Гнездо орла - Елена Съянова

— У Лея парализована воля, — прокомментировал Геббельс этот разговор коллегам. (Йозеф умел найти нужное слово и сделать так, чтобы оно дошло до фюрера.)

— По-моему, у него новый роман, с Шуленбург, — снисходительно усмехнулся Вальтер ъъъ Дарре[26].

— А по-моему, с фон Лафферт, — поправил Франк. — Графиня — пройденный этап.

Геббельс с возмущением смерил их взглядом. О чем они, черт подери?! Срывается общее дело… Лея нужно встряхнуть как следует, а не гадать, какая из прилипших к нему красоток ночью прыгнет к нему в постель!!!

Как Геббельс и предполагал, вожди способны были наступать лишь когортой. Стоило одному из нее выпасть, оставшиеся восемнадцать обратили свои взоры на фюрера.

О неподобающем поведении Бормана Гитлеру поведал Геринг, который сам ничего не видел, но был не прочь лишний раз лягнуть соратника, хотя бы за то, что чересчур близко подобрался к фюреру.

15 сентября, в самый разгар съездовских мероприятий, ожидался визит премьер-министра Англии Чемберлена, и Геринг дал Гитлеру совет принять его в Бергхофе, без особой помпы: несколько личных бесед, прогулка к «Гнезду орла» в обществе двух-трех красивых дам, владеющих английским (Геринг имел в виду Эльзу, Маргариту и свою жену). Гитлер согласился. Из ближайших соратников он собирался пригласить с собой только Гесса, Геринга, Бормана и Риббентропа. Остальные были ему или не нужны, или, как Геббельс и Лей, заняты во всевозможных мероприятиях. Однако вспомнив сейчас о присутствии в Бергхофе Маргариты, Гитлер все же пригласил Лея «слетать на денек».

— Я бы с удовольствием, если… Борман заменит меня на трибунах, — пошутил Лей.

Гитлер хмыкнул.

— Я толком не понял, что там произошло между вами, но, по-видимому, это то, о чем вы мне говорили, помните, в Вене?

— То самое, — кивнул Лей.

— Я бы не стерпел, — заметил Геринг.

Они беседовали втроем, сидя за круглым столиком, на приличном удалении от остального общества, однако Лей, отвечая, заметно понизил голос:

— Видишь ли, старина, Борман хотел сделать мне гадость, но принес пользу делу. Институт рейхсляйтеров исчерпал себя. Он — пятое колесо в телеге.

Гитлер и Геринг быстро переглянулись. Гитлер широко улыбнулся.

— Вы читаете мои мысли, Роберт. Если бы все так понимали суть процесса!

— Я говорил то же самое, — напомнил Геринг.

— Да, да, Герман! Однако, если хотите, Борман извинится, — снова повернулся фюрер к Лею.

— Тогда ему придется встать в очередь, — пошутил Роберт. — Я утром говорил со Штрайхером. Он тоже готов принести извинения.

Геринг слегка отпрянул; было заметно, как его бросило в жар.

— Сегодня в отеле «Дойчер гоф», где мы ночуем, — продолжал Лей, безжалостно, в упор, глядя в полное лицо Геринга, которое мгновенно покрылось каплями пота, точно его сбрызнули. — В присутствии тех, кого ты сам назовешь. Если тебе это нужно, конечно, — добавил он.

Гитлер тоже сначала искоса, потом прямо взглянул на Геринга.

— Не знаю… — пробормотал тот. — Я… подумаю… соображу… Извините. — Он поднялся. — Пойду пройдусь… на воздух… подышу.

— Да-а… — задумчиво протянул ему вслед Гитлер. — Нужно все организовать самим… поделикатней.

— Тогда без Бормана не обойтись, — заметил Лей. — Можно позвать его прямо сейчас и… поручить.

Гитлер низко опустил голову, сделав вид, что прячет улыбку; потом, кашлянув, поглядел на Лея.

— Я отлично понял вас, Роберт. Причем сразу. Вы умница… мне так легко с вами. Надеюсь, нас никто не поссорит. До конца.

Фюрер, немного повернув голову, одним взглядом подозвал всегда готового стартовать к нему Мартина, и тот в три шага достиг кресла, в котором только что сидел Геринг, присел и характерным движением одновременно повернул, наклонил и выдвинул вперед голову.

Они говорили втроем минуты три. Со стороны это выглядело доверительной беседой. Рейхсляйтеры недоумевали. Опять этот скользкий Борман первым проскочил к фюреру. Напрасно негодующий Геббельс доказывал, что виноват Лей с его вечными вывертами. Геббельса пристыдил мальчишка фон Ширах, сопливый демагог, любитель тупых афоризмов. «У нас благородство теперь вышло из моды, — бросил он в воздух перед носом Йозефа. — Некоторые забыли, что можно просто пройти мимо». Геббельс искусал губы от досады. Мало того, что, улыбаясь сейчас Борману, Лей окончательно сорвал атаку рейхсляйтеров, он опять, как магнитом, притянул к себе дам и, как всегда, самых красивых и молодых, самых избалованных, привыкших властвовать. А ему, Йозефу, уже сунули в лицо похабный список из тридцати шести имен якобы его любовниц, составленный негодяем Ханке[27] и включенный Магдой в реестр грехов ее мужа, который она всучила лично фюреру!

Разговаривая сейчас с дипломатами, Геббельс порою глядел перед собой такими злыми глазами, что многим становилось не по себе.

Одно согревало ему душу — Лида. Нет, ни за что он не отдаст ее им на растерзанье — нежную, понимающую его, как никто, терпеливую… — как бы ни старались и ни злоумышляли его враги!

12 сентября был днем речей: вожди говорили с открытых площадок, и теперь не только стены Зала Конгрессов, но и весь старинный Нюрнберг вздрагивал от взрывов энтузиазма многотысячных толп.

Такие взрывы происходили в разных местах, где выступали сам фюрер, Геббельс, фон Ширах и Лей. Один американский журналист[28] провел даже исследование «у кого громче орут». Он пришел к выводу, что почти одинаково, но разными голосами: в толпах Лея рявкали и гудели, партийцы Геббельса вопили — звонко и длинно, визжали молодые поросята Шираха.

Эта звуковая гамма и наполняла в тот день город, а впереди ждала еще гамма цветовая: готовились факельное шествие, игра прожекторов, всевозможные пиротехнические и прочие эффекты.

На этом фоне личная жизнь вождей своего напряжения не теряла ни на минуту. Накануне вечером Геринг принял извинения Юлиуса Штрайхера, в присутствии двух десятков человек. Затем и Мартин Борман, попросив слова, извинился перед товарищами по партии за то, что, измученный делами, «перепутал фланги».

Оба извинения ничего не изменили: Геринг не простил; рейхсляйтеры остались униженными.

Еще одна неприятность досталась Герингу от Роберта Лея. Уже ночью Лей в прямом смысле втащил ее в комнату Германа в отеле «Дойчер гоф» и бухнул у порога.

— Вот, — сказал он, ткнув пальцем в здоровенный почтовый мешок. — Здесь только те, что пришли на съезд на мое имя! В Берлине и Мюнхене у меня еще по десятку таких же мешков. Что мне с ними делать?

Геринг хотел сказать грубость, но сдержался. «Демонстрация» Лея хотя бы не была рассчитана на публику — Герман это оценил. Он знал, что в этих письмах. Бурные жалобы партийцев на его, Геринга, отчуждение, зазнайство, роскошный образ жизни и проч. приходили и к Гессу, и Рудольф уже заметил ему, что следовало бы почаще бывать в массах. Но Гесс сделал это мягко; Лей же не собирался церемониться.

— Чего ты от меня хочешь? — прямо спросил Геринг.

Этот невинный вопрос отчего-то так разозлил Лея, что он пнул мешок ногой.

— Завтра я должен на это отвечать. Завтра!!! У меня «рабочая пресс-конференция»! Изобретение Мефистофеля в лице господина Геббельса! Вот иди туда и сам объясняйся!

— Что ты на меня кидаешься?! — тоже разозлился Геринг. — Если ты устал, то иди спать. Завтра… придумаешь… формулировки. В первый раз, что ли?!

— Если не в первый, то в последний, Герман. — Лей глубоко вдохнул и выдохнул воздух. — Это я тебе обещаю.

— И ты, Брут?! — бросил ему вслед Геринг.

Герман, конечно, любил роскошь: красивые машины, удобную мебель, дорогие удовольствия… Любил и посмеяться от души, и одарить гостеприимством, дружелюбностью, хлебосольством. Но и послы, принцы, прочие вельможные иностранцы любили все это. И где они бы это нашли?! У аскета Гесса?! У нищего Геббельса?! Или у этого «демократа» с его оппозиционеркой Маргаритой?!

Тринадцатого речи продолжались; снова прогремел парад: два с половиной часа шел Трудовой Фронт — мрачноватое и грозное зрелище. На пролетарский монолит красиво набегали волны из мальчиков и девочек в хорошо сшитой униформе «Гитлерюгенда»; демонстрировали приемы рукопашного боя восемнадцатилетние воспитанники из школ «Адольфа Гитлера», будущая партийная и государственная элита; танцевали семнадцатилетние девушки из подразделения «Верность и красота», которое, по замыслу Шираха, должно было вырастить из каждой идеальную немецкую женщину — супругу и мать. Эти девушки привлекали особое внимание. Первый набор 37-го года производил сам эстет и вождь «Гитлерюгенда», женатый на прелестной дочери «создателя исторических образов» Генриха Гофмана. Фон Ширах знал толк в женской привлекательности.