду вознамерились играть при моем дворе роль безумца?

ОН: Только по мере надобности.

ОНА: Очень хорошо. Итак, вы вторглись в сон Д'Аламбера. Что же полезного вы там нашли?

ОН: Доказательство неправоты Декарта. Он думал, что вселенной правит разум. Д'Аламбер во сне путешествовал от мысли к мысли и постиг, что они непрошены, случайны.

ОНА: Он сам понял это? Или вы сообщили ему, что он так думает?

ОН (спокойно улыбается). Я. Я все записал и сделал из этого небольшую повесть.

ОНА: Вот оно что! Вы не внедрились в сон вашего друга, вы просто-напросто все выдумали сами.

ОН: Я писатель, выдумщик, Ваше Величество. Но я доказал существование свободного потока сознания. Мы ни над чем не властны и ничто не можем назвать своим…

ОНА сердито смотрит на него.

ОНА: Мсье Философ! Я — это я. Больше чем я. Я — государство. Я ни от кого не завишу.

ОН: Но кто властен над вами?

ОНА: Я. Я владею собой.

ОН: В таком случае вы — деспот.

ОНА: Не забывайтесь, мсье…

ОН: Все мы деспоты или желаем таковыми стать. Мы пытаемся управлять собственным своим существованием, сами на себя предъявляем права. Но в душе мы понимаем, что не властны над действительностью, над этим миром подвижных клеток, измотанных нервов, волнений, рождений и смертей. Конечно, мы, точно пауки, с помощью нашей мысли-паутины пытаемся придать реальности какую-то форму. И тогда мы создаем паука-короля и паука-Бога.

ПРИДВОРНЫЕ пересмеиваются презрительно.

ОНА: Это и есть хваленый разум?

ОН: Да, в моем понимании…

ОНА: Вы противоречите себе. Вы говорите, что на самом деле не существуете вовсе. И в то же время настаиваете на своем мнении.

ОН: Истинная мудрость противоречива.

ОНА: Вы посмели бы противоречить мне?

ОН: Вы — мудрая государыня и простите мне эту вольность. Впрочем, я ведь всегда могу поспорить сам с собой.

ОНА: Думаю, что на сегодня достаточно. Даже слишком.

ОН (поднимается): Дозволено ли будет завтра прислать вам новый меморандум? Небольшой. О правильной организации полицейской службы государства.

ОНА: Да, мсье. А теперь идите.

17 (наши дни)

Новый день на море, ветреный и свежий. А вот и я, растянулся в безобразном парусиновом шезлонге на палубе «Владимира Ильича», закутавшись в теплую куртку с капюшоном и завернувшись в мохнатый плед. С капитанского мостика косится на мою спину бронзовый Ильич — смотрит с любопытством, как я полулежа пролистываю книгу, пытаясь читать. На корабле царит странная, даже слегка печальная тишина. Мы плывем уже третий день; сегодня зябко, сыро, свежо, ясно, ветрено, обычная балтийская прохлада. Над водой поднимается нестойкий туман — то появится, то исчезнет, как будто никак не решит, чего хочет. Море за бортом волнуется не сильно, но достаточно тошнотворно. Берега не видно нигде; все-таки Балтийское море — это не шутка. Широкий фарватер, по которому мы плывем, заполнен толстопузыми российскими рыбозаводами; их трубы раскрашены в три цвета, символизирующих до- и послемарксистскую эпоху. Все они движутся на запад, в сторону более богатых экономических систем. А мы плывем на восток, прямо в политическую неразбериху, экономический кризис, а может быть, и в очередную гражданскую войну. К югу от нас расположены прибалтийские республики, активные и симпатичные граждане которых когда-то, поддавшись грузинскому очарованию Сталина, подчинились его требованию и «потребовали принять» их в союз социалистических республик; но сегодня им удалось разорвать этот грабительский контракт и образовать северное сообщество нового образца. А где-то на севере, за густой туманной завесой, лежат Финляндия и Хельсинкский порт. Лично для меня Хельсинки — один из лучших городов на земле; в свое время я в него просто влюбился.

Кутаясь и дрожа в своем шезлонге, я пытаюсь читать: снова перечитываю «Племянника Рамо» — книгу, которую наша великолепная дива едва не вышвырнула в коридор, твердо решив, что она скучна и неприятна. Так ли это на самом деле? По-моему, нисколечко. Я зачитался ею, едва раскрыв знакомое вступление: «Какова бы ни была погода — хороша или дурна, — я привык в пять часов вечера идти гулять в Пале-Рояль. Я рассуждаю сам с собой о политике, о любви, о философии, о правилах. Мой ум волен тогда предаваться полному разгулу; я предоставляю ему следить за течением первой пришедшей в голову мысли, правильной или безрассудной. Мои мысли — это для меня те же распутницы. Я следую за ними подобно тому, как наша распущенная молодежь в парижских аркадах идет по пятам за куртизанками легкомысленного вида, не пропуская ни одной девицы и ни на ком не останавливая свой выбор. Если же день выдался слишком холодный или слишком дождливый, я укрываюсь в кофейне „Регентство“. Там я развлекаюсь, наблюдая за игрою в шахматы». А дальше появляется тот самый сюжетообразующий племянник: «Однажды вечером, когда я находился там, стараясь побольше смотреть, мало говорить и как можно меньше слушать, ко мне подошел некий человек — одно из самых причудливых и удивительных созданий в здешних краях, где в них отнюдь нет недостатка. Никто не бывает так сам на себя не похож, как он».