Новая игра - Мария Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Другое дело, что Тихону и Шерхану не было ни малейшего дела до межконфессиональных разборок двуногих. Важно то, что, когда они оставили великомученика Прошку на руках плачущей хозяйки и наконец-то вырвались под ясное небо, первым, кого они увидели у внешних дверей ресторана, был Зигги.
Тихон с Шерханом едва не пробежали мимо, не узнав дауфмана. И в самом деле, куда подевался холёный красавец-овчар? Шерсть Зигги свалялась и слиплась, перемазанная чем-то густым, липким и довольно зловонным, — Шерхан даже не сразу распознал запах, отчего дауфман в первый миг показался ему крупной местной дворнягой. Зигги рылся в урне у входа, надеясь поживиться съестным. Казалось, насмешнице-судьбе было угодно, чтобы собаке, из-за которой разгорелся сыр-бор, личного участия в боевых действиях принять и не довелось…
Но в это время с сухим хлопком разлетелось окно. Мелькнула белая куртка и красный пожарный багор, нацеленный в бок Шерхану…
Клац! — сработали челюсти, которым позавидовала бы любая гиена. Двуногий взвыл, багор бездарно прочертил по земле…
«За мной!» — коротко бросил алабай и рванул следом за Тихоном, определённо знавшим дорогу.
«Мурка Заступница, Мурка Трёхцветная, Мурка Праматерь Удачи, ур-ра-а-а!» — пел кот, подпрыгивая впереди, и ярко-рыжий хвост вился, как победное знамя.
Колякин. Предупреждение
Сборы были недолги. Фраерман самолично выкатил «Хаммер» и уселся за руль.
— Ща разберёмся, — посулил он со всей решимостью оскорблённого вора. — А то сегодня пёс, завтра кот, послезавтра нас самих… как цыплёнков пареных… Наше дело правое, так что никакого спуска!
К его немалой досаде, Кондратий с Коляном в лагере отсутствовали. Ладно, и без них в джип набились далеко не матери Терезы. Террорист Сергей, полковница Оксана — те ещё пацифисты, даром что в масках, а сразу видать — мокрушного окраса. Да и Василий не подарок, небось не Евангелие припас, а гриф от штанги. Хорошо ещё, что Мгиви с его рожей в люди никак, а Краеву по масти махаться западло. Хотя, если подумать, его извилины нынче опаснее любых кулаков…
«Хаммер» мощно взревел, выруливая с просеки на лесную дорогу, и Матвей Иосифович без всяких церемоний втопил газ. Импортная техника, спасибо ей, оказалась на высоте. Компьютер филигранно выверил подачу топлива, скорректировал крутящий момент… и громадный джип полетел над ухабами, ямами и колеями. С рёвом одолел раскисший просёлок, вперевалочку выбрался на большак, замочил пороги в глубокой, как Байкал, луже — и, расшвыривая мелкие камешки, рванулся по грейдеру.
— Ну, хвала Аллаху, — вздохнул Фраерман, покосился на свой сияющий камнями «Ролекс» — ого, рекорд прохождения, — и включил, как полагается на трассе, ксенон. — Поехали!
И этот возглас не был пародией на космический старт. Матвей Иосифович, в «мирной жизни» вежливый и осторожный водитель, превратил «Хаммер» в истребитель, разогнавшийся для тарана. В эти минуты перед ним снял бы фирменную бейсболку сам великий Шумахер. Скорость вправду грозила приблизиться к орбитальной, но, едва проехали свёрток на леспромхоз, как Краев с облегчённым вздохом тронул водителя за руку:
— Всё, ямщик, всё, не гони лошадей. Нам некуда больше спешить.
Оксана сдавленно ахнула.
— Как это — некуда? — похолодел Наливайко. — Неужто…
Буйная казацкая кровь гнала его в бой — рвать супостатам глотки. Как это делали во все века его предки запорожцы. Чтобы ни один гад не ушёл, а что с самим будет — не так-то и важно.
«Я дурак, — спохватился Краев. — Ну как есть шут гороховый! Который ради красного словца…»
— Да нет, я совсем не то имел в виду, Василий Петрович. Положите железяку, а то сейчас крышу пробьёте. Я хотел сказать, всё хорошо, всё ладно, наша взяла. Все живы и здоровы… в смысле, все наши живы и здоровы… Матвей Иосифович, теперь можно не спеша, а то ещё гаишники загребут…
— Ох, — со стоном облегчения выдохнула Варенцова, Наливайко оставил гриф, а Песцов перестал мять кулаки. Заказ на драку, похоже, был аннулирован.
«Хаммер» тем временем миновал колченогий указатель, проехал заправку, ангар и больницу и с низким урчанием поплыл улочками Пещёрки.
— Направо… Здесь прямо… — командовал Краев. — Малый ход, стоп!
Фраерман дал по тормозам, и дверцы разом раскрылись.
— Ну, слава Тебе, Господи! Аллах акбар!..
Впереди, метрах в пятидесяти от машины, виднелся маленький зачуханный скверик. И по скверику этому навстречу подъехавшим во всю прыть бежала странная троица. Две собаки и большой рыжий кот. Тихон, Зигги, Шерхан. Окровавленные, жутко уставшие, но непобеждённые. «Хрен вам, пуля и петля. Выживем. Дойдём…»
И ведь дошли…
— Ну-с, любезный Андрей Лукич, мне пора, мерси за прекрасную компанию, — выходя во дворик разгромленного ресторана, сказал Панафидин. — И в качестве благодарности за приятное общение позволю себе… Вы ведь, голубчик, поверите мне на слово?
— Конечно, уважаемый Федот Евлампиевич, конечно, — кивнул Колякин. — Говорите, я весь внимание.
Человеку, неведомо как угадавшему у него в кармане «Ваниль», не поверить было грешно.
— Ну и чудесно, — одобрил Панафидин. — А слово моё будет такое. Скоро в Пещёрке, видимо, станет нехорошо. Очень, очень нехорошо… Так что собирайте вы, Андрей Лукич, свою жену и дочек да отправляйте-ка их, ну, к примеру, в Бийск, к любимой тёще — как бишь её?.. А, ну да, Пелагее Никитичне. Отправляйте, отправляйте — солнце, воздух, природа, позитив и гармония… У вас ведь есть любимая тёща в Бийске? А жена — завмаг? И две дочки-школьницы? Так?
Он выудил из кармана чёрные очки, надел их и сразу сделался похож на агента Смита из «Матрицы». Очки тоже наверняка были офигительной фирмы и заоблачной стоимости, но потрясённый Колякин на них никакого внимания не обратил.
— Правда ваша, есть. И жена, и дочки, и тёща, — севшим голосом сознался майор. — Ну вы, Федот Евлампиевич, даёте… просто Юрий Лонго…
— Что? Юрий Лонго? — вполне по-мефистофельски расхохотался Панафидин. — Этот… этот… — Схватился за бока, но справился с собой и, сделавшись надменно-суровым, махнул рукой. — Всё, Андрей, счастливо оставаться. Не забудьте Оксане Викторовне привет передать…
Миг — и вопреки всем законам физики «академик» очутился у ворот, увенчанных золотой фигуркой павлина. Ещё миг — и Панафидин исчез.
Колякин задумчиво сел в «Мерседес», запустил мотор и поехал превращаться в обычного майора. Он забыл даже порадоваться столь неожиданному и скандальному крушению «Золотого павлина». Какие конкуренты, клиенты, доходы и прочие дрязги на камбузе тонущего «Титаника»?.. Федот Евлампиевич, похоже, не шутил. В судьбе Пещёрки намечались крупные перемены…
Лама. Кикиморы
Темнота перед слезящимися глазами казалась то ощутимо плотной, то гулкой, словно разбуженный гонг, то какой-то стеклянной, опасно хрупкой, готовой расколоться на тысячи частей. Расколоться порывалась и голова. Она звенела, пульсировала, по макушку наливалась раскалённым свинцом. Казалось, стоит сделать шаг, и свинец выплеснется, потечёт по груди, потянется липким пламенем между ягодиц по ногам…. Снова и снова Лама обретал концентрацию, делал выдох и, повторяя мантру, продвигался вперёд.
Хотя какое вперёд — у него не было даже приблизительного понятия о направлении. И никаких дельных мыслей в отвыкшей соображать голове. Только пульсация набухших вен, тошнота и слабость всего тела, как после удара током. И тысячи раскалённых иголок под кожей…
«Ом Мани Падме Хум. Ом Мани… — Лама привалился к ели, вдохнул едкий запах смолы. — Ол Мани Падме Хум. Ом Мани…»
Трижды произнёс он мантру, собрал в кулак последние силы и принялся выполнять очистительное дыхание. Вбирать из внешнего мира токи энергий и запускать их в тончайшие внутренние каналы. Скоро темнота перед глазами поредела, прекратился звон в ушах, а в голове, хоть ещё кружившейся и саднившей, появились внятные мысли.
Мысли, правда, были нерадостные и злые.
О Небеса, как же он пришёл к этой ночи, которая, наверное, останется самой скверной в его долгой жизни? Как он мог так ошибаться, так заплутать? О Небеса, за что? Вначале — тёмная иудейская сила, победившая всю мудрость Тибета. Потом — фашистская шаманка, которую он считал пустым местом. Ещё бы немного, и ведь убила бы его, дочь трупоеда и осла…
Нет, что ни говори, а надо чистить карму, чтобы не сгинуть в этом жутком море бушующей сансары.[175]
«Да, да… карму…» — мысленно повторил лама, вздохнул и тяжело, полагаясь больше не на мантру левитации, а на собственные глаза и ноги, пошагал дальше по болоту.
Вот только куда?..
