Урощая Прерикон (СИ) - Кустовский Евгений Алексеевич

К тому моменту стены были уже так близко одна от другой, что телега начала биться о них своими горящими колесами. Ударяясь о стены, мартышки ломали кости. Движение немного тормозили тела грешников внизу, они цеплялись руками за колеса и доски телеги. Иногда отрывались доски, чаще руки грешников. Все это уже не имело значения для Старины Билла. Он ощутил, что сердце его остановилось, но странным образом продолжал оставаться в своем мертвом теле. Это не было осуществимо в физической реальности, но там, где он находился теперь, было возможно многое из невозможного в ней.

Все, что Билл знал, все, что имело для него значение, это то, что телега, на которой он ехал — его катафалк — направлялся прямиком к Стиксу. Последнее он прочитал на билете, протянутом ему рукой чудовища. Этот билет ничем не отличался от обычного билета на поезд, но обещал доставить покойника туда, куда обычные поезда не ходят. Чем ближе была точка назначения, тем больше тлел билет. В какой-то момент он распался в его руках, тогда телега резко остановилась, и Бил отлетел назад. Он увидел прямо над собой Франко, череп сказал с удовольствием:

— Пора, приятель, пора! — он сказал: «приятель», но Билл услышал «предатель» и принялся умолять его не делать этого. Франко лишь грустно покачал головой и, схватив телегу за дно, приподнял ее над пропастью, куда в момент остановки, заржав, рухнула лошадь. Существо же успело из нее выбраться и теперь стояло сбоку, и смотрело на него.

Когда Билл начал молить о пощаде, Демон скривил костяные губы. Своей огромной пятерней он прижал старика к дну телеги. Щелкнул когтистыми пальцами второй пятерни — и катафалк стал ему гробом: бортики телеги разом стиснули Билла с двух сторон, зажав его словно в кузнечных тисках. Передние доски «обули» его ноги. Старик дергался и пытался вырваться ровно до тех пор, пока демон не положил ему две золотые монеты на глаза. Билл сразу же затих. В руки ему демон вложил все еще открытую табакерку, в ней музыканты ожидали разрешения начать.

Демон взмахнул указательным пальцем на манер палочки дирижера, и все скелеты из ущелья с трубами в руках разом заиграли на них. Заиграли также и миниатюрные трубачи из табакерки, скрипачи же отложили скрипки в стороны и рассыпались в прах. Фортепьянщик играл ритм, иногда, выполняя сложные соло, он отвечал трубам. Со стороны контрабаса, кроме его низов, звучала также и чечетка челюстей разгоряченного до пламени музыканта, их звучание можно было принять за кастаньеты. Франко поднял обе руки, и Билл в гробу рухнул ниже басов, полетев в раскаленную магму — бурящие воды Стикса, горячей его нету рек и океанов нету глубже. Спустя мгновение Франко и сам переступил через границу обрыва. Отдав честь, он рухнул вниз. Артисты из табакерки играли пока тонул гроб. Последней в магме исчезла монета, смотрящая вверх орлом.

Утром в телеге обнаружили два мертвых тела: Билл и Франко не пережили эту ночь. Лицо старика выражало неописуемый ужас, он лежал, правой рукой схватившись за сердце, а левой — за табакерку, странно, но из нее исчез весь табак, края емкости были покрыты копотью. Франко сгорел в лихорадке, он за ночь сбросил половину своего веса, в телеге лежал не мускулистый молодой мужчина, а «скелет». Он был кожа да кости, ничто не говорило о том, что раньше этот человек считался одним из сильнейших разбойников в банде. Что же до остальных, то Мираж сдержал данное им слово. К утру они были в раю.

Глава седьмая

Лоно

Когда три дня назад Мираж отвел Кавалерию в сторону и о чем-то с ним долго разговаривал, Франко сказал: «Гляди-ка, народ, а Кавалерия с Миражом-то, кажись, столковались! И о чем они там болтают? Не о том ли часом, когда мы, наконец, в города поедем? И куда, черт возьми, теперь движемся? Я бы не отказался узнать ответы на эти вопросы, а вы как? Ну еще бы! Вот только я слишком здоровый, а вот ты, Даффи, ты в самый раз, — неприметный! Так что же, Даффи, не хочешь сходить послушать?» Даффи помялся-помялся, но не захотел. Когда Энни спросила у Джона, о чем он говорил с этим мрачным и пугавшим ее человеком, тот ответил, что они обсуждали предстоящий путь, и не соврал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

«Помнишь, обсуждая план Дела у Змеиного каньона, я рассказывал вам о Лоне? — спросил у Кавалерии Мираж в тот день, когда они отошли на достаточное расстояние, — о месте между центральными прериями и западными, окруженном со всех сторон скалами и имеющем только два входа: один большой с западной стороны и один маленький с восточной. Я слукавил тогда, Кавалерия. Есть в Лоно еще пути… И их множество на самом деле, только не все они вполне реальны, но по всем из них можно пройти при должном знании, умении, понимании и, конечно же, разрешении того, кто их охраняет! Все, кроме двух известных тебе путей, большая тайна, о которой нельзя рассказывать. Неподготовленного путника при попытке пересечь их поджидает опасность. Неподготовленный путник и не найдет те тропы, если только они сами не захотят ему подвернутся или если кто-то не проведет его. Говоря с тобой теперь, посвящая тебя во все это, я делаю исключение из правил, которое, возможно, не простят мне, и подвергаю себя, знающего, огромному риску. Куда большему риску, впрочем, я подвергаю тебя, мой друг!

Теперь я намерен провести вас по одной из таких троп. Многое может случиться на ней, из того, что ты считаешь невозможным, выходящим за рамки привычного восприятия действительности. Ты можешь услышать или увидеть что-то, что покажется тебе безумием, слабое сердце может встать, неспособное пережить такое откровение. Это все равно как для истового фанатика новой веры увидеть бога или его ангела, а для идолопоклонника узреть воочию то, что за идолом стоит. Мы пройдем по ущелью, где многие сложили головы, многие из наших спутников не переживут последующих дней. Как я говорил и как ты, несомненно, знаешь, у всего есть своя цена, а время — самый дорогой товар у смертных и самый ходовой к тому же. Я намерен обменять дни на недели, доплатив еще кое-что… Для каждого своя цена… Когда придет пора расплачиваться, ты сам все поймешь: кто-то не переживет потери, а кто-то ее и не ощутит.»

Они шли всю ночь третьего дня, и всю ночь их сопровождал карнавал смерти. У них не было света, чтобы видеть тени, идущие за ними по пятам. Каждый раз, когда дул призрачный ветер, слишком тихий, чтобы уши смертных его услышали, с их кожи опадал песок времен. Ветер выедал новые морщины на их лицах, покрывал пятнами их руки, сжимающие уздечки, делал из них стариков. Некоторых ветер задевал сильнее, некоторых слабее, от каждого брал цену не по возможности ее уплатить, но из других соображений, недоступных человеческой логике. К утру они потеряли года, но не знали о том. Никто их не посвящал в тайну Ущелья смерти, как называли его и подобные ему шаманы людей запада, и только мрачный каторжник, благодаря Миражу знавший, что происходит, замечал во тьме движения и чувствовал, как его щек касались языки покойников. Они были тем ветром, что дул в ущелье, прикосновения их пальцев стали старческими пятнами на руках. Каждый, кто умер здесь, — здесь и остался. Билл и Франко присоединились к карнавалу. Телега стала этим заблудшим овцам жертвенным алтарем, души грешников ценились здесь много больше душ праведников. Чем больше человек грешил, тем слаще его время. Среди них праведников не было.

Почти сто лет Билл коптил землю. Франко за двадцать с лишком успел наделать больше, чем старик за весь свой век. Душенка Даффи была самой мизерной из всех, ею духи ущелья побрезговали. Еще в первые дни мертвые мартышки пару раз лизнули его щеки, да и те сплюнули тут же и, вывалив языки, засучили по ним лапками с отвращением. Мартышки служили теням так же, как канарейки служат шахтерам, а дегустаторы вин — императору. Призраки ущелья не прикоснулись к Даффи больше. Целые тучи их вились вокруг Джека, как мошкара над фермерами в конце рабочего дня, но у него душа была такой же огромной, как и физическое тело. Останься Джек в ущелье, его бы хватило им на месяцы. В расстроенных чувствах призраки прощались с ним, гремя кандалами, которыми были прикованы к этим скалам. Душа Дадли, слишком черная даже для здешних обитателей, в пищу совсем не годилась. Несколько призраков упокоились, вкусив по одному ее кусочку, — для них это было все равно как алкоголику выпить денатурат. Слаще всего казалась им душа Кавалерии, но свет от кобуры револьвера Падре отгонял призраков от каторжника. Лишь самые мрачные тени сумели до него дотянуться своими длинными языками, лизнув разок, не больше. Даже Энни не была безгрешной, она, как и предполагал Пит, впрочем, очень преувеличивая ее «гостеприимство», уже успела подарить свою любовь нескольким мужчинам. Энни не трогали, девушка была под защитой Джона. Что же представляла из себя душа Миража, тени не знали — он был для них пустым местом, его и Энни окутывал туман.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})