Все сражения русской армии 1804‑1814. Россия против Наполеона - Виктор Безотосный

Нельзя не отметить в это время и такого явления в Европе, как резкий рост национализма, в первую очередь в Северной Германии. Это была ответная реакция на французское господство. Россию этот процесс также не обошел стороной. То, что можно охарактеризовать как патриотический дух, стало обычным для дворянского общества и распространилось на другие социальные слои. Русское дворянство тогда являлось и культурной элитой страны. Интеллектуалы‑консерваторы стали идеологами консервативного патриотизма (или консервативного традиционализма) с ярко выраженной антифранцузской направленностью. Именно в этот период начинается и борьба с французским воспитанием и галломанией, которая сводилась не только к искоренению французского языка из повседневной речи дворян, но и распространялась вплоть до политических мнений и пристрастий. Это выразилось и в появлении подчеркнуто русских литературных кружков и периодических журналов. В обществе стало входить в моду все русское и отрицалось все иностранное, т. е. в первую очередь – французское.

На тильзитский период пришлось проведение в России некоторых важных реформ как в военной сфере, так и по гражданской части. Если военные преобразования, выдержанные в профранцузском духе (в русской истории можно найти достаточно примеров, когда власти успешно заимствовали очень многое именно у своих противников), не подвергались критике, то робкое реформирование государственного аппарата и новые правила для чиновников были с крайним осуждением встречены дворянством. Все нововведения связывались в обществе с личностью «безродного» М.М. Сперанского. Его деятельность сразу же нашла массу противников, которые усматривали в ней опасность революции, а его самого стали обвинять в предательстве в пользу Наполеона. Самым известным критиком стал талантливый литератор и историк Н.М. Карамзин, выступивший с «Запиской о древней и новой России», в которой в реализации идеи представительной монархии обосновывал угрозу незыблемости самодержавия, как наиболее подходящей и исторически сложившейся формы правления. Фактически это был манифест русского политического консерватизма. Карамзин в концентрированном виде выразил мнение дворянской консервативной оппозиции против проведения либеральных реформ и призывал полностью отказаться от каких‑либо нововведений (179) . Собственно, из запланированных реформ в тот период удалось воплотить в жизнь 1 января 1810 г. лишь идею создания Государственного совета. Сам проект разрабатывался в условиях почти секретных. Но к 1812 г. положение Сперанского стало шатким.

Как бы в противовес французскому влиянию, особенно после военных неудач 1805–1807 гг., стали раздаваться голоса, призывавшие к борьбе с иноземными заимствованиями, в первую очередь с галломанией. Военные поражения во многом истолковывались наличием иностранного воспитания и отсутствием патриотизма. Рупором этих мощных общественных настроений стал граф Ф.В. Ростопчин, считавший, что окружавшие царя люди были, по его словам, «набиты конституционным французским и польским духом», а реформы Сперанского «несообразны с настоящим делом». В результате дворцовых интриг весной 1812 года, когда всем стало ясно, что война с Францией уже неизбежна, Александр I сделал свой выбор в пользу дворянской оппозиции, Сперанский был отправлен в ссылку (180) . Обстоятельства падения великого русского реформатора до сих пор остаются полностью невыясненными. По словам великого князя Николая Михайловича, история падения Сперанского «стала слыть за легендарную сказку, покрытую какой‑то таинственной завесой» (181) . Его обвиняли в преклонении перед всем французским, в государственной измене, в заговоре в пользу Наполеона и т. д. Ясно, что это были абсолютно надуманные поводы для опалы, а на самом деле российский император перед войной решил пожертвовать непопулярной фигурой в высшей администрации и сделать ставку на патриархально‑консервативные силы. Таким образом, восходящая звезда русской бюрократии, Сперанский стал жертвой для успокоения «встревоженных умов».

Решение об изменении внешнеполитического курса сказалось и на внутриполитической ситуации, так как сопровождалось важными кадровыми перестановками внутри правящей элиты. Александр I, отправив в ссылку либерала и реформатора М.М. Сперанского, выдвинул на ключевые государственные должности «по обстоятельствам момента» двух известных традиционалистов и полуопальных вельмож – А.С. Шишкова и Ф.В. Ростопчина, долгое время бывших не у дел (император к ним не просто был не расположен, а с трудом их выносил). Имена обоих сановников четко олицетворялись в обществе с национально‑патриотическими тенденциями. Фактически сменивший Сперанского на посту государственного секретаря, адмирал Шишков воспринимался как страж чистоты русского языка, поборник старины и ревностный патриот, а возглавивший «первопрестольную» Москву Ростопчин, находившийся тогда в зените своей литературной славы, получил в свое время громкую известность как обличитель французомании и застрельщик публицистических памфлетов антифранцузского содержания. Ф.В. Ростопчин на эту должность был рекомендован при содействии великой княжны Екатерины Павловны как участник ее антифранцузского «тверского салона» (182) . На пост государственного секретаря первоначально Александр I решил назначить Н.М. Карамзина, но его генерал‑адъютант А.Д. Балашов указал ему на А.С. Шишкова как человека, обратившего на себя внимание всего общества после речи «О любви к Отечеству», произнесенной в «Беседе любителей русского слова» (183) . При личной встрече император, по словам Шишкова, сказал ему: «Я читал ваше разсуждение о любви к отечеству. Имея таковые чувства, вы можете ему быть полезны. Кажется у нас не обойдется без войны с французами...» (184)  Как очевидно, российский самодержец очень чутко умел ловить сигналы, посылаемые ему от дворянства, а его решения стали результатом суммарных векторов умонастроений общества.

Эти действия российского императора являлись не просто уступкой дворянскому консерватизму или отказом от либеральных ценностей, а свидетельствовали о том, что власть перед грядущим военным столкновением пыталась найти в будущих, чреватых бедами обстоятельствах новую опору в дворянском обществе. Это был весьма расчетливый ход правительства. Двух известных критиков предшествовавшей профранцузской либеральной политики привлекли к сотрудничеству и фактически нейтрализовали. В 1812 г. значительное распространение получили ростопчинские «афиши», а правительственные манифесты и рескрипты составлялись Шишковым. По мнению С.Т. Аксакова, «писанные им манифесты действовали электрически на целую Русь. Несмотря на книжные, иногда несколько напыщенные выражения, русское чувство, которым они были проникнуты, сильно отзывалось в сердцах русских людей» (185) . Да и вскоре почти вся русская журналистика и публицистика в том или ином виде заговорила слегка архаичным и одическим шишковским языком. Впоследствии А.С. Пушкин имел полное право написать про него:

Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа,

Он славен славою двенадцатого года.

Примечательно, как только военные действия закончились, в 1814 г. оба (Шишков и Ростопчин) были уволены от занимаемых должностей и «в воздаяние долговременной службы и трудов, понесенных в минувшую войну», получили назначение состоять членами Государственного совета. «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить».

Annus mirabilis (186)  – «На начинающего Бог»

Срок годности франко‑русского союза в Тильзите стремительно истекал. О будущей войне Наполеона против России многие проницательные европейские аналитики заговорили сразу после женитьбы Наполеона (как важнейшего международного политического акта) на австриячке Марии‑Луизе и переориентации внешнеполитического курса Франции с России на Австрию. (187)  Этому предшествовал отказ Наполеона ратифицировать уже подписанную конвенцию о невосстановлении польского королевства, а также одновременно неудачное сватовство и переговоры о его возможном браке с великой княжной Анной Павловной. Формально против выступила вдовствующая императрица Мария Федоровна, а Александр I (вежливо отказав) передал мнение матери, что брак сможет состояться не ранее, чем через два года.

На самом деле каждая из двух самых больших европейских империй проводила принципиально разную долгосрочную политику, их цели и стоящие перед ними задачи становились диаметрально противоположными, поэтому на встречных парах они фатально приближались к военному столкновению. Спорные вопросы и проблемы накапливались, постоянно откладывались в долгий ящик, аккумулировались, но дипломатами никак не решались. Собственно, в отношениях между двумя империями повис, как дамоклов меч, груз непримиримых противоречий. «С этих пор, – писал Н.К. Шильдер, – при обстановке, созданной браком Наполеона, полный разрыв между тильзитскими друзьями становился только вопросом времени» (188) .