Кровь в пыли (ЛП) - Шэн Л. Дж.

Но им и не нужно этого знать.

— Ты уверен? — Блестящие косые глаза Тони останавливаются на Прескотт, которая стоит позади меня. Она кивает.

— Ага.

Проводим Тони и Калеба обратно в РАМ и нажимаем кнопку вызова. Мы все слышим, сидя на кровати и слушая каждое их движение. Они едут молча, кряхтя и скуля всю дорогу. Мы слышим шум дороги и звонок лифта, ведущего к офисному зданию Годфри, которое я узнаю, и мы слышим, как они сообщают новости, которые мы вложили им в рот.

Не о чем беспокоиться.

Нейт и Прескотт мертвы.

Тела будут извлечены вскоре после наступления темноты.

— Почему я должен тебе верить? — Голос Годфри сочится сомнением. Слышится шорох на линии, предположительно звук мужчин, производящих прядь волос Прескотт, которую мы выдернули из ее черепа — с корня, мы просто должны были — смазать их собственной кровью. И я знаю, что они, должно быть, показывают ему один из ее мячей для снятия стресса и кусок моих черных джинсов. — Мы вернемся к Мартинесу и возьмем остальное ночью. Мы не могли сделать это средь бела дня.

— Мои люди справятся с этим, — рычит Бог. — Лучше не лгите.

Больше всхлипов. — Годфри, мы бы никогда.

— Я знаю, потому что тогда ты был бы мертв.

Нет, ублюдок. К тому времени, как ты поймешь, что мы живы, они уже соберут свое дерьмо и своих близких и сбегут из твоих когтей, думаю я про себя.

Телефонный разговор не прекращается до тех пор, пока они не доползут до норы, из которой вылезли, но я не беспокоюсь, что они вернутся, чтобы предупредить Годфри. Он может быть могущественным, но не таким могущественным, как их любовь к своим семьям. Мы отключаем телефонный звонок, из-за которого часами сидели в полной тишине, единственной формой общения были наши глаза. В ту минуту, когда я защелкиваюсь на линии, Прескотт поворачивается ко мне, ее щеки порозовели.

— Я собиралась сказать тебе раньше, — бормочет она, глядя на свои руки, лежащие на бедрах. — О деньгах. Что я должна была делать? Позволить передать меня Годфри?

Я качаю головой. Это не ответ, но это единственное, что она сейчас получит.

Я собираюсь пойти в ванную, чтобы попытаться закончить душ, который я начал несколько часов назад. Прескотт вскакивает на ноги, останавливаясь передо мной. Я сканирую ее, моя нижняя губа в отчаянии притягивает верхнюю.

— Ты мне мешаешь. — Я предупреждаю.

— Малыш. . . — Она впервые так меня назвала, и ее орешники — две лужи страданий. Они умоляют меня о чем-то. Я не уверен, что, но знаю, что это уже ее. — Когда все это закончится, я отдам тебе все, что у меня осталось. Я выйду из этого ни с чем, кроме моей сумки. Я обещаю тебе, Нейт. Просто, пожалуйста, прости меня. Я не могу вынести мысли о том, что ты меня ненавидишь.

Это еще одна проблема, с которой мне придется иметь дело. Я не могу позволить ей уйти без гроша в кармане. Она одинокая красивая девушка в этом темном мире, и она так же бедна, как и мои грёбаные социальные навыки. Ей придется как-то оплачивать свой следующий прием пищи.

Я точно знаю, как.

И я бы никогда не позволил этому случиться.

— Куда, черт возьми, ушли все твои деньги, а? — Я отталкиваю ее, гневный жар исходит от моего тела. — Ты чертовски уверена, что смогла позволить себе шикарную квартиру в Данвилле, и, когда я в последний раз проверял, наркоторговля не в рецессии. — Она смотрит в сторону, смущенная. Ее глаза мельком скользят сквозь грязное окно, следя за грациозными движениями крошечной птички.

— Частные детективы. — Она глотает. — Я хотела узнать, что случилось с моим братом.

— Черт, — стону я, потирая лицо ладонями.

— Все они вернулись с одним и тем же выводом: либо он уехал из Штатов, либо он мертв.

Меньше бури. Больше разбитого сердца.

Я должен сказать ей.

— Послушай, я не упоминал об этом до сих пор, потому что не думал, что это что-то значит, но когда я работал в Блэкхоке, я столкнулся с твоим стариком в бакалейной лавке. Он рассказывал людям, что твой брат учился в колледже на восточном побережье.

Ее брови сошлись вместе. — Мой брат бросил школу, — говорит она мне, и я киваю. То же самое сказала и миссис Хэтэуэй. Есть секунда, когда ее глаза мерцают пониманием, и она понимает, что это значит.

— Он что-то скрывает. — Ее челюсть сжимается. Я опускаю лоб, чтобы встретиться с ее светлой маленькой головкой. Она знает, как это делается. Нити сюжета соединяются. Кусочки падают вместе. Скорее всего, его нет в живых, а если и есть, то ему нездоровится.

— Что бы с ним ни случилось, мой отец знает.

Я нежно дергаю ее белокурые локоны, целуя ее в голову. — Что еще он сказал?

Я не собираюсь рассказывать ей, что он сказал о ней. Как я причинил ей боль. . .это другое. Я не хочу ломать ее, я не хочу резать глубоко. Я просто хочу, чтобы ее тело чувствовало то же, что и я, когда вижу, как она оживает в моих руках. Нет. Причинить ей настоящую боль, такую, которая остается под кожей, — это то, на что я не способен.

— Ничего, — лгу я. — Подслушал, как он болтал с каким-то чуваком в галстуке-бабочке.

— Мистер Симпсон, — выдыхает она. — Как он выглядел? Мой отец?

— Как мешок с дерьмом, который создал что-то прекрасное и не знает, как за ним ухаживать. — Грубая правда слетает с моих уст. — Забудь о нем, Кокберн. Он никто. Но что еще ты скрываешь, Горошек? Годфри сказал что-то о том, что у тебя ребенок.

Ее глаза сужаются, и она делает шаг назад. — Нет. — Она качает головой, борясь со слезами. — У меня нет ребенка.

— Очередная ложь? — Я наклоняю голову вниз, рассматривая ее. Она что-то скрывает.

— Клянусь, я не мать, — тихо заканчивает она, отводя взгляд.

Я делаю движение, продолжая поиски душа, но ее рука скользит по моему животу, останавливая меня. Затем она идет и делает что-то совершенно неразумное. Она обнимает меня. Прямо вверх обнимает меня обеими руками. Я не думаю, что меня обнимали, ну, когда-нибудь? Так что я просто стою, приросший к земле, не знающий, что делать, мои руки болтаются по бокам моего тела. Она сжимает сильнее, пряча лицо у меня на груди, и запах ее кокосового шампуня ударяет мне в нос.

— Мне жаль. И я полностью пойму, если ты покинешь корабль. У тебя поддельный паспорт, у тебя есть битмобиль. Я дам тебе свои деньги. Все твое. Просто пожалуйста. . .Прости меня. Это было раньше.

До того, как мы узнали, что мы больше, чем просто беглецы с одним и тем же расстрельным списком.

Я отталкиваю ее от себя, удерживая ее на расстоянии шага от себя, держа ее за плечи.

— Ты облажалась, — хмыкаю я.

— Я знаю, — бормочет она, но ее подбородок поднят, а в глазах жидкий огонь. Все еще мой чертов боец, готовый сломать несколько костей.

— Но вот в чем дело, Горошек, — я потираю ее расколотую нижнюю губу, ту, что заживает и ломается снова и снова, прежде чем поцеловать сухую корку. —  Ты дерьмовый человек. Ты лгунья, мошенница и ведьма. Ты буря, и ты хочешь навредить тем, кто причинил тебе боль. Ты плохая. А когда ты злишься? Ты еще хуже. Умеешь лгать. Обманывать. Даже, подозреваю, убивать. И я люблю тебя. Я всем сердцем, отчаянно, беззастенчиво влюблен в твою жалкую задницу.

Ее рот открывается, вероятно, потому, что я только что сделал и без того сложную ситуацию еще более взрывоопасной, но я продолжаю, не смущаясь. —  Ты знаешь почему? Потому что ты вытащила из меня смех, как никто другой. Ты заставила меня улыбаться больше за три недели, чем я улыбался за все свои двадцать семь лет. По-моему, достаточно оплаты.

— Ты любишь меня? — шепчет она, указывая на себя, недоверие окрашивает каждый уголок ее лица. Я киваю.

— Да. Я тебя люблю.— Я люблю ее .

— Скажи это снова.

— Я люблю тебя, — говорю я громче, понимая, что ей нужно это услышать.

Нет мамы. Нет папы. Бог знает, где ее брат. Ей это нужно. Она получает это. Я собираюсь дать ей все, что она хочет, прежде чем мы попрощаемся.

Я стираю пространство, которое я создал между нами — я все равно ненавидел это. — Я люблю цыпочку по имени Кокберн, — признаюсь я, — и, что еще более неловко, я люблю девушку по имени Прескотт. Я люблю тебя, Горошек. Я люблю вас, мисс Берлингтон-Смит. Кто еще?