Точка возврата - Владимир Санин

БЕЛУХИН. Нет, лобные кости пуля из пистолета не пробьет, нужно бить в ухо или под лопатку, лучше всего в упор.

ИГОРЬ. Легко сказать, так он и подпустит – в упор.

БЕЛУХИН. Потому и говорю, подождем, однако, пока не сунется. Поджарить бы кусок нерпичьего сала – услышал бы за километр! Сунется в дверь, начнет глазеть, тут его и стреляй, снимай шкуру и разделывай. Только печень есть нельзя, свободно можно отравиться – сильный яд. Как эта болезнь называется, Михал Иваныч?

Я. Гипервитаминоз. В медвежьей печени сконцентрировано слишком большое количество витамина А, в пол-сотне граммов такая доза, что человеку хватило бы на год.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. На камбуз я брала задние окорока, остальное – собакам.

БЕЛУХИН. Вот поймает тебя Михаил Иваныч на слове и обдерет штрафами, как липку.

Я. На Врангеля егерем был Шакин, этот бы и в самом деле не простил.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Житья от твоих медведей совсем не стало, обнаглели, будто по радио про запрет узнали.

ИГОРЬ. Не беспокойтесь, тетя Аня, если придет, мы ему разъясним, что Законом предусмотрены исключения.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ты, что ль, разъяснишь? «Мы пахали…» Не раззадоривай» старика, не тот он стал, промахнется, и неизвестно, кто кого кушать будет.

БЕЛУХИН. Не будем мы его стрелять, мы ему бантик на хвостик привяжем для красоты.

ГРИША. Дядя Коля, а если медведица с маленькими медвежатами, тогда как?

БЕЛУХИН. Какие осенью маленькие, нынче могут быть либо полугодовалые, либо лончаки, прошлогодние. Этот маленький, однако, так лапой врежет…

ГРИША. А медвежат можно приручить?

БЕЛУХИН. Пытались. Анна Григорьевна до пяти месяцев кормила Мишку и Машку, только ничего хорошего из этого не вышло.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ой, Гришенька, одно расстройство, заявился самец и разорвал их, на цепи они сидели. Так жалко было…

Я. На Врангеля мы нашли однажды двух сироток, куда делась их мать, так и не выяснили. Подсадили в берлогу к другой роженице, она их и выкормила. А приручать белых медведей, Гриша, дело неблагодарное и опасное, я лично не знаю ни об одном удачном случае. Очень хороший и честный фильм Ледина о прирученной белой медведице – помнишь, мы о нем говорили, многих ввел в заблуждение. Боюсь, если Ледин продолжит свой смелый эксперимент, дело может кончиться трагически.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Мы своих тоже с цепи не спускали, думали в зоопарк отдать. Один повар приручил на станции медвежонка, кормил его побольше года, а однажды нес ведро, поскользнулся, упал на медведя, и тот помял его до смерти. От них, Гришенька, лучше держаться подальше, береженого бог бережет.

Я. Самые опасные для человека – крупные самцы, особенно старые или больные, которым трудно добыть нерпу.

КИСЛОВ. А как узнаешь, что больной? Кардиограмму им делаешь?

Я. Вы не так уж далеки от истины, мы их обследовали и даже взвешивали на специальных весах-треноге. Однако в обычных обстоятельствах к медведю лучше не приближаться это прежде всего небезопасно для него. Он очень любопытен, бежит знакомиться, а к чему приведет такое знакомство, предугадать трудно. Может быть, он хочет с вами поиграть, но не исключено и другое, намерения его неизвестны, и вы, перепугавшись, на всякий случай всадите в него обойму… А если вы безоружны и пытаетесь убежать, тем хуже для вас. Впрочем, об этом мы уже говорили.

КИСЛОВ. Погоди, а как это они давались взвешиваться?

Я. Если нужно, мы их усыпляем – стреляем «летающим шприцем», временно парализующим нервную систему.

БЕЛУХИН. Здесь бы нам заполучить такую штуку…

Я. У меня с собой целый набор… Прошу прощения – был, в багаже.

КИСЛОВ. Вот бы что Кулебякину выбросить, а он – марки.

АНИСИМОВ. Захар…

КИСЛОВ. Прости, Матвеич…

АНИСИМОВ. В последний раз.

КИСЛОВ. Честное слово, сдуру ляпнул… Мне бы тогда Диме помочь, да ноги ко льду примерзли.

БЕЛУХИН. Все мы были хороши. Я ведь тоже подрастерялся, Илья.

ИГОРЬ. И я… Рюкзак с едой в ногах лежал, что, казалось бы, стоило вынести. Один только Дима и оказался на высоте.

Все это прозвучало искренне и грустно, как реквием… Я от души порадовался, что Диму Кулебякина, славного парня, вспомнили добрым словом. Но потом все стало очень плохо, такой уж, видно, сложился у нас трудный, неудачный день; такой неудачный, что лучше бы проспать, не видеть и не слышать того, что произошло.

Лиза, которая за последний час и двух слов не сказала, вдруг спросила:

– Игорек, а если б вынес, поделился бы с нами? Вопрос был оскорбительный, Игоря передернуло, но он сдержался и отделался шуткой:

– Смешная вы, Елизавета Петровна.

– А я всегда такая, – Лиза говорила отрывисто, не поднимая головы, – мне палец покажи – я смеяться буду. Так поделился бы?

Игорь не ответил, пошуровал в печке и вышел в тамбур.

– Мало на юношу нападали, так и ты на него, – сердито сказала Анна Григорьевна. – Зачем обидела?

– Ничего, я перед ним извинюсь, – с каким-то недобрым смешком ответила Лиза. – Ой, как извинюсь, самой тошно будет.

– Лизонька, – с тревогой спросила Невская, – хочешь воды?

– На Славу все набросились, затоптали… – прошептала Лиза, – а этот – чистенький… Сил нет, помоги встать.

Игорь вернулся с дровами и молча сложил их у печки.

– Игорек, – Лиза, пошатываясь, шагнула к нему, положила руки ему на плечи, – прости дуру, дай я тебя поцелую.

– К чему такие нежности? – растерялся Игорь.

– Неужто не хочешь? – с тем же недобрым смешком проговорила Лиза. – Уродка, да? Вот ты и попался, мой хороший, нежный, нецелованный…

– Ты бредишь! – Игорь отшатнулся. Стоявший рядом с ними Белухин подхватил Лизу и помог ей лечь обратно. Ее всю трясло, она всхлипывала, стонала и наконец затихла в объятиях Невской.

– Чокнулась, что ли? – шепотом спросил Кислов.

– Тогда и я чокнулся! – незнакомо грозным голосом возвестил Белухин. – Кажись, пахнуло колбасой.

Солдатов поднял голову, сел. Игорь хотел было выйти, но Белухин его удержал, потянул носом и повторил:

– Пахнуло колбасой, мужики. Копченой, по пять тридцать за килограмм. В каком гастрономе брали, Игорь, не помню, как по батюшке?

Старый ворчун

Покинув Средний, вездеходы быстро выбрались на соседний Домашний и загрохотали по каменно-твердому заснеженному грунту – возможно, подумал Пашков, единственно безопасная часть предстоящего пути. Правда, вместо того, чтобы идти вдоль острова, можно было бы сразу свернуть на припай, но Пашков никогда не упускал случая навестить могилы Ушакова и Кремера. Они находились у дальней оконечности узкого, вытянутого в длину острова, недалеко от занесенного снегом фундамента бывшего дома Ушакова, Урванцева, Журавлева и Ходова – первого жилого строения на архипелаге Северная Земля. Дом был разобран по бревнышку и восстановлен на Среднем (несмотря на протесты Пашкова, бережно сохранившего на своем Голомянном охотничью избушку Журавлева), и на острове остались лишь одни могилы. Над ними установили каменные стелы с мемориальными досками, и, залетая транзитом на Средний, все полярники шли на Домашний поклониться праху двух знаменитых начальников Северной Земли.